лось, что любого, кто осмелится предположить, что подобные мысли не являются порождением здорового сознания, он сразу же заставит замолкнуть.
Прежде чем доктор действительно начал давать показания по делу, он сделал два заявления, чтобы «проинструктировать» присяжных. По его мнению, Дамер не был садистом: «Он не пытал и принимал меры, чтобы предотвратить страдания». Зачем же он мастурбировал, держа в руках отрубленную голову? «Это стимулировало его воображение, он представлял живого человека, которому принадлежала эта голова, и это помогало его сознанию отказаться от мысли, что остальные части тела отсутствуют, а голова отрублена». Снова его голос был ровным, и вел он себя невозмутимо.
В течение следующих нескольких часов доктор Дитц перечислил все пятнадцать пунктов обвинения в убийстве, чтобы в каждом случае решить, отличал ли Дамер хорошее от плохого в момент совершения преступления и не свидетельствовали ли его действия о том, что он все-таки был способен подчиняться требованиям закона, если бы хотел. Это был бессовестный прием, цель которого заключалась в получении контроля над присяжными, поскольку именно на эти вопросы им предстояло ответить, когда они, выслушав все показания, закроются в своей комнате. Дитц фактически назначил себя их руководителем, так как не мог доверить им принятие решения без его участия, а вопросы, которые он задавал самому себе, походили на вопросы сотрудника правоохранительных органов, а не независимого психиатра.
Он предпринял несколько решительных попыток в своем намерении привести доказательства к верному заключению. Рассмотрим хотя бы один пример. Доктор Дитц рассказал, что Дамер встретил Мэтта Тёрнера в Чикаго и привез его домой в Милуоки; по его словам, тот факт, что он не убил этого мужчину в Чикаго, показывает, что он строил планы, а не действовал импульсивно. Дитц не принял во внимание очевидное – у Дамера не было квартиры в Чикаго. Они поехали в Милуоки, потому что он там жил. Точно так же доктор утверждал, что, просверлив отверстие в черепе Конерака, Дамер не показал свое безумие, а доказал, что действительно пытался создать зомби и, следовательно, был в здравом уме. Неисправимая глупость Дитца уже была знакома людям, которые слышали его показания ранее. Во время суда над Хинкли[81] он утверждал, что целью обвиняемого было произвести впечатление на кинозвезду Джоди Фостер, следовательно, попытка убийства президента Рейгана не была для него иллюзорна; «он совершил преступление, потому что делал это сознательно». Значит ли это, что он сумел произвести впечатление на мисс Фостер? Или это означает, что Дитц согласен с логикой сумасшедшего?
К концу дня, когда свидетель приступил к рассмотрению двух последних убийств, даже ему пришлось признать, что к этому времени Дамер едва ли был в состоянии подчинить свои действия нормам закона. Но он оправдал это тем, что преступник находился в состоянии алкогольного опьянения, а не страдал от какого-то психического заболевания.
В четверг, 13 февраля, мистер Макканн продолжил допрос доктора Дитца на странной оборонительной ноте. (Теперь я понял, для чего в конце каждого дня проводили пресс-конференцию. Вопросы, задаваемые журналистами, явно демонстрировали слухи, которые можно было обсудить и опровергнуть на следующий день. Похоже, никого не смутила эта вопиющая часть шоу.) Он сосредоточился на постановке двух понятий. Многие из своих замечаний Дитц предварял фразой: «Мистер Дамер поддержал мою концепцию…», из чего следовало, что сначала врач принимал решение и только после этого узнавал, согласен ли с ним ответчик. Теперь было важно показать, что в наводящих вопросах нет ничего плохого. Доктор Дитц заверил нас, что это лучшая техника из всех, которые он знал. По крайней мере он говорил честно; данная техника позволяет верить всему, что вам говорят (Lui beve tutto[82], – пробормотал скептически настроенный доктор Палермо).
Вторая задача Макканна состояла в том, чтобы избавить присяжных от любой мысли, что спроектированное Джеффом и украшенное человеческими черепами святилище каким-то образом может свидетельствовать о его безумии. Но Дитц настаивал на том, что данная идея не была безумной, потому что на самом деле Дамер не верил, что получит от святилища силу, а только подозревал, что с его помощью сможет войти в контакт с некой духовной силой. Другими словами, святилище являлось примером суеверного верования, а не плодом больного воображения.
Дитц пришел к выводу, что отклонения в сознании Дамера не оказали существенного влияния на его умственные или эмоциональные процессы. Любому, кто пожелал бы убедиться, что это далеко от беспристрастного взгляда на представленные в суде доказательства, не потребовался бы учебник по психиатрии. То, что его отклонение от нормы не являлось психическим заболеванием по законам штата Висконсин, действительно могло быть правдой; но то, что это никак не повлияло на его эмоциональные процессы, являлось полной чепухой.
Когда Джеральд Бойл встал для проведения перекрестного допроса доктора Дитца, он был заметно зол, но недостаточно подготовлен. Он не читал всех документов и заявлений Дитца и не обладал достаточной компетентностью, чтобы начать со специалистом спор о семантике слов. Однако он задал один очень важный вопрос, который поставил под сомнение всю суть аргументов доктора Дитца. Если бы, как утверждает доктор, только алкоголизм был виновен в том, что Дамер оказался не способен контролировать свое поведение в течение последнего месяца перед арестом, и не было психического заболевания, которое этому способствовало, продолжал бы он убивать, если бы перестал употреблять алкоголь до того, как познакомился с Трейси Эдвардсом? Дитц долго молчал, раздумывая, к чему приведут его слова, но так и не смог дать удовлетворительный ответ. К тому времени все в зале суда понимали, что Дамер продолжал бы совершать убийства, если бы его не остановили. Если же им двигало не психическое заболевание, то тогда что?
В тот вечер, когда доктор Дитц закончил давать показания, Джеффри Дамер задумался.
– Может, он прав, – заметил он. – Возможно, я мог бы все это как-то остановить.
Но ни один человек на суде не подсказал, как же можно было это сделать.
Глава 10Святилище
Заключительные речи в американском судебном процессе – это традиционные моменты театрального величия, когда двое юристов переходят от доказательств к фактам и начинают открыто обращаться к эмоциям. Они косвенно указывают присяжным на то, что те смогут достичь истины не только с помощью интеллекта; что есть и другой путь: через чувства, интуицию и жалость, путь, который может оказаться столь же верным. Они говорят о том, что присяжные выслушали все доказательства и теперь должны взвесить в уме важность всех представленных фактов. Но просят забыть на мгновение эти факты и прислушаться к зову своего сердца.
В результате адвокат и прокурор могут явить образец цицероновского ораторского искусства в стремлении поколебать, соблазнить, убедить каждого из присяжных увидеть больше, чем весь коллектив в целом. Именно во время заключительной речи Кларенс Дэрроу, вероятно, лучший адвокат двадцатого века в Америке, достиг вершин красноречия и углубился в пучину юридических терминов, когда упоминал несколько исторических вердиктов. Заключительное слово также угрожает оратору тем, что во время речи он может явить зрителям свои подлинные чувства и случайно показать, какие из них прежде были ложными, а также невольно открыть всем, какие доказательства являлись сфабрикованными. Здесь может помочь только честность. Во время судебного заседания над Дамером было представлено и то и другое: Джеральд Бойл, который понимал проявление человеческих слабостей, но также осознавал и ущерб, нанесенный лишь ради того, чтобы один человек получил желаемые эмоции, и Майкл Макканн, который с ужасом смотрел на зло, совершенное тем же человеком, и боялся, что он уйдет безнаказанным.
Когда пришло время произносить речь, первым заговорил Бойл. Он встал за кафедру перед присяжными и суровым голосом попросил их пристального внимания.
– Я играю три роли, – сказал он. – Судебного исполнителя, защитника своего клиента, а также помощника в принятии решения.
Затем, слегка двинувшись в их сторону, он заявил:
– Это будет важнейшее решение в жизни почти каждого из вас. Мы все дали клятву, и никто не собирается ее нарушать, так что мы можем быть уверены, что правосудие свершится.
Из двух вопросов, которые они должны были разобрать, первый уже вопросов не вызывал, поскольку почти все врачи согласились с тем, что это психическое заболевание; единственное, что им предстояло решить, – это вопрос соответствия. Бойл начал поистине жутко изображать состояние страданий и отчуждения, тонко пытаясь заставить присяжных поставить себя на место Джеффри Дамера и признать, что, как и он, Бойл, они сбиты с толку.
– Хотели бы вы в пятнадцать лет проснуться с фантазией о том, как вы занимаетесь любовью с мертвым телом? Кто пожелает подобное любимому человеку? Кому расскажет подобное? Рассказали бы вы об этом своему отцу? Своей матери? Своему лучшему другу? Я не знаю, как на человека действует парафилия, но никто из нас даже не может представить себе те фантазии, которые одолевали ребенка четырнадцати-пятнадцати лет. Я не смог бы стать Дамером ни на один день.
– Когда ваше сознание пришло в состояние угнетения и осталось в таком состоянии, вы не сможете справиться с этим, пока что-то это состояние не изменит, – продолжал Бойл. – Ему было очень одиноко. У него отсутствовала сила воли. Он был настолько слаб, что не мог остановиться. Он словно поезд без тормозов, который несется вниз по дороге безумия, набирая обороты, еще и еще, и останавливается только тогда, когда врежется в бетонный забор или в другой поезд. И, слава богу, этот поезд врезался, когда Трейси Эдвардс сумел выбраться к чертовой матери из этой комнаты.