В четверг, 30 января, суд наконец-то начался с резкого вступительного слова Джеральда Бойла, который предупредил, что всем участвующим в заседании предстоит отправиться в одиссею. Во вступительном слове адвокату не разрешается аргументировать свою позицию или пытаться в чем-то убедить присяжных. Эта речь вводит их в курс дела, сообщает им базовую информацию о событиях, которые позже будут подтверждены представленными доказательствами. Бойл предупредил, что не станет ничего скрывать и снабдит присяжных всем необходимым для принятия решения. Сам Дамер, по его словам, давать показания не будет, но за него скажет совершенное им признание, которое подробно зачитают сотрудники полиции.
– Вы должны это услышать, – заверил он.
Акцентировав внимание на том, что в рамках данного дела речь пойдет не о гомосексуальности или расовой принадлежности («одержимость мистера Дамера была связана с формой тела, а не его цветом»), Бойл приступил к повествованию истории своего клиента, которое он делал лишь в общих чертах. Он начал с периода полового созревания, рассказал о мужчине, который пробегал мимо дома Дамера, о голове свиньи и об ужасном осквернении тела Стивена Хикса. Нездоровая тишина, которая воцарилась в зале в этот момент, заставила его прервать свою речь извинениями.
– Это грустный рассказ, – извинился он. – Мне не доставляет удовольствия говорить вам об этом. Я скорблю вместе с родственниками погибших. Я рассказываю вам все это, потому что должен, потому что вы должны это знать.
Мистер Бойл поведал о том, что произошло в течение следующих четырех лет после убийства Хикса, и заявил, что инцидент в библиотеке Вест-Эллис стал «критическим моментом в жизни Джеффри Дамера», когда он «окончательно утратил над собой контроль». Он не стремился пропустить те моменты, которые изображали Дамера в особо неприглядном свете, рассказывал о том, как тот использовал отрубленные головы в качестве стимуляторов эрекции, и заговорил об опасной теме каннибализма.
– Он забрал их жизнь с помощью смерти, в небытие, но через смерть они снова вернулись к жизни, снова ожили в нем.
Фактически каннибалистический аспект его поведения относится к довольно позднему периоду и применим не ко всем жертвам. Мистер Бойл обратил внимание на каннибализм, но ни он, ни кто-либо из свидетелей не распространялся об этом примитивном аспекте поведения, который, как мы увидим, является одним из ключей к разгадке психического расстройства Дамера.
Казалось, что Бойл начал защищаться, подойдя к концу своего выступления. Он попросил не винить его в том, что он рассказал все подробности этого дела – это его долг как адвоката, – и заверил, что защита мистера Дамера не пытается оправдать его в любом возможном здесь смысле. С другой стороны, он был уверен, что дело воспримут соответствующим образом.
– Я считаю, что составил верный портрет этого молодого человека, и меня не в чем упрекнуть, – произнес он, закончив свою речь репликой, которая точно резюмировала позицию защиты:
– Этот человек не был злым, этот человек был болен.
На тот момент мало кто в зале суда был готов с ним не согласиться.
Затем к присяжным со своим вступительным словом обратился прокурор Макканн, в результате чего, как и следовало ожидать, у всех сформировался противоположный портрет Джеффри Дамера. Он характеризовал подсудимого как «крайне закрытого» человека, который всегда «искал способ обмануть остальных». Цитируя беседу Дамера с экспертом обвинения доктором Дитцем, он высказал уверенность в том, что после 23 ноября 1987 года и необъяснимой смерти Стивена Туоми Дамер уступил своим желаниям и начал делать то, что ему нравится.
– Я тоже боролся с сексуальными побуждениями, – признался мистер Макканн, тем самым предлагая нам взглянуть на подсудимого как на обычного дегенеративного гедониста. Макканн также делал акцент на тех понятиях, на которые он хотел обратить пристальное внимание присяжных – «контроль», «решение», «подготовка», «обман», «хитрость» – эти слова были призваны составить портрет злодея, а не человека, который болен.
Таким образом, в один и тот же день присяжным представили два противоречащих друг другу портрета Джеффри Дамера, и пока никто не знал, какой из них более точный. Затем судья Грэм зачитал уголовное дело штата Висконсин против Джеффри Л. Дамера и список, состоящий из пятнадцати убийств, которые накапливались одно за другим, образуя в итоге непреодолимую гору. Миссия, которая стояла перед мистером Бойлом, была пугающей – нужно было не отрицать факт совершения преступлений, а объяснить их. Мистеру Макканну доказывать факты совершения убийств было не нужно, он должен был всего лишь эти факты повторить. Сам Дамер сидел тихо и безучастно, не смотря по сторонам, лишь слегка покачиваясь и иногда почесывая лоб. Он, мягко говоря, казался загадочным.
Первым свидетелем защиты стал детектив Кеннеди. Он приступил к зачитыванию 178-страничного признания, которое Дамер начал делать утром 23 июля 1991 года. Этот пугающий документ мог помочь стороне защиты в двух отношениях: во-первых, подчеркнуть абсолютный кошмар деяний Дамера и косвенно предположить, что все это не мог сотворить «обычный» преступник; и, во-вторых, акцентировать внимание на его готовности к сотрудничеству, его уступчивости и полном отсутствии каких-либо возражений с его стороны. В ходе этого чтения перед судом предстал третий вариант Джеффри Дамера – человек не злой, не больной, а одинокий.
– У него самого не было друзей, – произнес детектив Кеннеди, – и эти люди стали его компанией.
Детектив Мёрфи заменил своего коллегу в кресле свидетеля, как прежде делал это в комнате для допросов, и в безжалостных подробностях рассказал суду все, что поведал ему Дамер во время допросов, растянувшихся на шестьдесят часов. Тот факт, что Дамера не пришлось заставлять говорить и что обычно он сам просил о встрече с детективом, был доведен до сведения озадаченных присяжных незадолго до того, как суд объявил перерыв.
31 января Мёрфи продолжил давать показания: он рассказал, что, показывая подсудимому фотографии пропавших без вести, целенаправленно добавлял к ним фото живых людей, чтобы посмотреть, не придумывает ли он инциденты и не определяет ли погибших мужчин наугад. Он пришел к выводу, что Дамер был предельно честен и что ему можно доверять.
В действительности это вызывает сомнение, потому что во время признательных показаний Дамер заявил: он никоим образом не ранил Конерака Синтасомфона до прибытия полиции, – хотя мы знаем, что к этому времени он уже просверлил дыру в черепе молодого человека. Также он соврал о том, что просверливал отверстие в черепе, чтобы вычерпать мозговую жидкость и вылить ее в раковину, только после смерти жертвы. Все это не согласуется с его более поздним признанием, где он говорит, что сверлил дыру, пока жертвы были еще живы, для того чтобы они не могли собраться с силами и уйти от него; также сомнение вызывает маленький размер самих отверстий в черепе. Через несколько дней эти нестыковки подверглись глубокому изучению: назначенный судом психиатр заявил, что верит первому признанию, а не его последующему изложению, то есть считает, что Дамер делал отверстия в черепах жертв уже после того, как они умерли.
После показаний детектива Мёрфи у публики сложилось впечатление, будто обвиняемый осознавал, что поступает неправильно, был удивлен, что это вообще произошло, хотел исправить то, что он натворил, и каждый раз, когда выбрасывал или уничтожал останки очередного молодого человека, испытывал глубокое чувство утраты.
В 14:15 вызвали первого свидетеля – Трейси Эдвардса. Многие в зале уже хорошо знали его, поскольку к этому времени он успел сняться в двух общенациональных телевизионных ток-шоу и благодаря тому, что сумел сбежать и привлечь Джеффри Дамера к ответственности, стал своего рода знаменитостью. На телевидении, да и в суде тоже, он не упоминал, что 23 июля обратился к полицейским только для того, чтобы они сняли с него наручники, а не чтобы рассказать им о самом Дамере (который еще некоторое время оставался бы незамеченным, если бы у полицейских оказался подходящий ключ). Мистер Эдвардс не слишком стремился привлекать к себе внимание. Когда он появился в ток-шоу, полиция штата Миссисипи опознала его как человека, которого они хотели допросить в связи с нападением на тринадцатилетнюю девочку, и он был немедленно арестован. (Когда Дамер узнал об этом, он сделал следующий мрачный комментарий: «Ну, в ту ночь Бог убил двух зайцев одним выстрелом, не правда ли?»)
Эдвардс был элегантно одет, явно красовался в суде и был похож на ловкого спортивного промоутера. Его рассказ о том, что произошло вечером 22 июля, несущественно отличался от рассказа самого Дамера. Он настаивал на том, что преступник пригласил его в квартиру только для позирования и фотографирования его обнаженного тела, а никакая интимная связь не предполагалась.
– Он не выглядел преступником, – вспоминал Эдвардс. – Он был похож на обычного, дружелюбного, среднестатистического человека.
Именно дойдя до эпизода, когда поведение Дамера внезапно изменилось, бесхитростное, убедительное описание Эдвардса, которое он рассказывал наклоняющимся к нему вперед зрителям, ясно дало понять всем присутствующим в зале суда, что мы слушаем человека, который пережил уникальный опыт наблюдения за безумием, которое появилось и исчезло на его глазах.
– Этот парень был таким милым, – говорил он, – а затем начал внезапно наставлять на меня ножи. В чем дело? Это другой человек. Он изменился в лице, у него поменялось строение тела. Это уже был совершенно другой парень.
Эдвардс быстро сообразил, что ему не стоит забывать и о себе.
– Я пытался объяснить ему, что я его друг. Он сказал, что не хочет, чтобы люди уходили и бросали его.
Во время просмотра фильма «Экзорцист» Дамер начал раскачиваться взад-вперед и что-то бормотать.
– Я не мог понять, что он говорит. Проповедник в фильме как-то подействовал на него, и он хотел ему подражать. У него постоянно менялось настроение, от эпизода к эпизоду он становился другим человеком. Он был потрясен фильмом.