ого. Как коллеги по работе мы прекрасно дополняли друг друга. Вот и все.
— Чисто производственные отношения?
— Да.
— И вы их не переносили на личную жизнь?
— Нет. Помимо работы у нас было мало общего.
— Гм! — Ледлер не скрывал разочарования. — Сегодня он не явился на работу. Официальной просьбы об отгуле от него не поступало. У вас нет никаких соображений, почему он отсутствует?
— Извините, нет. Вчера он ни о чем таком не говорил. Может, заболел?
— Вряд ли, — сказал Ледлер. — Он не прислал медицинского уведомления.
— Может быть, не успел. Если он отправил сообщение по почте сегодня, то вы его получите только завтра.
— Он мог бы и позвонить, — не сдавался Ледлер. — Уж как пользоваться телефоном, надеюсь, Берг знает. Он уже достаточно взрослый человек, чтобы позаботиться о себе. А если он даже слег в постель в каком-то другом месте, а не дома, мог бы попросить кого-нибудь позвонить вместо себя.
— А может, его срочно госпитализировали и у него не было возможности попросить, — предположил Брэнсом. — Порой такое случается. В любом случае у телефонного провода два конца. Если бы вы позвонили ему...
— Потрясающая идея! Она делает вам честь. — Ледлер презрительно фыркнул. — Мы уже звонили ему пару часов назад. Никто не отвечает. Мы позвонили соседям. Те барабанили ему в дверь. Никто не отзывается. Отыскали домовладельца. Он открыл дверь своим ключом. Внутри никого не оказалось. В квартире порядок, ничего не тронуто. Соседи не знают, когда он вышел из дому, и не знают, ночевал ли он дома вообще. — Ледлер задумчиво погладил подбородок. — Берг — мужчина разведенный. Вы не знаете, была ли у него подружка?
Брэнсом тоже задумался.
— Несколько раз он упоминал о некой девушке, с которой встречается; говорил, что она ему нравится. Встречался он с ней раза четыре или пять. Но он не выглядел уж слишком увлеченным. Так, случайное знакомство. Насколько мне известно, всерьез он никем не увлекался. Вообще он занимал по отношению к женщинам прохладную позицию. Они чувствовали это и отвечали ему тем же.
— Значит, он не мог оказаться в каком-нибудь любовном гнездышке. — Ледлер вновь задумался и кивнул: — Разве что возобновил отношения с прежней женой.
— Сомневаюсь.
— А он не упоминал о ней в последнее время?
— Нет. Он и думал-то о ней раз в несколько лет. Если верить его словам, они оказались абсолютно несовместимы и поняли это сразу после свадьбы. Она хотела страстей, а он жаждал покоя. Она сочла такое положение вещей интеллектуальной жестокостью и рассталась с ним. Года через два она вновь вышла замуж.
— В его личном деле сказано, что детей у него нет. Ближайшей родственницей является мать, ей сейчас восемьдесят лет.
— Может быть, она слегла и он поспешил к ее постели? — предположил Брэнсом.
— В таком случае в его распоряжении был целый день, чтобы позвонить. А он не позвонил. Более того, с его матерью ничего не произошло. Мы и это проверили.
— Ну тогда я не знаю, чем вам еще помочь.
— Последний вопрос, — продолжал Ледлер. — Может, вам известен еще кто-то из работающих на предприятии, кто обладает достаточной информацией о личной жизни Берга? Кто разделял с ним его вкусы и привычки? Кто проводил с ним вечера и уик-энды?
— Извините, не знаю. Берг не был человеком замкнутым, но и особо общительным я бы его не назвал. И похоже, в часы, свободные от работы, он довольствовался собственной компанией. Я всегда считал его самодостаточным индивидуумом.
— Тогда хочу вам сообщить, что если он появится завтра широко ухмыляясь, то ему понадобится вся его самодостаточность. Он будет вызван на ковер за то, что решил развлечься, никому не сообщив об этом. Он нарушил правила и доставил нам массу хлопот. А правила созданы не для того, чтобы их нарушали, и хлопоты нам не нравятся. — Раздраженно посмотрев на Брэнсома, он закончил: — Если он объявится или вы из какого-нибудь источника что-то услышите о нем, ваш долг немедленно сообщить нам об этом.
— Я так и сделаю, — пообещал Брэнсом.
Покинув кабинет, он вернулся в зеленый отдел, смятенно размышляя о Берге. Может быть, стоило рассказать Ледлеру о мрачном настроении Берга в последние дни? И что бы это дало? Объяснить состояние Берга он все равно бы не смог, не мог он и выдумать какую-нибудь причину, из-за которой тот на него обиделся и не явился на работу. Но Берг вовсе не принадлежал к тому типу людей, которые молча баюкают свое огорчение. И уж тем более он не стал бы забиваться в какое-нибудь укромное местечко и переживать, надув губы, подобно капризному ребенку.
Поразмышляв таким образом, он вспомнил о странном высказывании, сделанном Бергом два месяца назад: «В один прекрасный день я и сам могу исчезнуть и возродиться где-нибудь вновь в качестве стриптизера». Что это — просто болтовня или намек? И если намек, то что он подразумевал под «стриптизером»? Непонятно.
— Да ну его к черту! — пробурчал себе под нос Брэнсом. — Что мне, больше не из-за чего переживать? В любом случае наверняка он объявится завтра с каким-нибудь правдоподобным объяснением.
Но Берг не появился ни завтра, ни послезавтра. Он исчез навсегда.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В течение последующих двух месяцев предприятие распрощалось еще с тремя высокопоставленными специалистами. Причем при таких обстоятельствах, что должны были бы взвыть все сирены тревоги. Но не взвыли. Один, подобно Бергу, исчез в неизвестном направлении, очевидно повинуясь прихоти. Двое других ушли, соблюдя формальности, но предложив столь неубедительные и бессвязные объяснения причин ухода, что Бейтс и Ледлер чуть не взбесились. Ледлер, не в силах что-либо предпринять, лишь раздраженно ворчал. И то сказать, свободный человек в свободной стране делает что хочет, и его даже нельзя арестовать и поместить в тюрьму за неискренность, не говоря уж о том, чтобы подвергнуть лоботомии.
И тут пришел черед Ричарда Брэнсома. В мире, как и положено, наступила пятница, тринадцатое число. До этого дня мир пребывал в безмятежности, несмотря на отдельные недостатки. Конечно, в нем существовали рутина и скука, нужда и страх, а также тысяча и одна мелких неприятностей, которые люди вынуждены терпеть. Но тем не менее жизнь шла своим чередом — жизнь, наполненная событиями такими обычными и неоцененными лишь до той поры, пока вдруг о них не узнают.
Обычный утренний поезд в 8.10. Привычные лица на привычных местах, обычный шелест разворачиваемых газет, обычный приглушенный шум разговоров. А вечером раннее возвращение домой по привычной улице, обсаженной деревьями, на которой кто-то из соседей всегда или моет машину, или подстригает газон. На дорожке, ведущей к дому, привычно скачет, резвясь, щенок. Лицо Дороти, раскрасневшееся от кухонного жара, радостная приветственная улыбка, и вот двое ребятишек уже виснут, визжа, на руках, прося покрутить их.
Все эти мелкие, но драгоценные мгновения, наполняющие каждый день, от одного удара потеряли свою привычность, реальность и необходимость. Они смазались и утратили резкость видения, растаяв, как нерешительный призрак, не знающий, оставаться ему или уходить. Они отступили от человека, оставив его в жутком одиночестве. Отчаянным усилием воли ухватился он за них, и они на мгновение вернулись, но лишь затем, чтобы вновь растаять.
И все из-за слов, обычных слов из нечаянно услышанного разговора. Вечером он возвращался домой, наслаждаясь прохладой, в которой уже чувствовался намек на приближающуюся зиму. Сгущающуюся тьму прорезали клубы испарений. Как обычно, при пересадке на другой поезд ему предстояло прождать двенадцать минут. Следуя издавна заведенной привычке, он зашел в закусочную выпить кофе. Он присел у стойки, справа, и сделал заказ, который делал уже бесчисленное количество раз.
— Кофе, черный.
Рядом сидели двое, держа чашки и ведя бессвязный разговор. Они походили на водителей-дальнобойщиков, готовых вот-вот отправиться в ночную дорогу. У одного из них был какой-то странный акцент, который Брэнсом никак не мог определить, акцент, при котором растягиваются слова.
— Тут уж пятьдесят на пятьдесят, — сказал обладатель акцента, — даже если это и произошло только вчера. Копы больше половины убийств не раскрывают. Они сами это признают.
— Ну не знаю, — заспорил второй. — Цифры — дело ненадежное. Например, вдруг они прищучили малого, который совершил не одно убийство, а дюжину?
— Это ты к чему?
— А вот к чему. Давай посмотрим на вещи реально, а не так, как мы привыкли их воспринимать. За убийство как таковое еще никого не приговорили к казни. Это факт неопровержимый. Если человека приговорили к смерти, то совсем по другим причинам. Во-первых, известно, что он убийца, а во-вторых, это можно доказать — и это доказали. И следовательно, он на самом деле виноват только в этом преступлении, в том самом, на котором попался. И за это его поджаривают.
— Ну и?..
— А допустим, они знают, что он совершил несколько других убийств, о которых известно, но нет доказательств. И эти преступления остаются в разряде загадочных или нераскрытых. Да и что изменится, если их раскрыть и навесить на этого парня? Ровным счетом ничего! Несколько раз казнить невозможно. И, расплачиваясь за одно убийство, он платит за несколько. — Говоривший задумчиво отпил кофе. — Настоящие факты никогда не всплывают, а если бы всплыли, выяснилось бы, что у убийцы шансов избежать правосудия не меньше чем восемьдесят из ста.
— Может, ты и прав, — признал обладатель акцента. — Но только то преступление произошло лет двадцать назад. Вот бы посмотреть сейчас на преступника.
— А какое это имеет отношение к нашему разговору?
— А я тебе сейчас расскажу. Ручьи подмыли большое дерево. Оно нависло над дорогой под опасным углом. Так что я со страхом проехал под ним. Через несколько миль я натолкнулся на полицейский патруль, остановился и предупредил, что пятьдесят тонн древесины могут в любую минуту перекрыть дорогу. Они поехали посмотреть.