— Ты знаешь точно? — Марагар подался вперед, но больше ничего не выдало его волнения. — Ему в самом деле пришлось выпить «слезы»?
— Меня не было рядом, — признал Деян. — Мы разошлись еще накануне. Но женщина-лекарь — одна из вас — говорила, что его тело не пробудилось от смертного сна до конца, и если он будет расходовать силы даже на пустяковые чары — это убьет его. Однажды я видел, как он едва не лишился чувств, выворотив ком земли для могилы. Куда уж ему остановить реку? Он не бог: это глупая сказка.
— За свою жизнь я обращался ко многим богам, но все они были глухи, — задумчиво сказал Марагар. — Тогда как Абсхар Дамар снизошел до моей просьбы и сумел ее исполнить. Что, как не это, лучше всего доказывает, что он есть истинный Хранитель?
Деян снова пожал плечами.
— Называй как хочешь: ему уже все равно.
Марагар медленно кивнул.
— Если ты сказал правду, это так… Ты упомянул женщину, «одну из нас».
— Ее зовут Харрана, Марагар. — Деян взглянул лекарю в глаза. — У нее такой же шрам на лбу, как у вас. Но вас она презирает больше, чем тех, кто изуродовал ваши с ней лица.
Лекарь с шумом выдохнул воздух; сцепленные костяшки его пальцев побелели.
— Она жива? — наконец тихо спросил он.
— Пять дней назад была жива, — сказал Деян. — Собиралась уехать за реку и начать жизнь на новом месте.
— Расскажи мне все, — требовательно сказал лекарь. — О том, что связывало тебя и Абсхар Дамара, и о Харране… обо всем, от начала и до конца.
— Что будет, если я откажусь? — равнодушно спросил Деян.
— От разведчиков известно, что Абсхар Дамана, когда тот прибыл к ен’Гарбдаду, сопровождал молодой мужчина: то ли чародей, то ли солдат, то ли голем. Разное говорят, но сходятся в одном: отчего-то Абсхар Даман держал себя с ним не как со слугой, но как с равным; говорят также, теперь люди ен’Гарбдада ищут его. С какой целью — мне неизвестно, — сказал Марагар. — Я могу помочь тебе встретиться с ними или скрыться от них: как пожелаешь; и от нас: так как Бергич знает об интересе дарвенцев, он тоже отдал приказ разыскать тебя… Ты сможешь уйти, но сперва, кем бы ты ни был, объяснись. Я хочу… я должен знать. Много лет… много лет прошло с тех пор, как я стал клятвопреступником, и все эти годы я искал то, что придало бы моему существованию смысл, — выговорил лекарь с запинкой, закрыв изуродованный лоб ладонью. — Возможно, ты прав и это все уже неважно; возможно, нет… Но не отказывай мне в просьбе.
— Вы все равно не примете отказа, — сказал Деян. — И вытянете из меня все силой, хочу я того или нет. Вас зовут Марагаром; но также и Мясником.
— Не приму, — ровным тоном согласился Марагар. — И все же, я прошу тебя ответить сейчас: так будет правильно.
Деян подумал, что уже второй раз напрасно судил о человеке с чужих слов: хавбаг был похож на одержимого местью мучителя не больше, чем Голем — на женоубийцу. Он был человеком рассудка и ожидал ответа со спокойным достоинством; но не приходилось сомневаться, что с тем же достоинством он выслушал бы отказ, кликнул на подмогу Хансека и взялся за инструменты. Какие бы чувства ни скрывались за его хладнокровием — он не принимал их в расчет и готов был любой ценой добиваться поставленных целей. Наверняка часть слухов о нем была правдива, однако то была не обычная слепая жестокость, но беспринципная прямота человека, который однажды разделил для себя правильное и неправильное и не гнушался неправильных средств; если вспомнить все то, что Голем рассказывал о людях с Островов и их вере — это было очень по-хавбагски.
— Рибен не ваш Хранитель, — сказал Деян, — однако он уважал и любил твой народ; думаю, он хотел бы, чтобы я тебе ответил. Я не чародей, и даже солдат я не настоящий — крестьянский сын, из Медвежьего Спокоища; село мое Орыжью зовется… звалось, пока бароновы люди его не пожгли. Меня родители нарекли Деяном, а друзья — с тех пор, как покалечился — прозвали Цаплей. Но то было давно. А Голем появился в моем селе в последние дни лета…
Хансек отвел его назад, когда уже стемнело.
Позже, когда Деян возвращался в памяти к проведенному за разговором с хавбагом времени, он не мог точно припомнить — что было на самом деле, а что только примерещилось ему; картины перед мысленным взором возникали запутанные и бесплотные, подернутые сине-черной дымкой.
В палатке чадил светильник; слова с паром вылетали изо рта и повисали в холодном и сыром воздухе, каплями оседали на потолке. Марагар оказался немногословным слушателем: он сидел недвижно, точно мертвый, и только амблигон у него на лбу багровел, налитый кровью, и чернели живые подвижные глаза; Деяну даже подумалось, что Джибанд, когда еще был самим собой, мог бы быть с ним схож. В отличие от Венжара ен’Гарбдада или Ранко Альбута хавбаг верил в то, что слышал; быть может, потому, что сам не имел привычки обманывать.
Более многого другого его удивил способ, каким в хижине Деян пытался наудачу вернуть Голема к жизни; тот же самый, которым когда-то с воспользовалась Сумасшедшая Вильма.
— Несложный ритуал, он мне знаком — сказал лекарь, — но что-то в твоей истории не так. Чтобы он сработал, нужно, чтоб была общая кровь: хотя бы толика.
— Голем говорил, что я, возможно, потомок его деда, который был известный любитель с девками гульнуть: вроде как лицом похож, — сказал Деян. — А старуха Вильма, я слышал, немолода была, еще когда моя мать в девках ходила… Потому как тоже колдунья: теперь-то я понимаю. Общая кровь нужна, вы говорите — или общая хинра?
— Важна хинра; но общая нить в ее потоке есть только у родственников, — сказал лекарь. — Так кто такая была эта Вильма?
— Может, и она двоюродная прабабка мне какая-нибудь… Кто ее знает, — солгал Деян. Кое-какие предположения у него были, но высказывать их казалось излишним. Как и упоминать то, чему и почему обернулась для жены Голема его попытка передать ей долю своей силы; это была чужая и скверная тайна.
Хансек принес в палатку лекарство или просто подогретое вино: Деян выпил, ничего не спрашивая, едва ощутив кисло-горький привкус; после этого говорить стало легче. Он смутно помнил, что рассказал все — от пасмурного орыжского утра до последних мгновений на бруствере второй линии.
И когда дошел до конца, то уже знал, о чем попросит.
Вороны над сожженной деревней, Голем, нетвердой походкой бредущий от пепелища назад к лесу, с незавидным упрямством стремящийся добраться до Венжара ен’Гарбдада, уложенные во рву мертвецы — все это сложилось вдруг в единое целое.
— Если вы готовы меня отпустить… Если это возможно — отправьте меня домой, — сказал он. — Не к ен’Гарбдаду: в Спокоище. Сам я на одной ноге не доберусь, но хотел бы вернуться.
— Зачем? — Марагар внимательно посмотрел на него. — Я видел карту — в тех местах побывали наши отряды: гроссмейстер сказал тебе правду.
— Я и не сомневаюсь, — кивнул Деян. — Но хочу похоронить мертвых. Увидеть все сам. Потом… потом, если буду жив, — может, пойму, что делать потом.
— Это непросто устроить, — сказал Марагар. — А тебя уже ищут. Если Абсхар Дамар сумеет выжить — он тоже будет тебя искать. Ты и от него хочешь скрыться?
— Чтобы идти дальше — нужно идти хоть куда-нибудь, — твердо сказал Деян. — Вы меня понимаете, Ивэр-абан. Я вижу: понимаете.
Марагар долго смотрел куда-то мимо него. Затем кивнул.
— Завтра мы собирались отправить тела нескольких офицеров в город; я усыплю тебя так, что никто не усомнится в твоей смерти, и ты покинешь лагерь вместе с ними, — сказал он. — Дам охранительные бумаги, лекарств и проводника. Но больше я ничего сделать для тебя не смогу — если только ты не решишь остаться. Что с твоей раной, должен заметить, было бы разумно.
— Мне не привыкать. — Деян усмехнулся. — Но вот что: в палатке рядом со мной лежал один малый без обеих рук. Он морит себя голодом, потому как не хочет жить нахлебником, — как и я когда-то… Я тогда струсил; я всегда трусил. Но Этьен, кажется, мужественный человек: он честнее и храбрее меня. Лучше помоги ему, если у тебя много времени для добрых дел.
— Посмотрю, что можно сделать, — легко согласился Марагар.
Деян выдавил из себя пару слов благодарности, и больше говорить стало не о чем.
Хансек провел его назад в госпитальную палатку, где он забылся долгим беспокойным сном. Утром, когда принесли еду и воду, он заметил, что напиться ему дали из отдельного меха; «вода» сильно горчила, но он выпил сколько смог. Почти сразу после ухода солдат одолела ломота в костях и слабость; вскоре начались судороги. Он еще слышал, как Этьен, сыпля проклятиями, зовет на помощь, и без сожаления подумал про себя, что если лекарь не собирается выполнять обещание, все закончится сразу.
Затем он провалился в темный колодец и падал в него бесконечно долго, пока темноту не проредило пятно света, а выкрученные и растянутые мышцы не дали о себе знать нестерпимой болью.
Тогда он понял, что лежит на спине, глядя в небо; попытался шевельнуться, невольно застонал. Яркое пятно тотчас придвинулось: фигура с факелом в руках наклонилась к нему.
— Ты как, живой, Деян? — спросила фигура хорошо знакомым голосом. — Хвала Господу, живой…
— А все-таки лучше быть живым, чем мертвым, а? — продолжал голос, помогая ему сесть. — Ну, здравствуй. Не шиша не понимаю! Но рад.
Этого голоса — голоса из далекой прошлой жизни — никак не могло быть на самом деле, но звучал он столь явственно, что не позволял в себе усомниться. Деян моргнул, тряхнул головой, от резкого движения сразу же взорвавшейся болью, и заставил себя взглянуть на говорившего.
— Ну-ну! — тот натужно засмеялся. — Я, когда тебя увидел, так же таращился. Вот уж кого не ожидал!
— Ты!.. — непослушными губами прошептал Деян, глядя в грязное, рассеченное ото лба до подбородка глубоким шрамом, заросшее бородой, но все еще узнаваемое лицо Петера Догжона. — Петер! Я думал, ты погиб.
— Попал в штрафики, потом, раненый, в плен. Тоже думал — погиб, но видишь — выжил: иноземцы выходили и оставили при госпитале могильщиком, —