– А что эти бабы задумали? Зачем морочили голову старику и скрывали, что они мать и дочь? – недоумевал Стас. – И как он вообще не знал, что Ирина его племянница?!
– Вероятно, он интересовался ею так же мало, как самой Ниной. Та жила на окраине и до самого последнего времени не общалась с Гдынским. Может быть, вовсе не знал, что у Нины есть дочь, а может, не соотнес этот факт с появлением в квартире «жены Ивана», тем более у Ирины другая фамилия, Митрохина – очевидно, отцовская. Но суть аферы мне стала полностью понятна! Разыграно нагло, как по нотам. Законный наследник самоустраняется со сцены, уехав работать за границу. Поскольку он, в силу разных неприятных обстоятельств, не может приехать к отцу, начинается трагифарс. Является его мнимая жена. Она наводит свои порядки, выбрасывает мнимую соперницу из дома, всячески напоказ (и явно переигрывая!) с нею враждует, препятствует общению отца и сына. Нина подыгрывает ей, наводя Гдынского на самые худшие опасения. Старика загоняют в угол: в конце концов, он должен будет выбрать, кому из них все отписать. Не то Ирине, которой не доверяет, – чтобы все досталось сыну, не то Нине, которую терпеть не может, – чтобы имущество осталось в семье. Каждая вроде бы тянула одеяло на себя, а, по сути, результат был бы одинаковым. В любом случае все доставалось им… Кого бы он ни выбрал! Обе хуже, что называется.
– Ну, так оно и вышло! – усмехнулся Стас, с интересом выслушавший историю. – Одна из них все и получила, теперь поделится с дочкой. Разве можно было чему-то помешать? И в чем тебе раскаиваться?
Александра с досадой взглянула на него поверх чашки, поднесенной к губам:
– Досталось, да не той!
– То есть, они все же были не заодно?
– Вначале, безусловно, были! – кивнула женщина. – Разумеется, это целиком план Нины. Она была очень обижена на родителей за то предпочтение, которое они оказывали Марии, старшей сестре, отдав ей квартиру в центре, дачу, а ее саму обделив самым несправедливым образом. Думаю, все эти годы Нина мечтала о реванше. В восемьдесят третьем году Мария родила сына, но ребенок умер, не прожив и месяца. Нина говорит, что помогала сестре ухаживать за мальчиком, когда их привезли из роддома… Не знаю уж, к чему свелась эта помощь, мне страшно представлять некоторые вещи, хотя я давно живу и многое вижу… Если младенец слабый, а мать нездорова, то чужие недобрые руки могут сделать многое, сделав очень мало…
– Ты думаешь, она… – Стас прищелкнул языком, не закончив фразы.
Александра медленно опустила ресницы:
– Я знаю лишь, что мальчик не прожил и месяца. Вскоре после этой трагедии Мария с мужем уехали на Урал – на место работы Гдынского. Там у них в конце того же года родился уже вполне здоровый сын, который впоследствии дожил до тридцати, это уж точно. Но мать была безутешна. Она погрузилась в свое горе, и тогда, будучи в отъезде, и создала свой «алтарь тристана».
– Почему Тристана-то? – поинтересовался Стас. Рассказ завораживал его, как ребенка, у него даже рот приоткрылся, до того он внимательно слушал.
– Думаю, это перевранное «алтаре тристецца», «алтарь печали», – художница пожала плечами. – Ни единого Тристана в этой истории нет, как нет и Изольды. Мария умерла в Москве, в восемьдесят пятом году. В том же году Нина родила дочь. Вероятно, отношения с мужем у нее не сложились, или же мужчина ограничился тем, что дал ребенку свою фамилию. Но ситуация после смерти старшей сестры оставалась в пользу Гдынского. Тот получил все и воспитывал сына в прекрасных условиях. Нина маялась с дочерью в комнате на окраине. Характер у нее отнюдь не кроткий. Она ждала реванша… И пора пришла, когда Иван уехал, а Гдынский тяжело заболел.
Женщина замолчала, следя за тем, как Стас шарит по карманам куртки, достает сигареты, закуривает. Она вспоминала свои ощущения во время первой встречи с Гдынским. Тогда в самой атмосфере квартиры было нечто невыносимо напряженное, натянутое, словно струна. «Или нить паутины, – уточнила про себя Александра. – Нити двух паутин, в каждой из которых сидело по пауку и каждый был готов схватить жертву. Пауков они мне и напомнили тогда, Нина и Ирина, обе одинаково, хотя были такими разными! Ирина – утонченная, нервная, Нина – грубоватая, приземленная, кажется, вовсе без нервов. Два паука и одна добыча, уже загнанная, бессильная, но все еще питающая слабую надежду на освобождение…»
– Вероятно, Ирина и в самом деле работала в Париже и встречалась там с Иваном, – произнесла она после паузы. – Быть может, Иван и поехал во Францию не на пустое место, а с подачи родственницы. Но настал момент, когда Нина поняла, что намного выгоднее заполучить наследство, чем копить деньги по грошам. Надо было лишь держать на расстоянии отца и сына, вплоть до смерти Гдынского. Истории про просроченную визу безусловно ложь. А вот работа, для того чтобы разобщить сына с отцом, велась большая. Нина говорила, что перед расставанием они сильно повздорили. Дело осложнялось тем, что старик вскоре потерял слух, а вместе с ним возможность говорить по телефону. Писем они не писали, новейшими технологиями связи не пользовались. Старик по незнанию, вероятно, Иван – по нежеланию. Кто знает, какие приветы ему передавали из Москвы тетка и двоюродная сестра?! К чему, скажем, ими бралась эта справка о крещении первенца?
– К чему же? – Поперхнувшись дымом, Стас яростно раздавил сигарету в пепельнице и обернулся к стойке бара. – Взять еще…
– Ты уж хорош, посиди. – Александра легонько ударила его по руке, и скульптор послушно, словно ребенок, которого одернула мать, остался на месте. – Скорее бы Марья Семеновна вернулась, а то пропадешь ты один!
– Невелика пропажа… – Стас все еще откашливался. – Так зачем эта справка о крещении первого ребенка? Мне вот невдомек.
– Он тоже был Иван. Иван Первый и Иван Второй. Тебя бы не обидело, если бы тебе дали имя умершего брата, о котором ты все эти годы даже не знал?
Стас нахмурился:
– Может, я не настолько тонко организованная натура… Нет, ничего, не обиделся бы!
– Ну а меня бы это задело!
– Ты в семье одна? – с улыбкой спросил он, а когда Александра кивнула, сообщил: – А я третий! Батя страшно пил, мать одна работала и нас всех тянула. В большой семье, знаешь, эти поединки самолюбий не очень-то в ходу. Там главное – выжить и успеть ложкой в миску залезть, а кого в честь кого назвали, плевал я с высокой ветки…
– Ну, а эти знали, что делали! Иван-то был единственный сын, выращенный отцом единолично, даже без мачехи… Что о многом говорит! Гдынский не пожелал жениться после смерти жены, хотя мог бы, конечно, облегчить себе жизнь. Но, вероятно, не хотел усложнять ее сыну.
– Может, просто жену очень любил, – пожал плечами Стас. – Бывает любовь, один раз и навсегда. Что ты на меня так смотришь?
– Странно и удивительно, что именно ты рассуждаешь о подобной любви, – улыбнулась Александра. – Что ж, все возможно… Я верю, конечно, в роковую страсть, в вечную верность… Но в романах, не в жизни. Жизнь… тусклее нарисована, что ли?
– Что ж, ты думаешь, эта справочка могла и дальше держать Ивана на расстоянии, притом, что он знал о болезни отца? – Стас словно не заметил ее скептического высказывания, и это удивило женщину вдвойне. Александра поняла, что скульптор, которого она привыкла считать циником, задет.
– Вполне вероятно. Зависит от его самолюбия… Погоди… – Она прислушалась к голосу, льющемуся из динамиков, и вскочила: – Регистрация началась!
– Посиди еще. Народ схлынет, – скульптор почти насильно усадил ее обратно на стул. – Успеешь в свой Париж. Ну и чем ты могла помешать этим аферисткам? Они бы так и так своего достигли, если бы не появился сынок. А раз сынок не появился…
– Ирина была в него влюблена!
Стас откинулся на спинку стула и некоторое время молчал, сощурившись и созерцая нечто, видимое только ему одному. Потом проронил:
– А она интересная… Очень.
– Ты находишь интересными всех вдов, которые заказывают памятники мужьям! – бросила Александра. – Ирина в самом деле может нравиться, и сильно. Насколько она увлекла Ивана, неизвестно… Во всяком случае, вероятно, влияние она на него имела, раз он доверился ей, а сам не торопился в Москву.
– Но он-то знал, что она его родственница? Как по-твоему?
– Ты всех своих кузин знаешь наперечет? В лицо и по фамилии? – вопросом ответила Александра.
– Боже упаси! – Стас перекрестился. – Я вообще стараюсь с родней не контактировать. Но тогда это что же… Инцест? Роковая страсть?!
– В былые времена такие отношения инцестом не считались. И что там было на самом деле, мы не знаем. Но она была в него влюблена, переживала разлуку, и мать, не без моего участия, кажется, оценила масштабы катастрофы и поторопилась присвоить наследство. Ведь в противном случае ее план мог не сработать. Ирина явно не собиралась на последнем этапе выполнять волю матери, а хотела все отдать Ивану. В обмен на его любовь, вероятно, как ни печально это звучит. Некоторым людям приходится покупать любовь… Даже если они молоды, красивы, желанны. Мать не позволила ей сделать такую глупость, а насторожила Нину, опять же, я… Быть может, если бы я не обратила ее внимание на то, насколько Ирина предана своему «сообщнику», мать так и не оценила бы степени ее привязанности… Так что получается, я помогла не тем…
– А я рад за Нину! – неожиданно заявил Стас. – Знаешь, столько лет ждать реванша, а на финише получить пинка от своей родной дочки, это… Словом, я рад! Так и передай ей при встрече!
– Надеюсь, я ни с кем из них никогда больше не встречусь. – Александра поднялась, перекинув через плечо ремень небольшой сумки, с которой всегда путешествовала. – В самом деле пора. Пока то да се… Ты не засиживайся здесь.
– Соображу… Поболтаю тут вот с этими нимфами…
Скульптор тоже поднялся, не переставая бросать выразительные взгляды на девушек за угловым столиком. Те, давно обратив на него внимание, вовсю ломались и хихикали. Устрашающий вид скульптора вовсе их не отталкивал. Девушек не пугали ни всклокоченные кудри, ни лоб, пересеченный шрамом, который сейчас, после возлияний, еще больше побагровел, ни потрепанная одежда, висевшая на его широких плечах. Александра сравнивала женское признание, которым неизменно пользовался Стас, с авторитетом наглого, искалеченного в уличных боях одноглазого кота, который выбирает себе любую подругу, щеголяя своим уродством перед ухоженными и робкими домашними соперниками. У Стаса был вид человека, готового немедленно ввязаться в драку, что неотразимо действовало на некоторый тип женщин.