– Ни… никто.
– Как жешь никто? Глаза мои пока при мне. Вот как тебя расписали.
А та вновь в слёзы. Оскольд скинул с себя полушубок, да обмотал им девичьи ножки, а там сел рядышком и приобнял. Девка взревела пуще прежнего, уткнувшись ему в плечо.
– Ну-ну, красава. Слёзы то, что ― вода солёная! От них проку только, если похлёбку посолить.
– Я не красивая, ― провыла девица.
– Как так? Али я ослеп, скажешь?
– Он… он…
Оскольд огляделся, прикинул в уме, поднялся да подхватил на руки девку. Та затихла, смотря на него огромными, серо-голубыми глазами.
– Давай-ка я тебя в тепло отнесу. Глядишь, ещё простуду подхватишь.
– Нет! Он меня опять накажет.
– Ну так я тебя в обиду не дам.
Спустя время, укутанная в три полотенца с головы до ног девка, сидела в предбаннике, старательно отводила глаза от сидящего у окна мужчины и цедила горячий липовый чай. Оскольд, пристроив на узеньком подоконнике мутноватое зеркальце, брился.
– То, что ты мне рассказала, красава, очень важно. Понимаешь?
Девка грустно кивнула.
– Твой отец подлость задумал, да такую, от которой вовек не отмоешься, ― Оскольд последний раз скользнул лезвием по подбородку, обтёр полотенцем от пены и повернулся к Даниэлле. ― Вот скажи, ты за герцога хочешь замуж?
– Нет! ― чётко воскликнула девка, помотав головой, отчего холстина, накрученная на восточный манер, свалилась.
У неё оказались длинные, чёрные, как безлунная ночь волосы. Высыхая, они барашками скручивались и спускались до самых колен.
– Вот и ладненько. Так, а сколько тебе годков, красава?
– Пятнадцать… будет.
– Эко ж, ― удивился Оскольд. ― Да тебе больше двенадцати не дашь! Поди, голодом морят. Накось скушай пирожок.
И протянул ей с блюда румяный пирожок. Та схватила его и уже готова была откусить, но грустно опустила ресницы.
– Папочка заругает.
– Папочка заругает, тьфу, ― передразнил её Оскольд. ― Папочка твой ― поганка, какая есть. Ешь давай, а то…
Она подняла испуганные глаза, но плакать не собиралась. И то хорошо. Сложно с этими девками.
– А то силком накормлю. Пряниками и вареньем.
Даниэлла прыснула и принялась жевать пирожок. Отмытая и согретая, девка оказалась чудо как хороша. Откормить, конечно, надобно, да то дело такое ― наживное.
– А скажи-ка, девка, ты ещё девка, али нет?
Та похлопала ресницами.
– Не парень, точно.
– Тьфу ты, имею в виду девство при тебе или растеряла уже?
Даниэлла зарделась, что маков цвет. Опустила очи долу и прошептала:
– При мне.
Не врала.
– Что же нам делать, красава с тобой, ― протянул Оскольд и заел пирожком.
– Не красава я, ― буркнула девка и утёрла нос.
– Чего?
– Не красава я! Этот… герцог сказал, что… что я селёдка. Бледная, ― и вновь заплакала, вцепившись в так и недоеденный пирожок.
Оскольд поднял глаза к низкому потолку баньки, попросил у Приходящего терпения, да пересел на скамью к Даниэлле. Обнял её осторожно.
– Да какая ж ты селёдка, ― тепло сказал он, приподняв её личико за подбородок. ― Вон глаза какие яркие. А волосы? Отполированный гагат. Стан твой так тонок ― одной ладонью обхватить можно. А стоит улыбки губ твоих алых коснуться, как птицы поют и посредь ночи солнце встаёт.
Плакать перестала, осторожно улыбнулась и тут же охнула, прижав руку к ранке на губе.
– Больно?
– Больно, ― кивнула Даниэлла. ― Немножечко.
– Я знаю одно средство, ― лукаво прищурился Оскольд. ― Только это есть большущий секрет. Обещай, что не расскажешь?
– Обещаю, ― и в глазах такая уверенность, что сразу понятно ― сдержит слово.
– Закрой глаза.
Он наклонился и коснулся ранки губами. От её губ пахло пирожком с капустой и липой. Пахло домом. Вот шерстяной учудил ― как знал. Подрасти бы чуток невесте только. Оскольд отстранился, не разжимая рук, и спросил:
– А за меня пойдёшь?
– Что?
– За меня замуж пойдёшь? Может, я не знатен, да и богатством не сказать, чтобы обременён, но рядом с герцогом нашим стою. Ратными подвигами обласкан.
В её глазах на мгновение вспыхнула надежда и тут же погасла.
– Так вы ж не лорд.
– Да что там лордство это, красава? Попрошу, герцог мне его даст не глядя.
– Ну если даст, ― задумалась Даниэлла. ― А ежели папочка рассердится?
– Тьфу ты заладила, папочка, папочка. Ну, красава, давай? Авось и я не дурен собой, да и… ― Оскольд хотел добавить пару тех слов, что обычно говорит куда более опытным бабам, но вовремя остановился. ― Мы герцога спасём, да и тебя от папеньки выручим, чтоб ему вечный радикулит в поясницу.
Даниэлла прыснула и, подумав, кинула.
– Только вот тебе придётся немного подыграть мне, красава. Сможешь?
– Смогу. А что нужно?
.
Возвращение брата обрадовало Альгара. Друг был чист, гладко выбрит и свеж собой.
– Вернулся?
– И уже поработал, братец, ― Оси оскалился не хуже волка.
– Как это?
– Ты же знаешь, я скор на расправу. И у меня есть новости ― я женюсь!
Альгар, которому в этот день выпало немало пустой болтовни, устало опустился в кресло.
– Поздравляю.
– И что, не пытаешься отговорить? Мол, я себе жизнь порчу. Это же ярмо на всю жизнь!
– Это ярмо на всю жизнь, ― бесцветным голосом повторил Альгар. ― Устал я, братец. Не до шуток сейчас.
– Да какие шутки? ― воскликнул Оскольд. ― Женюсь я. Только вот… Скажи, ты ведь можешь из меня лорда сделать? Настоящего, по всем правилам.
– Допустим, могу. Это займёт время…
– Мне нужно сейчас. Вот прямо сейчас и не часом позже.
– Так припекло?
– Скажем, я обесчестил честь леди и хочу поступить как порядочный благородный лорд и жениться на ней, дабы не пришлой несчастной коротать свой век в отверженных и остриженных, а мне её коса ух как по душе пришлась. Да и отец её сильно строг ― забьёт девку насмерть.
Герцог поперхнулся и тут же рассмеялся так, что звякнули кубки на столике.
– Кого это ты так?
– Не скажу, братец. Сие есть тайна великая. Так можешь ли дать мне это самое лордство?
– Найди Кеке, он знает, что делать, ― усмехнулся герцог.
Оскольд ушёл довольный и скалящийся. А на прощание попросил «братца» не теряться, быть удивлённым, а потом приказать выпороть его, Оскольда, зад за разврат. Эта брошенная впопыхах фраза показалась Альгару просто не очень смешной шуткой. Зря.
К полудню, когда зимнее солнце взошло над крышами, по дому прокатился шум. Мистер Фрим вошёл поспешно – лицо у него было бело как снег за окнами, а в глазах застыл страх.
– Господин мой! Там лорды! Они требуют справедливости!
Альгар, у которого за последние несколько часов успела разболеться голова ― и это у него! ― рыкнул на управляющего, схватил меч и быстро спустился.
Внизу стояли почти все члены городского совета. Их возглавлял лорд Эндерс. Рядом с ним опустила взгляд его дочь Даниэла, поникшая и побитая. Остальные лорды хранили гробовое молчание, исподлобья наблюдая за происходящим – кто с тревогой, кто с плохо скрываемым раздражением. За плечом Альгара словно из ниоткуда возник Кеке. Он хмыкнул, похоже, понимая, к чему всё идёт, но ничего не сказал. Сам Альгар, которого уже порядком всё достало, сдвинул брови и громко, перекрывая толпу, прокричал:
– Что за базар, благородные лорды?
Гомон утих. Лорд Эндерс вышел вперёд, подталкивая дочь.
– Я требую справедливости, мой герцог! Сегодня ночью случилось страшное! Моя дочь, пребывая в смятении, ошиблась дверью в темноте. И этим воспользовались! ― лорд толкнул девушку вперёд, и та упала на колени. ― Мы оба знаем, кто это!
Альгар усмехнулся ― оно и верно, им троим известно, кто, когда и как подпихнул девицу ему в спальню. И что девица эта осталась чиста, если, конечно, до того не распахнула свои закрома.
– Говорите прямо, лорд Эндерс, ― попросил герцог, понимая, что будет дальше.
– Это в ваш покой забрела моя дочь, и, вместо того, чтобы прогнать её, вы воспользовались ею!
Даниэла тихо всхлипнула.
– Ничего подобного, лорд Эндерс! Девица была отправлена обратно, дабы не смущать мой покой в столь поздний час, ― на это лорды заулыбались.
Девушка всхлипнула, уже громче.
– Доктор, приглашённый мной на рассвете, подтвердил, что дочь моя более не… девица!
– Пригласите его сюда, пусть он мне это скажет!
– Я отправил его прочь, дабы вы не смогли его испугать. Но вот бумага, ― лорд потряс над головой каким-то документом. ― А позже моя дочь имела разговор со жрецом. Отец мой!
До того стоявший в тени жрец Триединых сделал несколько шагов вперёд. Отец Лукерий оглядел лорда Эндерса, герцога, после подошёл к Даниэле и положил ладонь на неё плечо.
– Боюсь, что девица пребывает в полном душевном расстройстве и не смогла толком ничего объяснить. Если позволите, я бы рекомендовал на пару дней отправить её в обитель при храме, дабы она провела время в молитвах и нашла спокойствие своей душе.
– Не нужно монашек, отец мой! ― Оскольд появился, держа в руках скудный букет ромашек (знамо дело, стянул из храмовой теплицы). Он подошёл к лорду Эндерсу, смерил того взглядом и бухнулся на колени рядом с его дочерью. ― Мой повелитель, сие есть моя вина. Я воспользовался неведеньем благородной и невинной девы. И не раз, ― Даниэла хлюпнула носом особо сильно. ― И после ещё в баньке, да. Тому есть свидетели! Так позволь мне, нерадивому твоему вассалу исполнить долг чести и взять в жёны сию… прекрасную деву или обоих вели… того, на кол… То есть на плаху. ― Даниэла издала какой-то странный звук, уже меньше всего походящий на слёзы. ― То есть накажи.
И выставил перед собой злосчастные ромашки, словно меч.
– Убери цветы, дурак. Выпорю и дело с концом, – сквозь зубы прошипел Альгар.
– Выпори, ― голова Оскольда склонилась ниже. ― И жени. Дай благословение.
А ромашки он сунул Даниэле, которая прижала их к себе, словно драгоценность какую.