сказал Петер, покосившись в сторону, и чуть понизил голос. — А вчера Сам вызывает и говорит — собирайся, домой кое-кого проводить нужно. Оказалось — тебя… Вот уж диво! Объяснишь?
— Долго будет объяснять, — сказал Деян, чувствуя, как распухает в горле ком: он не знал, как сказать то, что должен был сказать об Орыжи — и сказать сейчас, сразу. Но в следующее мгновение Марагар, выступивший из темноты, избавил его от мучений.
— Он уже знает. — Лекарь откинул капюшон с лица. Шрам на лбу закрывала широкая черная повязка. — Сержант Догжон записан у нас как твой земляк: я предупредил его, что все в Спокоище разрушено.
— Спасибо, — пробормотал Деян; в это мгновение он ощутил благодарность к лекарю намного большую, чем когда узнал, что тот его спас.
Деян огляделся по сторонам: зрение наконец вернулось к нему в достаточной мере.
Они находились где-то на лесной дороге. Кроме Петера и хавбага, больше никого рядом не было, не считая мертвых тел на телеге, среди которых он сидел.
Прежде Деян наверняка содрогнулся бы от такого соседства, но сейчас оно оставило его совершенно равнодушным: он только оттолкнул чью-то окоченевшую ногу в черном сапоге, упиравшуюся ему спину.
На нем — как и на покойниках, и на Петере — надета была синяя бергичевская форма. Чувствовал он себя очень скверно; но это уже входило в привычку.
— Сержант знает, что делать. — Марагар поворотом головы указал на Петера. — Если остановят на дороге — покажете сопроводительные бумаги, а в Охорской крепости передадите коменданту мою записку: дальше он позаботится о вас. Но если что-то пойдет не так, помоги вам ваш бог, — мрачно добавил он.
Лошадь, запряженная в телегу, тихо посапывала, свесив гривастую голову.
— Вам не опасно находиться здесь с нами, Ивэр-абан? — спросил Деян.
— Без меня вас остановили бы сразу. И я хотел попрощаться. — Марагар смерил его долгим взглядом, словно старался лучше запечатлеть в памяти. — Если ты выживешь и вернешься в «большой мир» — разыщи меня. Тысячи в долгу перед тобой, пусть и не знают об этом.
Деян покачал головой:
— Нет никакого долга: простое стечение обстоятельств. Прощайте, Ивэр-абан, — сказал он с толикой сожаления. Хавбагский лекарь был странным, чужим и чуждым ему человеком, но — как бы дико ни было так думать — возможно, в меньшей мере, чем теперь Петер Догжон.
— Прощай, — сказал Марагар и через мгновение растворился в темноте.
Петер потянул лошадь за поводья, и телега со скрипом покатилась вперед.
— Ты объяснишь мне, что произошло? — спросил он нерешительно. — Почему этот иноземный бес помогает тебе… Как ты вообще здесь оказался.
Они выехали из леса на открытое пространство. Деян узнал местность — дорога оказалась та же самая, по которой он четыре долгих дня назад попал в лагерь Венжара ен’Гарбдада. В низине промеж холмов в лунном свете все так же блестела река; только за излучиной — с той самой стороны, где находился Неелов, — по краю неба разлилось зарево. Была Марима-«Цвета» рада теперь этому или нет, но ее мечта сбылась: городу настал конец.
— Пришел на ноге, отрезанной у мертвеца, — сказал Деян. — Вместе с тем, кто сам как мертвец, но для хавбагов — как бог: во имя него Марагар помог нам бежать.
— Что?.. — Петер, обернувшись, вытаращился на него как на сумасшедшего.
— Потом, Петер, — сказал Деян и, оттолкнув мертвеца, откинулся на спину. Над головой чернело звездное небо; луна шла на убыль.
— Потом, — повторил он, понимая, что это «потом» никогда не наступит.
Глава восьмаяПуть
На покойников Марагар наложил сдерживающие разложение чары: телега, по его замыслу, должна была послужить беглецам какой-никакой защитой.
«Солдаты суеверны», — передал Петер его слова. — «Они привычны к смерти, и все же редкий негодяй будет сердить Горбатую и грабить труповозку».
Деян, когда это услышал, подумал, что хавбаг переоценивает власть предрассудков. Так и оказалось; или же им с Петером просто не повезло: в конце концов, они нарвались не на дезертиров или разбойников, а на обычных, разумных и практичных вояк.
Начало пути прошли спокойно, однако на рассвете следующего дня с дальнего берега ударили пушки — всего единожды, но как будто все разом: грохот стоял такой, будто содрогнулась сама земля. А вечером второго дня малый конный дозор из трех всадников — одного офицера и двоих солдат — окружил телегу. Петер отдал офицеру выданный Марагаром документ с двумя печатями; тот прочитал, поморщился — и порвал бумагу на клочки.
— Лопата есть? — спросил он у Петера.
Тотт промычал что-то невразумительное; он выглядел совершенно сбитым с толку.
— Значит, руками груз свой закапывать будешь, — равнодушно сказал офицер и повернулся к подчиненным. — Дохляков — с возу! Им все одно где лежать. А нам возок и кобыла пригодятся.
— Не вышло бы чего худого, — проворчал один из солдат, спешиваясь.
— Да не боись! — отмахнулся второй. — Ежели б какую важную персону хоронить везли, не поставили бы в охранение двух доходяг… Куда это он девался?
Солдат закрутил головой, шаря взглядом вокруг.
— Чего это твой дружок убег? — спросил он Петера, тоже украдкой оглядывавшегося. — Мы ж не лиходеи какие…
Петер, не скрывая недоумения, пожал плечами:
— Не видал. Небось с испуга брюхо подвело: вернется вскорь.
Деян сдержал рвущиеся наружу ругательства. Он перенес вес на костыль и сделал еще шаг в сторону: чародейская наука пригодилась — неуклюже ковыляя на одной ноге, он все равно оставался невидим. Солдаты даже не успели разглядеть, что он калека.
Но других поводов для радости не было.
Единственное их ружье — одно на двоих — висело на плече у Петера, но тот был растерян и напуган. Даже неприязнь к бергичевцам отступала перед привычкой подчиняться, появившейся у него в плену или еще раньше.
Не он один изменился: прежнего Петера Догжона больше нет, с изумлением и отвращением подумал Деян и снова едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. Вместо старого знакомца и старшего товарища, чья самоуверенность и непогрешимость так порой раздражали, рядом стоял побитый и поломанный жизнью человек. И этот человек не смел даже на словах перечить холеному офицеру в чистеньком сидем мундире.
— Разрешится безобразие с рекой — и снова вперед пойдем: никто о твоих покойниках и не вспомнит, — решил ободрить Петера разговорчивый солдат. — Слыхал поутру пальбу?
— Как не слыхать, — буркнул Петер.
— А то ж! Я ажно на месте подскочил, думал — началось. Но то почетный залп был: командир разъяснил. — Солдат украдкой глянул на своего офицера. — То бишь, значит, померла у дарвенцев важная персона; знающие люди говорят — тот самый пришлец, из-за которого весь сыр-бор.
Деян медленно вдохнул и выдохнул: эту догадку он отгонял от себя с самого утра — но и теперь было совсем не время для сожалений об очевидном и давно предрешенном.
— А коли так, то скоро сызнова начнется, — продолжал тем временем солдат. — И лошади рабочие нужны нам позарез… Ну-ка, подсоби! — он по-свойски толкнул Петера в бок.
И Петер, беззлобно пробормотав забористое ругательство, принялся помогать бергичевцам перетаскивать на землю мертвецов.
Офицер, вполне удовлетворенный такой покорностью и не ожидающий неприятностей, тоже спешился, пожелав размять ноги. Не оставив себе времени на раздумья, Деян за три шага подошел к нему со спины и потянул офицерскую саблю из ножен; она была тяжелее топора Киана, но лучше легла в руку.
Офицер еще успел обернуться — не испуганный, но изумленный — и увидеть его; в следующее мгновение Деян рубанул его по шее.
Кровь ударила фонтаном; сабля вошла в тело под углом и застряла.
— Петер!!! — С криком Деян выпустил саблю и, развернувшись, со всей силы ударил бросившегося на выручку к командиру солдата концом костыля под подбородок. Солдат упал, но и Деян, не удержав равновесия, рухнул рядом.
— Петер, давай! — снова выкрикнул он, но в этом больше не было нужды: последняя схватка уже началась — и завершилась в пользу бывшего сержанта Догжона.
Петер, отделавшийся глубоким порезом на щеке, выдернул штык из груди разговорчивого солдата.
— Помоги встать, — сказал Деян. Петер подошел, поставил его на ноги и подал костыль с той же молчаливой покорностью, с которой несколько мгновений до того выполнял приказы бергичевцев.
Офицер, страшно хрипя и заливая землю кровью из разрубленного горла, умирал, заколотый Петером солдат был мертв, но его напарник еще дышал и даже начал приходить в себя. У него было простое некрасивое лицо в рытвинах, слишком большие уши и маленький нос; человек с таким лицом мог бы родиться в Орыжи или Волковке и прожить жизнь, ни разу не надев мундира; пахать землю, хлебать щи да поругивать королей с баронами.
— Закончи сам или дай мне, — сказал Деян. — Очнись уже, Петер!
Но тот продолжал стоять, как истукан, поэтому Деян просто вырвал ружье с примкнутым штыком у него из рук. Последний раз посмотрел в лицо распростертого на земле солдата, приставил острие штыка к ямке под горлом и навалился на приклад всем весом.
— Что теперь? — глухо спросил Петер, когда все было кончено.
Документ, служивший им какой-никакой защитой, валялся порванный в грязи: оставалась только адресованная коменданту записка. Но привычные ко всему лошади дозорных не разбежались. Деян взял офицерского жеребца под уздцы: тот и не шелохнулся. Это можно было считать большой удачей, как и то, что дорога все еще оставалась безлюдной.
— Будем гнать что есть мочи и надеяться, что доберемся до коменданта раньше, чем кто-нибудь спросит, кто мы и что здесь делаем, — сказал Деян. Он с трудом мог стоять и не чувствовал уверенности в том, что сумеет хоть час продержаться в седле — но выбора не было: раньше или позже, с телегой их наверняка остановили бы еще раз. А верхом они уже к вечеру следующего дня могли оказаться на месте. — Ты ведь умеешь ездить верхом, Петер? — спросил он.