– Что, куда? – пробормотала она. – Выпустить тебя?
Цирцея спрыгнула на пол и направилась к двери. Вольнолюбивая по натуре, взятая некогда с улицы, она недолго могла выносить жизнь взаперти. Александра уважала ее страсть к свободе, до такой степени, что совсем не обижалась, если вдруг встречала Цирцею на улице или в ближайшем магазине, а та делала вид, что не узнает ее. И дело, как подозревала художница, было даже не в подачках, которые кошка получала у знакомых продавщиц: узнай те, что у нее есть хозяйка, они перестали бы проявлять щедрость. Александра считала, что кошка просто отстаивает последний островок независимости, защищает свой статус уличной, свободной кошки.
«Да ведь и я такая же!» Александра встала с постели и, подойдя к двери, выпустила Цирцею. «Стоит прибиться к надежной пристани, как тут же тянет на волю… А воля – неуютная, ненадежная, опасная!»
Выудив из кармана брошенной на спинку стула куртки часы, она обнаружила, что перевалило за одиннадцать. Обычно час пробуждения не играл для нее никакой роли: Александра привыкла работать по ночам, а сдавать работу во второй половине дня. Но сегодня ей нужно было поторопиться, чтобы успеть к мессе.
Церковный двор был полон, французская месса закончилась. Она с трудом пробиралась в шумной толпе от ворот до ступеней храма. Александра искала взглядом Ирину, но не видела ее. Молодая женщина, впрочем, могла подойти к концу следующей, русской мессы, после которой священник обещал предоставить необходимые сведения. Александра в последний раз обвела взглядом людей на ступенях и во дворе, смеющихся детей, лепечущих по-французски, сощурилась на яркое, совершенно летнее солнце, высушившее за утро все оттепельные лужи. Лишь в тени старой серебристой ели, там, где пряталась скамейка, оставалось сырое пятно.
Художница выключила телефон, спрятала его в карман распахнутой куртки, потом вовсе ее сняла и повесила через руку. Становилось по-настоящему жарко. «Зима была такая затяжная, снежная, а лето наступило вдруг, словно выплеснулось на город…» Она провожала взглядом людей, постепенно исчезавших в открытой калитке. Французы смешивались с входившими русскими прихожанами, торопившимися к началу мессы. Ни Ирины, ни Игоря среди них не было, не заметила она и Георгия, который тоже должен был подойти. «Быть может, все они уже внутри?»
Вероятно, по случаю воскресенья и теплой погоды был открыт главный вход в храм. Александра с минуту помедлила возле распахнутой высокой створки деревянных ворот, покрытых резьбой, оценивая качество работы. В храме, светлом и солнечном, пахло ладаном, с крыльца, как птичьи трели, доносились звонкие детские крики. Женщина медленно прошла вдоль рядов, оглядывая прихожан, занимавших места к началу русской службы. Затем вернулась по боковому проходу, на минуту задержавшись у алтаря святого Людовика, чьи широко распахнутые глаза приобрели особенно экстатическое выражение на ярком свету. Она уселась на предпоследней скамье, в левом ряду, неподалеку от чаши со святой водой. Отсюда женщина отлично могла наблюдать за обоими входами в храм – и центральным, и тем, что располагался прямо у нее за спиной. Сидя на пустой скамье вполоборота, она следила за людьми, появлявшимися в церкви.
«Ни Ирины, ни Игоря, ни Георгия… – Художница провожала взглядом прихожан, занимавших места, вытягивала шею, стремясь рассмотреть тех, кто сразу проходил в дальний конец храма. – Что же это такое? Ведь все они обязательно обещали прийти!»
Рядом с ней на скамью кто-то опустился. Обернувшись, она увидела Георгия. Он заговорщицки улыбнулся ей, как старой приятельнице, с которой его связывали общие воспоминания. Художница ответила улыбкой, но сказать ничего не успела: прозвонил колокольчик, и началась месса.
Когда процессия с крестом обходила зал и миновала их ряд, она заметила, как на последней скамье центрального прохода усаживается подоспевшая Ирина.
Молодая женщина села и замерла, не касаясь спинки скамьи, держась преувеличенно прямо, словно в позвоночник ей вонзились колючки. Она сидела, плотно сжав губы, Александра различала, как подрагивают ее бледные напряженные ноздри. Больше всего Ирина напоминала сейчас кошку, которая готовится броситься на мышь.
Игоря видно не было. На протяжении службы, которая на этот раз показалась художнице очень длинной, хотя занимала всего час, Александра многократно оглядывала зал, но мужчина так и не появился. Когда священник отпустил прихожан и те начали подниматься, женщина тоже встала:
– Вы будете ждать Игоря? – обратилась она к Георгию. – Почему-то я его не вижу… А ведь он обязательно должен был прийти!
– Ждать не имею возможности, – покачал головой мужчина. – У меня скоро поезд, я отсюда сразу на вокзал. В принципе, этот заказ был больше нужен ему, я-то найду, к кому обратиться. Правда, хотелось сделать это именно в Москве, но раз он пренебрег…
В этот момент в центральных дверях появился скульптор – взмыленный, раскрасневшийся, в светлом льняном костюме, измятом так, словно он был выужен со дна мешка с вещами. Под мышкой Игорь сжимал большую картонную папку. Обводя зал диким невидящим взглядом, он случайно заметил машущую ему Александру рядом с Георгием и, радостно вскрикнув, подошел к ним.
– Я работал до последней минуты, – лихорадочно развязывая тесемки папки, заговорил он, пожав руку заказчику и кивнув женщине. – Понимаете, хотелось представить все как можно нагляднее… Саша, взгляни тоже!
Но художница умоляюще вытянула руку:
– Постой, сейчас я тороплюсь, мне срочно нужно в ризницу… Чуть позже!
Она оставила мужчин и поспешно последовала за Ириной, которая уже шла по центральному проходу к алтарю. Молодая женщина двигалась походкой автомата, не глядя вокруг. Александре, замедлившей шаг, бросилась в глаза ее чрезмерно напряженная спина. Казалось, та берегла позвоночник от любого движения, словно он был сделан из хрупкого стекла. Александре уже не впервые подумалось, что болезненная бледность Ирины, тики, искажавшие ее лицо, эта неестественно прямая спина могли быть симптомами серьезного нервного заболевания.
Молодая женщина скрылась в ризнице. Александра, поколебавшись, тоже подошла к раскрытой двери и остановилась у косяка, наблюдая за происходившим внутри.
Ирина беседовала со священником, держа в руке листок бумаги, очевидно только что полученный от него. Беседа, впрочем, была односторонней – женщина, стоя вполоборота к Александре, смотрела на священника, порывалась что-то сказать, но каждый раз сдерживалась, а он негромко говорил. Наконец Ирина склонила голову, словно в знак благодарности, повернулась и пошла прямо на Александру. Та отступила на шаг, молодая женщина прошла в дверь, задев ее краем свисавшей с плеча сумки. Александра тихо окликнула ее, иначе Ирина так и ушла бы, ничего не заметив.
– Я на одну минуту, – сказала Александра, глядя в лицо молодой женщине, застывшее и приобретшее безжизненный восковой оттенок. Даже статуи святых в храме выглядели более одушевленными. – Подождите меня, прошу вас! Мне нужно кое-что вам сказать…
Ирина, не ответив, медленно пошла прочь по проходу, к двери. Ждать времени не было: сзади уже выросла небольшая очередь из людей, также желавших попасть в ризницу.
Священник, едва взглянув на Александру, молча, ни о чем не спрашивая, протянул ей лист бумаги. Художница помедлила мгновение, прежде чем его принять.
– Вы нашли сведения о Марии Гдынской? – спросила она, хотя прекрасно понимала, что в противном случае никакой выписки не получила бы. Но Александра рассчитывала услышать что-то еще, кроме сухих фактов.
– Нашел, она была прихожанкой нашего храма. – Священник говорил сдержанно, смотрел на нее испытующе. В его взгляде читался вопрос, которого Александра не понимала. – Я выписал для вас все, что можно было узнать в приходских книгах, – после паузы продолжал он. – Собственно, немного. Она была здесь крещена, здесь есть и отметка о ее смерти. Здесь крещен и ее сын.
– Спасибо. – Александра взяла наконец бумагу. – Спасибо огромное. Я хотела еще спросить вас, хотя понимаю, навряд ли такие сведения можно дать с ходу… Не было ли в церкви в те годы, когда Мария была еще жива, прихожанина по имени Тристан? Имя редкое, оно могло запомниться…
– Впервые слышу о нем, – все так же сдержанно ответил священник. – Женщина, о которой вы наводили справку, умерла в восемьдесят пятом году… Я здесь появился намного позже.
Поняв, что больше ей ничего не узнать, Александра поблагодарила, попрощалась и вышла из ризницы. Оглядев храм, она не увидела ни Ирины, ни Игоря с Георгием. Женщина заторопилась к выходу в надежде, что встретит всех троих во дворе.
Ни скульптора, ни заказчика снаружи не оказалось. Остановившись на крыльце и оглядывая двор, Александра убедилась, что мужчины ушли. «Надеюсь, Игорь на этот раз не промахнулся с эскизом, – думала она, рассматривая редеющую толпу. – Может быть, поехал на вокзал с Георгием, чтобы уговорить его по дороге… Но где же, однако, Ирина?»
Отсутствие молодой женщины и странность ее поведения, подмеченная во время мессы, волновали Александру все сильнее. «Не случилось ли чего за ночь? Быть может, Виктор Андреевич скончался? На ней лица не было, особенно когда она выходила из ризницы…»
Двор почти опустел, и ее взгляду открылся вид на голубую ель, прикрывшую ветвями скамейку. В тени художница заметила одиноко сидящую фигуру.
…Ирина едва повернула голову, когда Александра уселась рядом на скамью со словами:
– Как хорошо, что вы меня дождались! Я хотела спросить вас кое о чем важном…
Художница осеклась. На языке у нее вертелся вопрос, она твердо решила спросить о настоящем местонахождении Ивана, но видела, что молодая женщина вне себя от волнения. Бумагу, выданную в ризнице, Ирина все еще сжимала в руке.
– Вы узнали что-то? – спросила Александра, помедлив. – Вам дали справку? Иван был крещен здесь?
– Что? – вздрогнув, переспросила та, напряженно глядя Александре в лицо, словно художница заговорила на незнакомом языке. – А, да…