От ласковых прикосновений бросало в жар. Цвета знала толк в своем ремесле; насколько бы он ни устал, ее невозможно было не желать.
— Нет правильного и неправильного. Я сегодня не я, и ты сегодня не ты, — прошептала она, лаская его грудь и будто читая мысли. — Утром ты уедешь, а я останусь, и мы не увидимся больше. Так почему бы и нет? Не думай, что это я из-за того, что Лэш велел. Ты странный. Но ты мне правда нравишься…
— И ты мне. Но…
— Тогда довольно разговоров!
Деян на мгновение потерял дар речи, когда ее рука опустилась ниже и скользнула под не туго затянутый пояс; а когда вновь обрел голос, то понял, что тоже больше не желает тратить время на слова.
— Ну что? — Цвета отступила; он, развернувшись, притянул ее к себе.
— Только не в дом, — задыхаясь, прошептал он и вновь жадно впился в ее губы. — Там люди…
— Так бы сразу!
Она вывернулась из его объятий, игриво улыбаясь, и повлекла за собой в темноту.
В пристройке, где они укрылись от дождя и любопытных глаз, капало с крыши, и к запаху сена примешивался сильный запах полыни. Но Деяну это было уже совершенно неинтересно.
В отведенные хозяином комнаты он поднялся, когда уже начало светать.
Сидевший на полу Джибанд уперся застывшим взглядом в стену; Деян прошел мимо него, стараясь не шуметь, но Голем, услышав шаги, заворочался на кровати.
— Ну и ночка, а? — спросил он на удивление трезвым голосом.
— Да уж, — буркнул Деян; разговаривать с чародеем сейчас ему хотелось меньше всего на свете.
— Мне много раз приходилось сожалеть о прожитом дне, — сказал Голем. — И раскаиваться в сделанном.
— И что?
— Завтра я буду сожалеть. Но не сегодня.
— Угу. — Деян с вожделением взглянул на свободную кровать, прикидывая, удастся ли перехватить хоть пару часов сна. — Так когда выезжаем?
Но чародей уже снова спал; по комнате расплывался тяжелый винный дух.
«И хорошо. Потом будет потом. Будет новый день, — Деян, сбросив сапоги, повалился на кровать. — Потом будет сегодня…»
Глава третьяТрое
Новый день начался скверно; и никуда они, конечно, не уехали.
Если пил чародей за троих, то похмельем страдал за дюжину. Он не мог не то что идти, а даже подняться с кровати, мучаясь сильнейшей мигренью и болями в желудке. Все утро его рвало желчью с прожилками крови, и хотя между приступами он твердил, что скоро встанет сам, это «скоро» все никак не наступало. К полудню Деян не выдержал.
— Я пойду осмотрюсь: может, тут где-нибудь есть толковый лекарь. — Он натянул куртку, отряхнув ее от приставшего сена.
— Не надо, — простонал чародей, пытаясь приподняться. Выглядел он как первый кандидат в покойники. От телесного страдания душевная боль не исчезла, но поблекла, затаилась в самой глубине покрасневших и слезящихся глаз.
— Надо, — отрезал Деян. — На этот раз ничего со мной не случится, я буду осторожен, — добавил он, вспомнив, как уходил из хижины. — А ежели все же случится — так тому и быть, мрак бы все это побрал! Ты уже что мог — натворил. Теперь моя очередь.
Под ноги попался пустой кувшин, и он в бессильной злости пнул его.
— Правильно я сомневался, можно ли пить эту дрянь! Проследи тут за всем, Джеб. Пожалуйста.
Кивнув угрюмому великану и не став дожидаться новых возражений, он вышел из комнаты и спустился вниз.
В общей зале харчевни оказалось довольно людно; солдаты капитана Альбута расселись там же, где и накануне, но самого его снова не было — отпросился уйти на час-два еще утром и до сих пор не вернулся. Краем глаза Деян заметил среди прислуги Цвету и отозвал ее в сторону:
— Есть в городе хорошие врачеватели?
— Так правду девки говорят, что у вас там беда-бедовая?
— С чего иначе бы нам тут сидеть! Так есть?
— Даже и не знаю. — Цвета в задумчивости наморщила припудренный нос; бессонная ночь по ней была совсем незаметна. — Солдатский госпиталь есть, там гнилую рану почистить могут. Но тебе ж не того надо?
— Не того.
— Док наш старый, что в конце улицы жил, помер по весне: грабануть хотели и зарезали, бесы. Еще травник раньше был хороший в Глазьем тупичке, но сбежал со всем скарбом; и недруг-конкурент его, слышала, тож на днях ноги сделал. Даже и не знаю, кто еще здесь, Хемриз; не узнавала — не до припарок нынче… Он же большой колдун, твой старший. Нешто совсем плохо дело, что без лекаря никак?
— Да пес его знает. — Деян вздохнул. — Я все же пойду поищу. Мало ли… Сил больше нет тут сидеть и ждать, что будет: эдак я раньше него помру.
Он, не прощаясь, пошел через зал к выходу.
— На Птичьей улице спроси, в рюмочной: там все про всех знают! — крикнула Цвета ему вдогонку.
«На Птичьей, на Птичьей…» — тупо повторял про себя Деян, шагая по улице. Болела голова. Он злился на чародея, так некстати — и так предсказуемо — свалившегося с ног, и злился на себя за то, что беспокоится за него; и за чувство беспомощности, зудящее под ложечкой. Он ушел бы намного раньше, если б не опасался оказаться с городом один на один. Необходимость эта внушала ему страх, достаточно сильный, чтобы лишь все вместе — невозможность оставаться дальше в душной и пропахшей болезнью комнате, жажда хоть какого-нибудь действия и усиливающееся беспокойство за то, что само собой дело не выправится, — смогло выгнать его с постоялого двора.
Страх, как оказалось, не вполне беспричинный.
Днем все выглядело иначе, чем в сумерках. Низину, говорили прохожие, подтопило, но нагорная часть города после ночного ливня больше не казалась такой уж грязной; и совсем не казалась маленькой. Каждый в отдельности дом и проулок мог бы быть частью Орыжи или Волковки, но все вместе они образовывали чудовищный непроходимый лабиринт. Улица, где у каждого дома стояли крытые загончики с плетеными стенками для продажи птицы, была неподалеку: Деян помнил, как накануне шел по ней за чародеем на постоялый двор. Но как ее найти или хотя бы в какой она стороне — вспомнить не мог, и от попыток только сильнее стучало в висках. Расспрашивать прохожих, многие из которых и так недобро поглядывали в его сторону, про улицу и про местных лекарей было боязно; проплутав не меньше получаса, эту боязнь он преодолел — однако безо всякой для себя пользы. По злобе или по незнанию верную дорогу показать никто не мог, а кто пытался, говорил какую-то непонятную тарабарщину из имен и названий.
«Хвала небесам, я хоть обратный путь помню… Помню ведь? — Деян вздрогнул. Уверенности он не чувствовал. Даже было собрался сразу пойти назад. Но, представив, какую картину снова увидит по возвращении, тот час оставил это намерение. — Волки сожри этого дурака! Не хватало еще ему взаправду помереть с перепоя… Нет уж: надо искать, пока не найду».
Мысль о том, что простой лекарь — если этот лекарь вообще найдется — из захолустного городка вряд ли много понимает в болезнях, вызванных трехсотлетним смертным сном, он тщательно отгонял.
Ноги гудели, и Деян ненадолго присел отдохнуть на ступеньки крыльца чьего-то заколоченного дома, а после двинулся дальше. Он вновь прошел вдоль длинной стены, непонятно зачем построенной, и пересек небольшую площадь напротив большого и красивого особняка, охранявшегося сразу десятком вооруженных солдат. Затем пересек еще одну площадь и перебрался по мосткам через канаву, чтобы спуститься по улочке, невыносимой вонявшей рыбой; туда по утрам даже в неспокойное время привозили улов рыбки. На улице с птичьими загончиками тоже чувствовался рыбный запах; значит, она была где-то рядом, — но где?
Проплутав еще с полчаса по переулкам, он с досадой понял, что снова вышел к знакомому уже заколоченному дому, выкрашенному облупившейся зеленой краской. Голове от прогулки немного полегчало, но к цели он не приблизился ни на шаг.
«Проклятый городок!» — Деян в сердцах выругался и вновь проделал путь до воняющей рыбой улицы, где за время, пока он бродил, рыбаки успели распродать последние корзины. Там, отойдя с прохода в закуток между домами, он остановился и зажмурился, из-за всех сил напрягая память.
Птичья должна была быть где-то рядом, но отыскать ее никак не получалось, и — что еще хуже — чем дальше, тем сильнее он сомневался в своей способности хотя бы вернуться к постоялому двору.
— Не меня ищете? — раздался за спиной смутно знакомый голос.
Открыв глаза, Деян едва поверил в свою удачу. Рядом стоял, будто вырос из-под земли, капитан Ранко Альбут.
— Не вас. Но вы очень вовремя! — прочувствованно сказал Деян. — Сможете проводить до Птичьей улицы?
— Рад был бы услужить. — Капитан сдержанно улыбнулся. Чувствовалось, что он немало озадачен как самой встречей, так и той радостью, какую вызвало его появление. — Но мы на Птичьей и стоим, господин Химжич.
— Но разве… — Деян от изумления даже отступил на шаг. Оглянулся, втянул носом воздух: ошибки не было — рыбой воняло по-прежнему.
— «Рыба не птица: воды не боится», — со значением произнес капитан. — Один дурак назвал, а сто повторили: так и живут. Ежели вам птицу надо, то гусями и курами тут рядом торгуют, на Подвозной.
Деян представил себя, блуждающего по лабиринтам города с гусем под мышкой, и содрогнулся.
— Не надо мне птицу, упаси Господь! Да, по правде, мне и Птичьей не надо: на Птичьей спросить посоветовали. То есть, пройти на Птичью и там спросить. А так, мне бы лекаря. Ну, то есть не мне, а… — Отчаявшись объяснить по человечески, что и почему, Деян раздосадованно махнул рукой, надеясь, что капитан поймет сам: когда утром Альбут просил увольнения, он поднимался наверх и видел, что творится.
Меж тем дурацкая мысль о гусях навела еще на одно неочевидное и противное его нутру соображение: это в Орыжи никто в чужой хвори выгоды не искал, а городской лекарь, как и все здесь, мог пожелать немедленной платы за работу; но епископская бумага осталась на постоялом дворе.