а давят. Знали бы вы, как напугали меня утром…
— Я заметил. Ладно. — Деян чувствовал, как его раздражение тает. — Так зачем вам выходить замуж за того, из-за кого потеряли все?
— Вы говорили с ним и могли заметить: он давно уже ищет смерти, потому как вынес себе приговор. Скажите мне вот что… Верховного бога этой земли называют Высшим Судьей; отчего же люди здесь всегда спешат осудить себя сами, господин Химжич? — Харрана смотрела ему в глаза спокойно и серьезно. — Трусость это или дерзость?
— Не знаю, — сказал Деян. — Но такова уж наша натура.
— Я ненавижу его, я не могу его простить; но и уйти — не могу. Мы встретились давно, в тяжелые времена. Я не сразу узнала его, а когда поняла, когда удостоверилась, что не ошиблась — было уже поздно… Я была многим обязана ему, он стал мне дорог… И я не смогла: ни тогда, ни потом. — Харрана спрятала лицо в ладонях, а когда подняла взгляд, он сделался ясным и острым. — Столько лет я прожила, презирая сама себя! Мы оба — и я, и Ранко — заслуживаем презрения. Но значит ли это, что нам непозволительно желать иной жизни или что нам вовсе не стоит жить? Вот о чем я думала весь вчерашний день, господин Химжич, и всю ночь. Об этом я говорила с Абсхар Дамаром, пока вы спали. Небесам безразличны наши страсти, наши надежды и грехи. Абсхар Дамар утратил больше, чем возможно для человека; сознание своей вины и слабости невыносимо для него, его измученные дух и тело жаждут смерти — и все же он не отступает. Для него нет причин жить — однако он ищет эти причины с упорством, заслуживающим восхищения… — Харрана слабо улыбнулась. — Сегодня на рассвете я поняла, что хочу жить, господин Химжич; и я не вправе снова отнять жизнь у нерожденного дитя, как делала прежде.
— Так вы?.. — Деян невольно покраснел, устыдившись вопроса. Такое простое объяснение просто не приходило ему, мужчине, в голову.
Харрана без смущения кивнула:
— Я должна попытаться жить по-настоящему, как когда-то… Но жизнь изгоев тяжела даже в таких городках, как Нелов; я не дотянула бы до этого дня, если бы не те средства, что Ранко оставлял мне, не его защита. И за это я обязана отплатить ему добром. Пусть живет и он, если сумеет. Давно пора было все это закончить.
— Вы согласились покинуть город, но к его сестре не поедете, — уверенно предположил Деян. — Вы исчезнете… растворитесь в большом мире.
Харрана кивнула:
— Я не могу иначе; но пусть его сын будет законным сыном этих земель. С младенцем на руках будет непросто, однако сейчас у меня есть сбережения и кое-какие знакомства, а после большой войны всегда нужда в лекарях: мы сможем продержаться… Ранко не знает. Не говорите ему, — попросила она.
— Если он переживет нынешнюю войну, все равно будет искать вас.
— Пусть так. Если найдет… Тогда уже многое будет иначе. Кто знает, что выйдет. — Харрана на миг прикрыла глаза. — Ну а вы, господин Химжич? Зачем вы тут, почему делаете то, что делаете? Ведь вы чувствуете себя не на своем месте здесь.
— Мне нигде нет места! — сказал Деян, сам удивляясь прорвавшейся вдруг злости.
Харрана непонимающе нахмурилась, и он, поколебавшись мгновение, поставил ногу на край кровати и закатал штанину.
— Убедитесь сами: вы же лекарь. Я калека с детства. Только зря чужой хлеб ем. А это все Големова блажь… По его дури оказался с ним повязан. По собственной — уйти не могу.
Харрана нагнулась к его ноге и коснулась кончиками пальцев черного рубца. Глаза ее расширились от изумления.
— Это… удивительно, — прошептала она. — Не думала, что когда-нибудь увижу подобное… чудо.
У Деян вырвался смешок:
— Я тоже не думал, уж поверьте! Никто не думал; соседи смотрели на меня, как на страшилище лесное, когда я уходил.
— Но эти удивительные чары уже слабеют, господин Химжич, и не могут полностью сдержать разложение. — Харрана подняла на него встревоженный взгляд. — Через некоторое время — не знаю, как скоро — их необходимо будет развеять и провести ампутацию. Иначе последствия…
— Я чувствую и сам, — перебил Деян, не желая слушать дальше. — И Голем тоже заметил: он пытался недавно что-то сделать. Только, кажется, у него не очень-то получилось. И вряд ли стоит сообщать ему о неудаче.
Харрана с неохотой кивнула.
— Не позволяйте Абсхар Дамару использовать силу. Это сокращает его время.
— Есть ли для него надежда? — решился спросить Деян. — Выжить и восстановить свое могущество.
— Пока человек жив, надежда есть всегда, — произнесла она с едва слышным вздохом. — Вот только остается ли он еще человеком?
— Большой мир теснее, чем мне казалось, — сказал Деян, подумав, что вряд ли капитан успел поделиться с ней новостью. — Голем убил того, кто когда-то изуродовал ваше лицо.
Пальцы ее дрогнули.
— Хорошая весть! — В ее голосе прозвучало такое торжество, что Деян удивился — чем же она все-таки обязана Альбуту, что не перерезала ему горло во сне, едва узнала, кто он такой. — Признаюсь, господин Химжич: в первые мгновения Абсхар Дамар показался мне ушлым негодяем той же породы, что и мой муж. Но это суждение оказалось поверхностным… — Харрана покачала головой. — Плох он или хорош, он — Хранитель Мира, Абсхар Дамар. И он несет в мир правосудие.
— Особенно когда напивается до полусмерти и сношает перепуганных девок прямо на столе, — не удержался Деян.
Харрана засмеялась:
— Наверняка вам нелегко с ним, господин Химжич. Но и ему с вами не проще.
— Думаете?
— Спасибо вам. Берегите его и себя. — Она улыбнулась с непривычной теплотой. — Какие бы причины вами ни двигали, вы сделали правильный выбор.
— Я не…
— Не отговаривайтесь обстоятельствами и капризами Абсхар Дамара, — мягко перебила она. — То, что вы еще здесь, — это ваш выбор, и только.
От искушения продолжить спор Деяна избавило возвращение «Абсхар Дамара» и капитана.
Получасом позже, следом за Големом шагая к городским воротам и ведя в поводу вертлявую кобылку, он думал, что Харрана, вероятно, права, — и эта мысль не доставляла ему никакого удовольствия.
Людская река за два дня иссякла; теперь о ней напоминал только разбитый большак, сделавшийся после дождей едва проходимым.
— Бергичевцы где-то впереди заняли дорогу, — сказал Валиш, тощий и высокий солдат, на котором мундир болтался, как рванина на пугале. — Но сами не идут, хитрецы. Выжидают.
Капитан Альбут, после свадьбы почти не раскрывавший рта, согласно кивнул.
Сапоги вязли в грязи, лошади постоянно оскальзывались. Когда через версту с большака свернули на перекрестную дорогу поменьше, путь стал еще тяжелее; но Деян был рад — тут они хотя бы не были совсем одни и за несколько верст повстречали аж два армейских обоза: один попутный, другой встречный с какими-то бумагами.
Продвигались то верхом, то пешком, там, где дорога становилась так плоха, что лошади могли переломать ноги, а всадники — шеи; с седла не слезал только Голем, быстро вымотавшийся настолько, что едва мог стоять; Альбут и Валиш по очереди проводили его коня через хляби.
Дело шло медленно, и все же за полдня они покрыли неплохое расстояние, хоть и меньшее, чем Альбут рассчитывал; но затем ехать стало невозможно. Небо затянуло тучами; видимость испортилась, а от накрапывавшего дождя дорога сделалась совсем скользкой.
— Дальше нельзя, Ранко. — Деян, к этому часу уже совершенно измученный и ходьбой, и ездой, с трудом догнал его. — Не сегодня. Вы, может, и проедете, но мы — нет. — Взглядом он указал на Голема, бессильно уткнувшегося лицом в лошадиную гриву, и громко добавил:
— Я человек непривычный; еще верста — и просто с ног свалюсь.
Альбут, поглядев на них обоих, только вздохнул и послал солдат вперед — разбивать лагерь.
Добравшись до выбранного ими места, Деян впервые в полной мере оценил удобство путешествия с бывшей епископской охраной, привыкшей заботиться о «господах»: на поляне уже трещал костер и рядом, между двумя раскидистыми деревьями, был натянут полог из плотной ткани, а земля под ним выстлана ветками. Вместе с капитаном Деян довел теряющего сознание чародея до лежанки и дал тому порцию оставленного Харраной лекарства.
Удостоверившись, что все в порядке, Альбут ушел к своим людям, занятым лошадьми.
— Нужно в чем-нибудь помочь? — окликнул его Деян, но тот отрицательно мотнул головой.
Голем, поворочавшись недолго и прохрипев пару забористых проклятий, забылся глубоким сном. Не зная, куда еще себя деть, Деян сел рядом: под пологом хотя бы не лило за шиворот.
Так, набросив на плечи одеяло, он и уснул, и не проснулся даже, когда один из солдат принес охапку веток и для него; не проснулся и потом, когда стали делить хлеб и копченую рыбу, неохотно врученную им в дорогу Лэшвортом.
Жар от костра обдавал лицо. Он спал, и ему снилась Орыжь: объятые пламенем дома и жгучий дым, призрачные, едва различимые в сизых клубах фигурки людей, безмолвно и бездеятельно наблюдающих за пожаром.
Привело его в чувство только несколько сильных толчков.
— Ты стонал и метался, будто тебя живьем жгут, — сказал Голем. — Я решил — лучше тебя разбудить.
Уже стояла глубокая ночь; на костровище тлели одни угли.
— Я думал, если жгут, орут во всю глотку, — сказал Деян. — Рибен, а бывают… как это правильно назвать… вещие сны? О прошлом или о будущем?
— Существуют, и те, и другие; но нечасто, и они всегда неполны и неточны. — Голем вернулся обратно к тлеющим углям и сел на землю, скрестив ноги. — Что тебе примерещилось? Что-то дурное дома?
— Да. Не первый уже раз, — сказал Деян. Он все еще не мог восстановить дыхание после кошмара; фигуры двух часовых на другом конце поляны напоминали ему призраков. По привычке он огляделся, выискивая взглядом Джибанда, — и только тогда вспомнил, что великана больше с ними нет.
— Просто ты много беспокоишься о доме, вот он тебе и снится, — сказал Голем. Кончилось действие лекарства, и его, как обычно, мучила бессонница.