Прозвучало убедительно; впрочем, Деян, жадно глотая смрадный воздух лагеря, вовсе и не думал дергаться. В ушах звенело, в груди драло, а радость от того, что он все еще жив, была какой-то неуместной, маленькой и ненастоящей. Лишь пульсирующая боль в лодыжке каждое мгновение напоминала — все это происходит с ним, происходит на самом деле.
— Не надо, — властно сказала темнота за спиной генерала голосом гроссмейстера ен’Гарбдада. — Из-за того, что этот юноша стоял поблизости, мы с тобой все еще живы. Прояви же немного благодарности!
— Смею надеяться, вы проявите благоразумие и не будете приближаться к этому… существу. — Генерал с видимой неохотой убрал нож. — Он как будто обычный человек, но я чувствую что-то неправильное в нем. Позвольте мне допросить его. И прикажите начать розыски…
— Нет, — перебил его гроссмейстер. — Не пытайтесь задержать Голема, даже если он объявится: это вам не по зубам. И помните: он не враг нам. Хотя — увы! — пока не друг.
Деян сел и огляделся. Стража взяла остатки шатра в плотное кольцо. Сильно и резко пахло горелым: гроссмейстер чарами сжег ткань вокруг себя и теперь стоял, весь засыпанный пеплом, спокойно взирая на освещенный десятком факелов разгром. Голем исчез, как сквозь землю провалился, — а может, провалился в буквальном смысле. Ни следа недавней ярости или опьянения не было на лице Венжара ен’Гарбдада — ни испуга, ни досады; напротив, гроссмейстер даже казался довольным.
— Так вы специально его злили, — сказал Деян, сплюнув набившуюся в рот землю. — Но чего ради? По-моему, он и так был достаточно взбешен, чтобы убить вас.
— Вот именно! Иногда из кипящего котла нужно выпустить пар — иначе не миновать взрыва. — Гроссмейстер ен’Гарбдад, игнорируя протестующий жест Алнарона, подошел и с любопытством уставился на сидящего Деяна сверху вниз. Глаза старика азартно блестели; в это мгновение возможным казалось поверить, что когда-то будущий гроссмейстер Братства Раскаявшихся мог быть кому-то другом.
— Должно быть, в сравнении с Беном я кажусь тебе подлецом и злодеем, — весело сказал он, — который вдобавок вместо почетной встречи устроил благородному герою душ из кипящей смолы.
— Вы оба мне отвратительны, — с чувством сказал Деян. Ему не хотелось вставать; ничего не хотелось. Однако он был все еще жив — и оставшимся ему временем следовало как-то распорядиться.
— Кто ты? — спросил гроссмейстер ен’Гарбдад, пристально глядя на него.
— Никто, — сказал Деян. — Голем выбрал взять с собой меня, чтобы толковых людей от дома не отрывать: хотел как лучше. А они теперь погибли все; зато я — жив.
Взгляд Венжара ен’Гарбдада будто царапал изнутри череп, но, хотя Деян говорил чистую правду, в глазах гроссмейстера читалось недоверие.
«Венжар умный человек: он всегда найдет причину, по которой ему нужно сделать то, что он хочет сделать, — вспомнились Деяну слова Голема. — Дай ему повод — и он обхитрит сам себя».
— Джеб Ригич действительно потерял память? — наконец спросил гроссмейстер ен’Гарбдад.
— Да, — подтвердил Деян. — И ушел… искать память. Или лучшую долю, не знаю. Или просто ушел: быть может, ему надоело в этом всем участвовать.
— Досадно: он единственный, кого Рибен хоть как-то слушает, — сказал гроссмейстер со вздохом. — Но я рад, что Джеб тоже более-менее в порядке. Ну а ты что теперь собираешься делать?
Деян понял, что ни к какому определенному выводу на его счет тот так и не пришел; а причинять неудобства тому, кто мог оказаться глазами и ушами Голема, в планы Венжара ен’Гарбдада пока не входило.
— Припишите меня к армии и отправьте к Альбуту, — сказал Деян, с трудом поднявшись на ноги. — Если возможно.
— К кому? — удивился гроссмейстер.
— К капитану Ранко Альбуту, офицеру из епископской охраны, который привез нас сюда, — объяснил Деян.
Гроссмейстер вопросительно взглянул на Алнарона, и тот кивнул, подтверждая, что понял, о ком речь.
— Это возможно, — сказал гроссмейстер. — Но зачем?
— Оба моих брата и все молодые мужчины с моей родины погибли на вашей войне или погибнут в ближайшие дни, — сказал Деян. — До встречи с Големом я был калекой и потому не мог уйти с ними. Но теперь хочу разделить их судьбу. Я плохой солдат, но Альбут — хороший командир: он сумеет пристроить меня к делу.
Сперва Деян думал попросить приписать его к отряду, в котором воевали земляки; вдруг кто-нибудь еще жив? Но, вспомнив, что тогда придется сообщить о случившемся дома, отказался от этой мысли.
— Хочешь отомстить за своих? — спросил гроссмейстер.
Деян пожал плечами. Он не чувствовал к бергичевцам, которых никогда не видел, ненависти; просто так было правильно — вот и все.
Гроссмейстер ен’Гарбдад долго и пристально разглядывал его, словно пытаясь разгадать некую тайну, отыскать иные, истинные мотивы его просьбы. Затем покачал головой.
— Должен признать, тут Рибен поставил меня в тупик… Но будь по-твоему. — Он повернулся к Алнарону. — Прикажи зачислить его в полк.
Глава шестаяВойна
Генерал Алнарон поручил его заботам своего ординарца, угрюмого детины с маленькими глазами и внушительным горбатым носом, которым тот беспрестанно шмыгал, утираясь нечистым платком. Деян отрешенно удивился: как этот огромный нос от такого обращения до сих пор не оторвался?
Пока ординарец вел его к штабной палатке и затем к Альбуту, Деян отыскал в кармане пузырек с лекарством Харраны — по счастью, не затерявшийся — и отправил сразу два шарика в рот. Из-за потрясения снадобье подействовало не так сильно, как прежде, но между ним и той частью его существа, что терзалась невыносимой физической и душевной болью, словно выросла стена; боль больше не принадлежала ему, он стал кем-то другим — и этому другому все было безразлично.
Ранко Альбут, увидев его, как будто не удивился, хоть и спросил, что случилось. Деян в нескольких словах объяснил.
— Вот оно как повернулось. Ну и… — Альбут сплюнул в грязь. — Жаль твоих домашних: но без мужиков своих они в такую пору все равно были не жильцы. Иди за мной. Раздобудем тебе форму и оружие.
Альбуту не было никакой нужды заниматься амуницией самому, но, как еще прежде заметил Деян, с некоторых пор тот избегал общества своих подчиненных: сидеть у общего костра капитану было не в радость.
Альбут прошел через весь лагерь к нескольким вкопанным в землю фургонам, наорал на заспанного офицера, показав тому генеральскую записку, и вскоре Деян стал обладателем слегка подпорченного мышами коротковатого мундира, патронташа и ружья с примкнутым штыком.
— Сойдет, — удовлетворенно кивнул Альбут, окинув его взглядом. — Все же мы не сброд какой, чтоб в чем попало в бой ходить… С оружием обращаться умеешь?
Деян покачал головой. Как заряжать и стрелять, он худо-бедно понимал — Голем научил, — но и только.
— Не беда: наука попроще будет, чем колдовство. — Альбут усмехнулся. — Мал-мала покажем, а больше тебе и не надо. Держись меня и делай как все: не ошибешься.
Дождь перестал, облака разошлись, и от оружейного фургона в лунном свете можно было разглядеть огромную реку. А на обратном пути Деян впервые увидел бергичевцев: не их самих — но костры их лагеря, раскинувшегося далеко внизу; бессчетное множество костров.
— У барона больше людей, чем у нас, — недоуменно сказал Деян. — Почему же он не наступает?
— Хитрецы погоды ждали и артиллерийского подкрепления, — ответил Альбут. — Но, говорят, вчера пушки подвезли. Так что сегодня полезут, соседушки, бесов огонь им в печенку!
Как Деян разузнал еще в Нелове, баронство и прежде стояло от всего Дарвенского королевства особняком. Другие традиции и равнодушие практичных бергичевцев к вере, многочисленные торговые сборы, которыми барон облагал купцов, чтобы содержать собственную армию, только на бумаге именуемую «дорожной охраной», — все это не добавляло дарвенцам любви к соседям. После того как Бергич нанял на службу иноземцев, нелюбовь превратилась в ненависть; но назревала беда давно. С самого начала «баронский бунт» был полнокровной войной: королевской армии противостояли крестьяне с вилами и переточенными косами, а настоящие обученные солдаты.
— Это последняя ночь, Деян, — тихо произдес Альбут. Он, верно, ожидал какой-то реакции на свои слова, но Деян только кивнул: «последняя ночь» — это его вполне устраивало.
Они вернулись к костру. Альбут снова куда-то ушел, но вскоре вернулся с завернутой в рваную рубаху бутылью с мутной белой жидкостью. Она оказалась даже крепче и гаже, чем любимое пойло Хемриза; но Деяну было все равно. Проходившие мимо офицеры из других отрядов поглядывали на бутыль кто с неодобрением, кто с завистью, но не вмешивались. Похоже, епископской охране позволялось и не такое — или, возможно, с Ранко Альбутом просто-напросто боялись связываться.
Те дарвенские солдаты, кого Деян видел вокруг себя, были истощены и вымотаны, но почти никто не спал; и почти никто не разговаривал. Стихла стройка, замолчали топоры, и надо всем огромным лагерем повисла жуткая тишина, прерываемая только лошадиным ржанием да чьим-то фальшивым напевом, доносящимся со стороны реки. Тысячи людей сидели и лежали вокруг костров, безмолвно глядя в огонь. Но это, как быстро понял Деян, не было оцепенением загнанного зверя или безропотным ожиданием конца: каждый человек в лагере проживал последнюю ночь наедине с самим собой, спокойно и сосредоточенно. Было ли охватившее дарвенцев особое настроение случайным совпадением или следствием чар Венжара ен’Гарбдада и его подручных, но оно пришлось кстати: Деяну совсем не улыбалось напоследок стать свидетелем бунта отчаявшихся обреченных людей.
— На этих холмах собрались опытные и верные гроссмейстеру ен’Гарбдаду бойцы, Деян, — словно услышав его мысли, сказал Альбут. — И все же участь их незавидна. Иногда решает не вера и доблесть, не талант и отвага генералов, но число пушек и штыков: в этом — высшая справедливость и Господень замысел; как в том, что медведь сильнее мыши.