Священник слушал молча, уже без улыбки, его взгляд сделался серьезным, что мгновенно добавило ему лет. Теперь он выглядел старше Александры. Женщина, запинаясь, объясняла:
– Даже не знаю точно, была ли женщина, о которой я хочу навести справку, вашей прихожанкой! Я и о ней самой почти ничего не знаю. Ее звали Мария, девичья фамилия мне неизвестна, а по мужу – Гдынская. Сейчас, как мне сказали, ей было бы пятьдесят два года, значит, родилась она в шестьдесят первом году прошлого века в Москве и жила тут, неподалеку. В двадцать два года родила сына по имени Иван, а в двадцать четыре умерла… Это все.
– И что же еще вы хотите узнать? – с нажимом на слово «еще» спросил священник.
Александра, радуясь уже тому, что не заданы вопросы «зачем?» и «почему?», поторопилась ответить:
– Я хочу знать, имела ли она какое-то отношение к храму Святого Людовика? Посещала ли его?
– Но она была католичкой?
Художница развела руками. Священник внимательно смотрел на нее, словно ожидая продолжения, и Александра, отчего-то чувствуя себя виноватой, добавила:
– Этого я как раз не знаю. Но мне важно узнать, ходила ли она сюда!
– Хорошо, – кивнул, помедлив еще секунду, священник. – Идемте в ризницу. Вы все запишите, что касается Марии, а завтра после Суммы подойдите, может, что-то выяснится.
И вновь никаких вопросов, никакого явного любопытства к тому, зачем ей понадобилось выяснять принадлежность незнакомого человека к этому храму. Александра, зайдя в ризницу, написала на листочке то немногое, что было ей известно о Марии Гдынской, и вышла из церкви.
Двор был пуст. Цыганка с ребенком исчезла, о свадьбе напоминал только рассыпанный на асфальте рис. Александра сошла по ступеням и остановилась, вдыхая легкий, пьянящий, влажный воздух бурно наступавшей на город весны.
Краем неба вдали шли грозовые темные облака, подсвеченные золотом, похожие на слонов, покрытых попонами, изукрашенными драгоценностями. Их фантастически пышный вид навевал художнице ассоциации с процессией, сопровождающей индийского раджу. Она засмотрелась на небо, провожая взглядом облачное шествие. Облака завораживали ее с тех пор, как она помнила себя. Их существование, отстраненное и все же близкое человеку, в другом измерении и все же рядом, странным образом утешало ее в трудные минуты жизни. Иногда ей достаточно было найти взглядом случайно проплывающее облако, чтобы успокоиться и унять тревогу. Александре хватало одной мысли о том, что вдали от ее невзгод и неприятностей идет эта чистая, недосягаемая для земного шума и грязи жизнь, продолжается удивительное действо, доступное каждому, кто пожелает его видеть. Облака были ее спутниками, хранителями и почти друзьями – пусть и не такими, как друзья из плоти и крови, но вполне достойными того, чтобы она иногда делилась с ними своими тайнами и сомнениями.
«Витаю в облаках, как сказала бы мама!» – Александра с улыбкой провожала взглядом огромное сизое облако, над которым развевался легкий алый балдахин, разорванный сильным ветром, дующим на немыслимой высоте. «Но что же в этом плохого, если на земле порой не за что зацепиться сердцу и душе? Земля принадлежит немногим, а небо – всем…»
Очнувшись от созерцания, она вынула из кармана куртки телефон, выключенный перед входом в церковь. Включив его, она тут же обнаружила неотвеченный вызов. «Мила, двадцать минут назад! Надо же ей было позвонить именно сейчас!» Александра набрала номер парижской подруги, но та не отвечала. С досадой опустив телефон в карман, художница направилась к калитке.
У доски объявлений, рядом с запертыми воротами, стояла женщина. Александра прошла рядом с ней, все еще погруженная в мысли о пропущенном звонке, гадая, что хотела сообщить подруга. Уже за оградой какое-то смутное чувство заставило ее обернуться. Она вновь взглянула на женщину, стоявшую перед доской все в той же неуверенной позе ученицы, не выучившей урок. Темные длинные волосы, падавшие на спину, серое пальто, клетчатый шарф, повязанный на ручку сумки, которую та прижимала локтем к боку… Все это было знакомо Александре, и понадобилось не больше секунды, чтобы понять, отчего вдруг сработал сигнал тревоги, помешавший ей беспрепятственно уйти.
Молодая женщина, державшая спину так прямо и в то же время поникшая и растерянная, была не кто иная, как Ирина. Она так ушла в свои мысли, что не заметила Александры, прошедшей в шаге от нее, и не чувствовала теперь изумленного и настороженного взгляда художницы. Она не видела и текста приходских объявлений, Александра была в этом уверена. Простояв перед доской еще с минуту, внезапно вздрогнув всем телом, молодая женщина повернулась на каблуках и походкой автомата направилась к входу в церковь. Художница следила за ней, пока та не скрылась под портиком храма.
Глава 9
«Что за притча? Зачем она здесь?» Александра посторонилась, пропуская школьников, выходивших из французского лицея, торцом глядевшего на храм. Подростки оглушительно хохотали и норовили хлопнуть друг друга рюкзаками пониже спины. Глядя на них, художница вспомнила о звонке Милы, вновь повторила попытку дозвониться подруге, и с прежним результатом – телефон не отвечал. «Наверное, она выключила звонок… Но что здесь понадобилось Ирине?»
Александра твердила себе, что нужно немедленно вернуться домой и заняться делом – ждала работа, пусть не срочная и не самая занимательная, всего лишь реставрация заурядного натюрморта неизвестного автора. Но из таких небольших заказов складывался в последнее время весь ее скромный бюджет. Зарабатывать на перепродаже картин и антиквариата ей случилось все реже, и художница сама хорошо понимала причину своих неудач.
«Меня всегда больше интересует предмет торга, чем сам торг, если на то пошло. И даже часто не предмет, а его владелец! Так дела не делаются. Альбина всегда упрекала меня за то, что я слишком увлекаюсь и упускаю выгоду. И правда, если мне случалось крупно зарабатывать на сделках, это были случайности… Но ведь, с другой стороны, у меня никогда и не было страстного желания разбогатеть! Хватало бы на жизнь, на прокорм себе и кошке, на самые простые нужды… На книги и материалы для работы, наконец. А уж поездки заказчики оплачивают сами, только где они теперь, эти заказчики… Надо бы кое с кем созвониться, напомнить о себе…»
Но, вместо того чтобы отправиться домой, она вернулась в церковный двор. Александра твердила себе, что ничего странного в появлении молодой женщины здесь нет. Она ничего не знала о вероисповедании заказчицы, о степени ее религиозности, да, в конце концов, Ирина могла прийти сюда по чьему-то поручению.
«Например, ее свекор очень болен и считает, что доживает последние дни! Помнится, Ирина при первой встрече говорила, что он не надеется прожить дольше десятого апреля, потому что именно этого числа умерла его жена. Сегодня шестое… Может быть, ему стало хуже и она пошла за священником? Если связь с храмом у этой семьи все же была, такая версия вполне вероятна!»
Во двор то и дело входили люди. Просмотрев расписание, Александра убедилась, что вскоре начнется вечерняя служба. Ирины среди прихожан, ожидавших начала мессы снаружи храма, не было. Преодолев внутреннее сопротивление, художница поднялась по ступеням.
Ирину она увидела сразу. Та стояла возле серой мраморной чаши со святой водой, неподалеку от входа, но не окунала пальцы, не крестилась, подобно другим, проходящим мимо людям, а, казалось, о чем-то напряженно думала. Александра осторожно приблизилась и теперь хорошо различала профиль молодой женщины – упрямо сжатые губы, нахмуренный лоб. Наконец, тряхнув головой, откинув волосы за спину, Ирина двинулась по центральному проходу. Она не преклонила колено, подобно другим прихожанам, а прямо направилась к ризнице. Александра присела на край одной из последних скамей, не сводя взгляда с дверей ризницы, в которых скрылась молодая женщина.
Ирина отсутствовала долго. За синтезатором уже выстроился небольшой хор, состоящий из молодых девушек. Одна из них держала на руках крошечного младенца, такого же, какого держал на руках Антоний Падуанский, под статуей которого умостился хор. Передние скамьи были почти целиком заняты, храм наполнялся.
Александра припомнила, что вечерняя субботняя месса заменяет воскресную Сумму тем, кто по каким-то причинам не может ее посетить. Она вспомнила о своих итальянских друзьях, живущих в Пьемонте. «Что бы они сказали, увидев такое благочестивое рвение здесь, в Москве? Они-то мне говорили, что у них в церковь перестали ходить даже старухи, а уж молодежь туда вилами не загонишь. И священников не хватает, нет желающих связывать свою жизнь с целибатом и прочими радостями, служить в пустой холодной церкви, тянуть лямку в ожидании Царствия Небесного… Приход в их городке вроде собирались упразднять за ненадобностью – кому он нужен, если пару раз в год, на Рождество и на Пасху, особо благочестивые граждане коммуны могут съездить в соседний город? А в Москве, нате вам, церковь не пустеет!»
Ирина появилась из ризницы почти одновременно со священником. Она сошла в зал и свернула в придел Девы Марии. Александра, сидя на своем месте, потеряла ее из виду. Боясь, чтобы молодая женщина не ушла незаметно, она встала и, отойдя за колонны, замыкавшие последний ряд скамеек, стала ждать. Что-то ей подсказывало, что Ирина явилась сюда не ради вечерней службы, и она оказалась права – молодая женщина, не перекрестившись, не преклонив на прощание колено перед алтарем, быстро прошла мимо нее к выходу. Александра поспешила за ней.
Она настигла Ирину на крыльце. Следить за ней художнице претило, Александра предпочитала выяснить волновавший ее вопрос прямо. Тронув Ирину за рукав, она услышала испуганный вскрик. Молодая женщина замерла, словно остолбенев, затем резко повернулась. Ее бледное лицо было искажено нервной гримасой. При виде Александры в глазах женщины мелькнула злость.
– Вы? – спросила она, немедленно взяв себя в руки, уже вполне спокойно. – Что вы здесь делаете?