– Смогу ли я приехать в Париж за твой счет? – шутливо ответила Александра. – Ты оглянуться не успеешь, я уже буду у тебя. Интересно, что я в последние дни часто думала о Париже, даже наводила какие-то справки там… Все не случайно!
И собеседница полностью согласилась с нею в том, что случайностей в этом мире нет вообще.
Одна удача тянула за собой вторую: когда Александра, чрезвычайно воодушевленная, собиралась ехать на квартиру к Наталье, в дверь постучал человек, который уже полтора года был ей должен небольшую сумму. Это был старый приятель покойного мужа, тоже художник. Сильно пьющий и неустроенный, он вечно сидел без денег, и художница не ждала, что ей вернут долг. Она привыкла к тому, что знакомые мужа, хотя он был десять лет как мертв, появляются на ее пороге, по старой привычке. Александра, если была в состоянии, подавала им небольшие суммы – именно подавала, как милостыню, так как долг подразумевает отдачу. И вот случилось почти невероятное: Игнат, сильно исхудавший, но трезвый и чисто выбритый, переступил порог мастерской и, смущаясь, вручил ей несколько купюр. От неожиданности она растерялась и попыталась вернуть деньги. Мужчина обиделся:
– Я не нищий, ты зря… Возьми, не помню, сколько их держал… Чудо, что вообще вспомнил! Знаешь, все, что было «до», для меня почти не существует…
– До того, как ты бросил? – догадалась Александра.
– Ну да… Полгода уже в себя прихожу. Вот, вспомнил про тебя. Если я брал больше, скажи, занесу.
Александра, засмеявшись, уступила его просьбе и пересчитала деньги.
– Столько и брал, – успокоила она Игната. – Огромное спасибо, что отдал. Мне они не лишние. А удобный ты человек, я ведь могла сказать, что ты у меня одолжил тысяч сто! И ты бы поверил?
– Да ни в жизнь! – отмахнулся гость. – Откуда у тебя возьмутся сто тысяч?!
…Наслаждаясь весенним теплом и упругостью сухого асфальта под ногами, она шла к метро, сперва расстегнув молнию на куртке, а потом вовсе сняв ее и перекинув через руку. «Как мало нужно для счастья! И как много! Только что, несколько часов назад, мне казалось, что я провалилась в черную яму, настолько меня удручали все эти скорпионьи драки… Нет ничего тяжелее, чем наблюдать, как вокруг умирающего человека копошатся мошенники, аферисты и просто алчные родственники, которым нет дела до его страданий. И вот я счастлива: меня ждет отличная работа, Париж, глоток забвения всех моих неприятностей… Но… почему “алтарь тристана”?»
Последняя мысль, случайная, заставила ее вздрогнуть. Сияющий день разом померк. «Старик так и не увиделся с сыном. Что он сказал, когда мы встретились впервые? “Кара Божья!” Он решил, что сын мертв, так же как мертв первенец… Не иначе! И впрямь, Господь покарал его… Умереть, не зная, жив твой сын или мертв… Что ему наговорила Нина? Вероятно, убедила в том, что Ивана уже нет, раз дарственная была вдруг составлена на нее. И говорила-то она с моих слов, значит, косвенно и я виновата в том, что старик умер непримиренным, в тоске и страхе… Да, но что изменилось бы, если бы я смолчала? Иван, если он подделка, не появился бы перед ним все равно. Гдынский оставался в ясном сознании до самой смерти. Иван настоящий приехал бы давно, я уверена! Ирина – мошенница, и я помешала ей хотя бы завладеть имуществом. Ну, а Нина… Нина воспользовалась правом сильного – в этой ситуации она одна была безупречна. Она являлась той, кем была, и не пыталась выдать себя за кого-то еще. Только потому ей и досталось наследство. Она была подлинником, если уж использовать метафору Ирины. Остальные – подделками или сомнительными экземплярами! Вот Иван-то, я думаю, теперь не появится! Перед кем же ему появляться? Перед Ниной?! Вот этого-то им и не хотелось ни в коем случае, иначе зачем нужно было устранять близкую родственницу в последние часы жизни Гдынского?!»
Внезапно очнувшись, она обнаружила себя в Кривоколенном переулке. Двинувшись с самого начала не к станции «Китай-город», а к «Тургеневской», Александра обосновала это тем, что оттуда она сможет доехать до дома Натальи без пересадки. Но сворачивать в переулок, в сторону от метро, вовсе не было надобности. Задумавшись, женщина шла туда, куда вела ее тайная тревога. Казалось, загадки были решены, и все же самая темная сторона тайны осталась неосвещенной, недоступной пониманию, как обратная сторона Луны, всегда обращенной к земле одним и тем же непроницаемым ликом.
Возле знакомого дома два грузовых фургона почти полностью перекрыли движение в узком, изогнутом переулке, хотя они и въехали на тротуар. Один фургон уже запирался и готовился отъезжать, в другой только начинали грузить мебель. На тротуаре стояли картонные коробки. Подойдя, Александра бросила взгляд на одну из них, приоткрытую. Свертки из тряпья и газет, обрывки оберточной бумаги, сквозь которые виднелись тускло поблескивающие бока старых кастрюль…
Знакомый низкий голос окликнул Александру по имени. Оглянувшись, она увидела за спиной Нину, прижимавшую к груди стопку тарелок.
– Вы здесь? Помогите-ка…
Она указала взглядом на раскрытую коробку, и Александра, отогнув крышку, помогла уложить туда посуду. Выпрямившись, Нина с хлопотливым видом огляделась, отряхнула руки и поторопила грузчиков, замешкавшихся с погрузкой массивного комода, почерневшего от времени:
– Я говорила, быстрее! Где третий?
– Наверху… – глухо раздалось из кузова грузовичка.
– Наверху… Хоть разорвись! – Нина обернулась к Александре.
Ее квадратное лицо с грубыми, почти мужскими чертами раскраснелось. Темные глаза, ушедшие под низкий лоб, смотрели бессмысленно, как у человека, измученного грудой навалившихся разом забот. Художница взглянула на дверь подъезда, распахнутую настежь и подпертую кирпичом, – оттуда как раз появился третий грузчик, волокущий по ступеням огромный мешок, состроченный из старых портьер.
– Осторожнее! – прикрикнула на него Нина.
– Да там тряпки…
– Тряпки… Не мусор все же!
Мешок тоже был погружен, вслед за комодом, и все трое грузчиков отправились в подъезд. Нина устремилась за ними, на ходу бросив оторопевшей Александре:
– Не последили бы вы за машиной? Одну минуточку… Я ведь тут одна!
Художница осталась рядом с грузовичком. Она едва осознала обращенную к ней просьбу, оставшись на месте больше от изумления. «Уже переезд? – Ее мысли путались, обгоняя друг друга. – Так спешно, ведь Гдынский умер только вчера! Но вещи увозят, а не привозят, значит, Нина не переезжает сюда? Распродает имущество?»
Ответы на свои вопросы она получила, когда Нина вновь появилась в сопровождении грузчиков. Теперь грузили длинные книжные полки. Женщина остановилась рядом с Александрой, по-наполеоновски скрестив на груди коротенькие крепкие руки, усыпанные веснушками.
– Очищаю квартиру, – отрывисто сообщила Нина Александре, хотя та ни о чем не спрашивала. – Срочно! С ума я сойду. Да еще похороны послезавтра. Все я одна!
– А зачем вывозите вещи?
– Как зачем? Продаю.
– Вещи или…
– Вещи на дачу пока – мусор к мусору, как говорится! Дача сама по себе гроша не стоит, домик гнилой, земли мало и далеко, ехать неудобно. Квартиру освобождаю. Соседи покупают, но условие поставили, чтобы я за свой счет все вывезла.
– Однако… Как оперативно! – рискнула заметить Александра.
– Ну, а чему удивляться? – Нина впервые взглянула на нее осмысленным взглядом. Внимательный, бестрепетный, жесткий, он невольно внушал некоторую робость. – Они давно на эту площадь зарились. Пока я тут жила, мне проходу не давали: будем продавать или Иван, когда вернется, сам станет жить? Мне эта квартира даром не сдалась. Воспоминания не дороги, счастья я тут не видела… Пусть берут, кому надо. Я устроюсь иначе. Подальше отсюда!
Последние слова женщина произнесла в сердцах, словно споря с кем-то невидимым и враждебно к ней настроенным.
– Так Иван приедет на похороны или нет? – спросила Александра, внутренне содрогнувшись.
Вид разоряемого гнезда всегда действовал на нее тяжело, она привязывалась даже к неуюту и случайному месту. Нина избавлялась от родительской квартиры с таким хладнокровием, словно это было чужое жилье.
– Откуда мне знать? – Нина смерила ее ироничным взглядом, углы ее рта тронула улыбка. – Вы же сами считаете, что его нет в живых!
– Но это была только моя версия!
– Вот и поглядим. Побоится явиться мне на глаза – значит, вы оказались правы.
– А Ирина? Она уехала?
– Здесь больше не появлялась, – сквозь зубы ответила Нина. – Я-то ее не гнала, не то что она меня! Нет совести, совсем нет… Накричала мне что-то про своего ненаглядного Ваньку, как безумная, рванула дверь и пропала из палаты… Больше не виделись. Не думала я, что у нее настолько голова им занята… Прямо не упомяни… Прямо не тронь его!
– Так может, она действительно его жена? – У Александры ослабели колени.
Она вспомнила, с каким искренним чувством Ирина говорила об Иване в первую их встречу, с какой тревогой спрашивала ее мнения: могло ли сохраниться неизменным его чувство после двух лет разлуки?
Теперь Нина засмеялась открыто, в голос, так громко, что грузчики, возвращавшиеся в подъезд, остановились. Она отослала их прочь повелительным жестом, словно барыня замешкавшихся холопов:
– Не стойте, и так переулок перекрыли! Давайте скорей!
Игнорируя раздавшееся в ответ ворчание, женщина повернулась к собеседнице:
– Какая она ему жена?! Сбежались и разбежались!
– Так вы что-то об этом знаете?! Говорили, что Ирина как снег на голову свалилась и ничего вам не рассказывала!
Нина отмахнулась, ее лицо исказилось гримасой досады:
– Ничего и не рассказывала. Пару слов всего. Я так поняла, что эта дура в него влюбилась там, в Париже, и решила костьми лечь, чтобы он получил наследство после отца, а мне ничего не досталось! Но никакой свадьбы не было. Еще чего… Мужчины не так глупы, чтобы жениться на первой встречной, которая позволила себе заморочить голову! Сумасшедшая…
– Так в Париже был… настоящий Иван? – еле выговорила Александра.