Лейтенант Алек Броджеб — теперь уже капитан Алек Броджеб — большими шагами расхаживал по гостиной. За зиму он потерял глаз и сбавил в весе. Арина смотрела на двоюродного брата с любовью, он на нее — виновато.
— Какие новости в мире? — спросил у Броджеба Деян. Тот поморщился:
— Вродь как переговоры то отложат, то продолжат… Но наступления до лета не будет: это уж наверняка. Нам бы раны зализать; и у дарвенцев дела не лучше.
Он выглядел нечеловечески усталым. Новость о скором отъезде задержавшихся «друзей» явно обрадовала его, хотя благодарил за помощь сестре и присмотр за домом он их со всей возможной сердечной искренностью.
Вскоре, твердо намереный выполнить некогда данное обещание и помочь добраться до Спокоища, Броджеб, несмотря на поздний час, лично направился в комендатуру справиться насчет попутных обозов и состояния дорог. Петер, закончив в прихожей, тихо прошел к себе в комнату. Арина, сидя в сделанном его руками неказистом кресле у камина, долго смотрела на тлеющие угли.
— Все-таки вы уезжаете, — тихо сказала она.
— Да. Уезжаем. — Деян сел в единственное сохранившееся со времен аптекаря кресло. Он чувствовал, что все еще пьян. — А мне ведь страшно возвращаться, Арина. Пока я здесь, можно думать, что все не по-настоящему. Что это ошибка, что дома все хорошо; или что вовсе не было никогда никакого дома: так, сон рассветный… Зальешь с вечера глаза — с утра забудешь, что видел. Будто не было ничего. Но ведь ложь это, ложь! Все наоборот: это здесь — не по-настоящему. Я не про тебя, конечно. Просто будто бы я сам — ненастоящий… Так не может дальше продолжаться. Надо ехать.
— Раз ты говоришь так — верно, взаправду надо. Не буду отговарить. — Арина поворошила кочергой угли. — Странное дело. Столько прожили под одной крышей — а я даже не знаю, откуда вы, что оставили в прошлом. Не спрашивала. Да Петер бы и не рассказал.
— У него хорошая семья была. Дом справный, жена и дочери, сестра, бабка, — сказал Деян.
— А у тебя?
— У меня — могилы на кладбище, — он невольно усмехнулся. — И с ними-то, надо думать, ничего дурного не сделалось.
Арина взглянула с недоверием и недоумением.
— Я дал себе однажды обещание: выживу — вернусь и наведу там порядок, подправлю, что обветшало, — объяснил он. — Знахарке, что жизнь мне спасла, хоть имя на камне выбью. Мертвых должно хоронить как подобает. Обещания должно выполнять.
— Петер как-то обмолвился, что помнит тебя совсем ребенком, — задумчиво сказала Арина. — Но из вас двоих ты почему-то кажешься старше. Не из-за седины: тут другое что-то…
Деян пожал плечами; затем нерешительно спросил:
— У тебя с братом ведь будет все хорошо? Вечность назад мне казалось, вы с ним не очень ладите.
— Наша с ним вражда крепче любой дружбы. — Она едва заметно улыбнулась. — Это началось с тех самых пор, как он впервые взял меня на руки, а я как раз тогда испачкала пеленки.
Деян против воли рассмеялся.
— Побеспокойся лучше о себе и о Петере, — добавила Арина. — Надумаете вернуться — двери моего дома всегда открыты: и для него, и для тебя, Деян. Пусть мы с тобой и ладили… не всегда хорошо. Но я помню, как ты отыскал на улице моего бедного отца, как сидел с ним и со мной; и все остальное… У тебя в последнее время нехороший вид. Береги себя, ладно?
— Спасибо тебе за все; и твоему брату; и отцу. — Деян напряженно уставился в камин; ему хотелось думать, что глаза сейчас слезятся только от жара и красно-рыжих переливов разгоревшихся углей. — Я тоже помню. И буду помнить.
— Пусть дорога будет доброй, — прошептала Арина, протягивая ему платок.
«Пусть дорога будет доброй», — сказал комендант города полковник Румнер Барвев, подписывая им увольнительные.
«Пусть дорога будет доброй», — сказал на прощание капитан Алек Броджеб.
А потом они уехали.
Броджеб правдами и неправдами нашел им место в большом торговом караване, шедшем через множество маленьких городков; за дополнительную плату и охрану караванщики охотно брались перевозить военные грузы и пассажиров. Совместный путь с двумя десятками тяжелых фургонов, то вязнувших в грязи, то ломавшихся, был долог, труден и скучен, — но, насколько возможно, безопасен. Самым существенным происшествием за все тридцать дней пути оказались дважды подбиравшиеся к костру волки, которых солдаты из охраны оба раза легко отогнали выстрелами.
Около городка Кайрак караван направился дальше на юг, к переправе, а Деян и Петер, выкупив пару лошадей, свернули на дорогу поменьше: от Кайрака до поворота на Спокоище оставалось всего-то без малого пятьдесят верст пути.
Когда поворот показался впереди — оба они узнали прогалину старой дороги сразу, хоть и видели ее нечасто, — уже начинало смеркаться, но еще возможно было разглядеть на земле комья лошадиного навоза и отпечатки сапог и колес, уходящие в лес по расчищенной тропе.
Петер спешился, тронул землю ладонью: следы в сумерках казались призрачными — но были, без сомнения, самыми настоящими. Они вели по большей части только в одном направлении и оставлены были много дней назад: сильных дождей давно не шло — глинозем схватился крепко.
— Что это значит? — резко спросил Петер, выпрямившись. — Ты можешь объяснить? Деян?
Не в силах выдавить из себя ни звука, Деян мотнул головой. Он вспомнил, как уходил из дома в «большой мир» по похожей цепочке следов, — и от подступившей к горлу дурноты едва не свалился с седла; пришлось обеими руками вцепиться в лошадиную гриву.
— Поехали дальше, и все увидим сами, — сказал он, когда самообладание вновь вернулось к нему. — Чем раньше узнаем — тем лучше.
Они углубились в лес; расчищенная дорога тянулась через него, как уродливый шрам, но путь все равно оставался непрост. Поблизости выли волки.
— Если твой конь поломает на корнях ноги или издохнет от усталости, мы окажемся в незавидном положении, — заметил Петер.
— Мы и так в незавидном положении, — мрачно сказал Деян. Наездником он за время жизни в Ханруме и пути к Кайраку сделался сносным, но, даже снова сменив трость на удобный костыль, ходоком мог считаться хорошим разве что среди одноногих. Осторожность требовала остановиться и развести огонь. Когда совсем стемнело, так и пришлось сделать.
Они расседлали лошадей; разбили лагерь.
— А помнишь, как мы… — немного обогревшись у костра, начал Петер — и замолчал с выражением беспомощности и отчаяния на лице.
— Я тоже помню, — мягко сказал Деян. — Не начинай.
Быть может, когда-то они — и Эльма, и Петерова Малуха с ними — жгли костер на этом самом месте. Но то пламя навсегда погасло: сколько ни вороши уголь воспоминаний — тепла и света было не вернуть.
Деян отхлебнул из купленного в Кайраке бурдюка крепкого яблочного сидра и привалился спиной к ели.
Он не заметил, как его сморил сон, и очнулся только от предостерегающего окрика Петера. Не разлепив толком глаз, схватился за ружье — но было уже поздно: костер окружили солдаты в потрепанной дарвенской форме.
К костру вышло пятеро, и еще кто-то наверняка скрывался в лесу. Верховодил отрядом молоденький сержант с обритой головой и круглым лицом, приземистый и широкоплечий, с огромными ручищами: ружье в них казалось тростинкой.
Петер выругался и выставил пустые руки на свет. Деян, тоже выпустив оружие, замер на месте: солдаты безотрывно смотрели на него, что не позволяло использовать чары — но возможность могла представиться позже.
— Вы кто такие? Что здесь делаете? Куда идете? По договору это нейтральная земля! — слова сыпались изо рта сержанта, как горох из дырявого мешка; силы у него явно было больше, чем ума.
— Мы… — Петер замялся, опустив взгляд на свою синюю бергичевскую униформу; от нелепости ситуации на него, человека не робкого десятка, вновь напала растерянность. — Мы местные. Были в плену. Но нас отпустили…
— У толстозадого барона столько денег, что он переводит сукно на всякий сброд? — с насмешкой перебил сержант.
— Погодите-ка! — вмешался Деян, наконец, разглядев в свете затухающего костра на рукавах дарвенцев черные повязки. — Вы сами-то кто и зачем здесь? Кому служите: гроссмейстеру ен’Гарбдаду?
Сержант взглянул на него презрительно, но все же удостоил ответом:
— Мы служим Кругу и делу мира! — выпалил он с нескрываемым бахвальством. — И Его Превосходительству Венжару ен’Гарбдаду, конечно. По его высочайшему распоряжению мы взяли эти земли под свою защиту.
— Тогда мы вам не враги, — сказал Деян. — И мы не бандиты. Нет нужды применять силу.
— Так я тебе и поверил на слово, шавка баронская, — сержант красноречиво сплюнул и ткнул в его сторону ружьем. Вряд ли оно было заряжено; но с его силищей стрелять и не требовалось. — Вяжите их!
— Мы пойдем сами, — заверил его Деян; но сержант был слишком взвинчен, чтобы с ним можно было договориться.
— Вяжите! — прикрикнул он на своих людей. — А будут ерепениться если — кинем концы через сук: нам же меньше мороки.
Неизвестно, чем кончилось бы дело, но в следующее мгновение кусты раздвинулись, и к костровищу выскочил мальчишка в распахнутом овечьем полушубке не по росту и съехавшей на лоб шапке.
— Не надо, дядь Жолыч! — выкрикнул он. — Свои! Убери ружо.
Сержант, нахмурясь, уставился на него.
— Вот те слово: нашенские это. — Мальчишка ударил себя кулаком в быстро вздымавшуюся грудь. — Здравствуй, дядь Деян! Дядь Петер…
Мальчишка стащил шапку, и потрясенный Деян узнал в нем одного из близнецов Солши Свирки.
Глава девятаяДом
Потом они сидели все вместе у костра.
— Да я услыхал, шо чужаков выследили, ну и побег глянуть, — оправдывался мальчишка перед сержантом. — Шо тебе не так?
— А нечего под ружья суваться! — ворчал «дядь Жолыч», прикладываясь к бурдюку с сидром, который ему отдал Деян. — Вот все мамке расскажу — пущай выдерет.
— Не выдерет, — нахально заулыбался мальчишка. — Не догонит.