ьме прошлого быстро и неотвратимо.
— В самом деле снег. — Деян зябко поежился от пришедшего на ум сравнения. — Уже настоящие холода подошли, или опять колдовские происки?
— Наверное, и то, и другое, — Голем потер глаза. — Пора уже снегу.
«Надо уезжать». — Деян смотрел на проносящийся через пятно света снег; перед глазами мелькали лица. Трактирщик Лэшворт и лже-«Цвета», капитан Альбут и Харрана, Голем и его давно умершая жена, отчего-то представлявшаяся Деяну немного похожей на постаревшую Пиму, вдову Халека Сторгича. Судьба была жестка к ним, но несчастия следовали за их выбором и решениями, за их желаниями и страхами; даже у Харраны был выбор — выбор между гордостью и родиной: она выбрала гордость.
На границе освещенного круга, за крутящейся снежной кашей Деяну мерещилась темная призрачная фигура Эльмы; мираж манил, звал за собой. В этом тянущем чувстве было что-то общее с колдовским зовом лесной ведьмы-повертухи — с той разницей, что сейчас не было никакого колдовства.
«Надо уезжать. Пока не занесло, не закрутило это безумие…» — Деян сжал пальцы на холодном подоконнике, словно пытался удержаться за ускользающую реальность.
Мало было принять решение; еще нужно было решиться сказать об этом. Голем сам предложил ему уйти — и все же Деян чувствовал смущение и неловкость, будто собирался совершить нечто постыдное.
— Рибен, ты все-таки извини за сегодняшнее, — начал Деян.
— Брось.
— Нет уж. И сегодня, и раньше… Я много чего говорил и делал такого, чего говорить и делать не следовало.
— Это как посмотреть, Деян. — Голем бросил на него короткий взгляд исподлобья и снова уставился в окно. — Как посмотреть… Ты просил без шуток? Пожалуйста. Твоя доброта… ладно, твоя, если угодно, порядочность, — поспешно отмел он готовое последовать возражение, — она сохранила мне жизнь. Но твоя неприязнь сделала не меньше: она позволила мне сохранить рассудок… Возможно, и жизнь тоже.
— Я тебя не понимаю.
— Знаешь, как обычно проходит суд?
— Нет, — буркнул Деян, раздосадованный тем, что потерял нить разговора, так и не сказав главного. — При чем тут вообще это?
— Военный суд строг и скор на расправу; но в мирной жизни иначе. Кроме обвиняемого и судей есть обвинитель — прокурор. И есть защитник — адвокат; они изучают обстоятельства дела и выставляют их перед судом в выгодном для обвинения или защиты свете. Я не верю в Высший Суд, которым твой друг-священник стращал меня, Деян; я сам себе судья и сам себе обвинитель. Но своими попытками уязвить меня ты нечаянно оказал мне большую услугу. Обыкновенно твои нападки были, по правде, слишком наивны, но чувство, которое ты в них вкладывал, задевало меня за живое… Сделавшись моим прокурором, ты отнял эту роль у меня самого и вынудил выступать самому себе адвокатом. Лишь на время, но этого оказалось достаточно, чтобы удержаться на краю. Прими мою благодарность за то, за что желаешь извиниться; если бы не это, я…
Чародей замолчал надолго. Затем произнес нарочито по-деловому:
— Достаточно на сегодня разговоров. Давай лучше спать.
И так ясно видна была в эти мгновения прошедшая через все его существо трещина, в которую Варк Ритшоф и Ян Бервен накануне забили новые клинья, что Деян так и не сумел заставить себя сказать то, что собирался.
«Завтра. Скажу с утра; невелика разница. Чего зря сон портить?» — в молчании он провел чародея до кровати, пожелал тому доброй ночи, вернулся в свой угол, затушил свечу и повалился на пахнущее сыростью одеяло. Глаза после бессонной ночи и тяжелого дня слипались, но сон не шел; в темноте под сомкнутыми веками все несся и несся из ниоткуда в никуда серо-белый снег.
И, сколько бы Деян ни ворочался в холодной сырой постели, — снег падал все время в одном направлении.
Утром, когда Голем растолкал его, Деян едва смог разлепить веки.
— Я дал бы тебе отоспаться, но тут появилось одно дело, — извиняющимся тоном сказал Голем; вид он имел по-прежнему потрепанный, но держался на ногах без посторонней помощи.
— Да ничего… — Деян, зевнув, неохотно выбрался из-под одеяла и сел. Солнце поднялось уже довольно высоко. У окна стояла Харрана, с безразличным видом глядя на улицу.
Что-то еще непривычное было в этом утре, но спросонок никак не удавалось ухватить, что.
Отчаянно зевая, Деян заставил себя встать, плеснул в лицо воды из таза на столе, еще раз осмотрелся — и лишь тогда понял, что показалось странным. В комнате было слишком много места, потому как в ней отсутствовал Джибанд.
— А где Джеб? — спросил Деян, натягивая куртку. — Ждет внизу?
— Надо думать, уже где-то на полпути к переправе, — сказал Голем. — Он уехал ночью.
Глава четвертаяЧто однажды записано
— Как так — Джеб уехал? — тупо переспросил Деян. — Совсем?
— Вместе с тем музыкантом, Выржеком, и его приятелями, — буднично пояснил Голем. — Ты крепко спал, и Джеб не стал тебя будить. Он сожалеет, что не попрощался с тобой как следует, и просил передать извинения.
— Но он бы никуда не ушел без твоего позволения! — воскликнул Деян.
— Я отпустил его.
— Зачем?!
— У Джеба нет причин испытывать на прочность милосердие Венжара ен’Гарбдада: он сделал выбор в пользу жизни и свободы, — сказал Голем. — Кто я такой, чтобы мешать ему в этом?
— Ты…
— Безумец? — невозмутимо подсказал Голем. — Или просто дурак?
— Знаешь, Рибен, иногда очень похоже на то. — Деян тяжело опустился обратно на кровать. Мысли со сна едва ворочались, но чем лучше он осознавал случившееся, тем сильнее ему хотелось проснуться вновь — и чтоб ничего этого не было. — Ты хоть видел, что за тип этот Выржек? Говорят, он музыкантом только прикидывается, а сам из ваших… из колдунов то есть. Шпионит то ли на Бергича, то ли на этот ваш Круг или как его там.
Голем кивнул:
— Да, Джеб понимает это.
— И ты все равно его отпустил!
— Вряд ли господин Выржек более опасный спутник, чем я, — сказал Голем, усаживаясь на табурет. — У Джеба память ребенка, Деян, но разум взрослого чародея. И больше права поступать так, как ему вздумается, чем у меня или у тебя, потому как от рождения этого права он был лишен… Небеса мне в свидетели, я хотел бы задержать его подле себя, но это было бы по отношению к нему огромной несправедливостью. — Он вздохнул. — Очень скоро я начну сожалеть о таком решении. Но это лучшее… это единственный верный мой выбор с тех пор, как я вернулся.
В отсутствии Джибанда он стал как будто выше ростом; но трещина, поразившая самую суть его существа, от этого сделалась только заметнее.
— Ну, положим, подонков тех в Эльмином доме ты тоже не зря перебил, — сказал Деян. «Мне-то что теперь делать?!» — хотелось ему выкрикнуть в лицо Голему, в прямую спину Харраны, в серое небо за тонким стеклом; но кричать было столь же бессмысленно, сколь и пытаться получить ответ от кого-то, кроме себя.
— Это было не решение, но долг, — сказал Голем. — Который я к тому же исполнил скверно.
Пока Деян обдумывал ответ, Харрана напомнила о себе тихим покашливанием. Голем обернулся к ней:
— Простите, я увлекся… — Он встал. — Вернемся к этому разговору потом, если захочешь, Деян. Харрана-абан-хо в качестве платы за свои услуги попросила меня кое о чем, и, раз таково ее желание, я не в праве ей отказать. Но в отсутствии Джеба мне потребуется твоя помощь. Одевайся уже, наконец, и пойдем.
Деян выругался, осознав, что так до сих пор и сидит на кровати босой, в наброшенной на одно плечо куртке, и принялся натягивать стоптанные Хемризовы сапоги.
Стоило накануне озаботиться тем, чтобы сменить их на что получше, но как было обо всем упомнить в творящемся беспорядке?
— Ладно. Идем. — Он поднялся. — Что делать-то?
— Ничего особенного. Постоишь рядом, подашь миску с водой, когда будет нужно, и засвидетельствуешь обряд. Так положено, — пояснил Голем. У двери он задержался, чтобы пропустить Харрану вперед.
Деян, недоумевая, вышел за ними следом. О неожиданном «деле» не хотелось и гадать; но задержке он был рад: она давала возможность хотя бы собраться с мыслями.
В общем зале Голем и Харрана направились к углу, где сидел, развалясь на скамье, капитан Альбут.
— Господин Ригич… Хара. — При их появлении капитан подскочил из-за стола и выпрямился. Спиртным духом от него разило за десять шагов, но больше ничего о ночной попойке не свидетельствовало. Молчание затягивалось; на лице капитана отразилось замешательство. — Что?..
Голем ободряюще кивнул Харране, предоставляя говорить ей. Та медленно, будто нехотя, обошла стол и встала рядом с капитаном.
— Князь Ригич — законный правитель Зареченских земель и Хранитель, Ранко. — Харрана посмотрела на капитана. — Его слово старше слова любого жреца… и он согласен провести брачную церемонию, — сказала она — будто выдохнула. — Только отыщи какого-нибудь сановника с печатью, который до сих пор не сбежал и сможет выдать нам бумагу. Если ты, конечно, не передумал.
— Я, со своей стороны, сомневаюсь насчет Хранителя, — сказал Голем, — и на канцелярских писарей эта история тоже не произведет впечатления. Но уверен, ружья ваших людей могут послужить для них убедительным аргументом, капитан Альбут. Как по мне, можно было бы им одним и ограничиться, но Харрана-абан-хо зачем-то настаивает на моем участии… И раз мое посредничество кажется ей столь важным, я не вижу причин для отказа: прежде закон предписывал мне по необходимости замещать священнослужителей в случае их отсутствия поблизости. Мне неизвестны доподлинно все факты, но Харрана-абан-хо клянется, что не совершала предательства, за которое была изгнана с родины, и я верю ее клятве: предатель не хранил бы в изгнании верность традициям долгие годы… Я готов скрепить ваш союз перед Небесами так, как это принято на Островах. Если, вы на то согласны, капитан Ранко Альбут — но на вашем месте я бы не отказывался. — Голем чуть заметно улыбнулся капитану.