Каморра не стал искать, где прячется тот, кто мог оказаться свидетелем тайного поручения, данного Боваррану. Тот слышал мага из своего убежища, и этого было достаточно.
— Уходи отсюда, — приказал маг Боваррану. — А утром отправляйся в путь.
Полуутак закивал и вышел из храма, поначалу пятясь задом. Каморра, удостоверившись, что посланец ушел, подключился к энергии шара и заговорил:
— Пусть тот, кто меня слышит, навеки забудет все, что слышал. Пусть сила алтаря выжжет ему мозг! Пусть он станет идиотом до конца дней своих! Да будет так!
Магическое излучение полыхнуло, выполняя заклинание. Где-то совсем рядом послышался короткий сдавленный стон. Маг постоял немного, прислушиваясь, затем усмехнулся и пошел прочь.
Шемма выбрался из-под сцены и, сдерживая внутреннюю дрожь, возникшую при виде открывшегося перед ним зрелища, пошел к выходу. Дойдя до полуоткрытой двери, он осторожно выглянул наружу.
Солнце село, но было еще светло. Шемма понял, что поторопился с вылазкой, но не стал возвращаться назад. Было нечего и думать подобраться к хозяйственным помещениям алтаря по открытому пространству площади, окружающей храм, зато ворота ограды были совсем рядом. Шемма опустился на каменную мостовую и осторожно пополз к ним, то и дело прикидываясь одним из убитых. Охраны у ворот не было, поэтому он благополучно выбрался наружу, укрылся в кустарнике у стены и вновь осмотрелся.
Дорога из Бетлинка в Келангу шла вдоль ограды храма, спускалась с холма и проходила краем западного конца деревни, располагавшейся между дорогой и Ционскими скалами. Храм и деревенские постройки были окружены луговиной, восточный край деревни поднимался вверх по склону, поэтому Шемма хорошо видел, что происходит в деревне и окрестностях. Сражений на деревенских улицах не было, зато на дороге в Келангу виднелись люди — последние из местных жителей, успевших спастись бегством. Уттаки, слишком нерасчетливые, чтобы пускаться за ними в погоню, вовсю громили лавки, шарили в избах и дворах.
Между храмом и деревней не росло ни единого куста, пригодного для укрытия, но Шемма, подгоняемый растущие аппетитом, не стал дожидаться полной темноты, а пополз вдоль дороги, замирая при каждом подозрительном звуке. Табунщик видел деревню всего два раза — вечером, когда они с Витри искали гостиницу, и утром, по пути в храм. Несмотря на это, он с математической точностью запомнил все торговые и питейные заведения, встреченные на пути. Добравшись до околицы, Шемма свернул с дороги прямо на ближайшее такое заведение — трактир на деревенской площади.
Пока табунщик пробирался в деревню, небо на западе потемнело. На востоке из-за Ционских скал показалась широкая круглая луна, светло-оранжевый оттенок которой постепенно сменился желтым, а затем и белым. При свете луны Шемма отыскал заднее крыльцо трактира и прислушался. Впереди, на площади, слышался гнусавый говор уттаков и виднелся свет костра, но в самом трактире было тихо. Чуть подождав, табунщик полез внутрь.
Света луны, попадающего в разбитые окна, не хватало, чтобы разглядеть внутреннюю обстановку трактира. Табунщик, споткнувшись об опрокинутый стул, вынул светлячок Саламандры, зажал в кулаке и выпустил из руки узкий луч света. Медленно продвигаясь среди перевернутой мебели, Шемма обыскал полки, стойку, затем пробрался в кухню и пошарил там. Его худшие подозрения оправдались — ничего съестного здесь не осталось. Уттаки, безусловно, были мастерами своего грабительского дела.
Подавив разочарованный вздох, Шемма еще раз с пристрастием обшарил кухню и нашел за плитой полурастоптанную краюху хлеба, отскочившую в угол. Он поднял краюху, обтер об штаны, перепачканные землей, и поднес было ко рту, но вспомнил о Витри и сунул ее за пазуху, а затем выглянул в выходившее на площадь окно. Там десятка два уттаков сломали деревянный забор, развели из досок костер и жарили на нем куски мяса, насаженные на копья.
У Шеммы потекли слюнки. Он вылез из трактира и стал подбираться к уттакам, укрываясь в тени деревенских построек. Когда между табунщиком и дикарями не осталось никаких укрытий, он пополз по площади прямо к костру, используя испытанный прием — то и дело прикидываясь убитым. Оказавшись поближе, Шемма увидел, чье это мясо. У костра лежали останки убитого человека. Уттаки отрубали секирами куски мяса, накалывали на копья и обжаривали в костре.
Если бы желудок Шеммы не был совершенно пуст, табунщика бы стошнило. Он лежал ни жив ни мертв, боясь шевельнуться. В это время из глубины деревенской улицы вышли еще несколько уттаков, направляясь к костру. Они увидели неподвижно лежащего Шемму, оказавшегося на их пути, окружили его и что-то загалдели по-уттакски. Шемма не знал уттакского наречия — он, как и все жители острова, говорил на языке прибывших с моря. Но табунщик знал и древний лоанский язык, до сих пор употребляемый в его родном селении и имевший общие корни с уттакским. Поэтому, когда один из уттаков ткнул его пикой в зад и произнес слово, обозначающее одновременно «вкусный» и «жирный», Шемма безошибочно понял смысл ведущегося вокруг него разговора. Уттаки, несомненно, считали, что это тело будет вкуснее того, недоеденного, валяющегося у костра.
Шемма заорал громче любого уттака, вскочил и кинулся бежать вверх по улице. Дикари на мгновение обмерли, но тут же опомнились и бросились за ним. Толпа, окружавшая костер, побросала мясо и присоединилась к погоне. Табунщик не был хорошим бегуном, но смертельная угроза, казалось, придала ему крылья. Пыхтя и топая, как Буцек, он несся по улице прочь от своих нескладных, коротконогих преследователей. В конце деревни Шемма узнал гостиницу, в которой жил, и пронесся мимо нее в скалы. Разгоряченные погоней уттаки не прекращали преследования. Шемма бежал напрямик, пока не уткнулся в отвесную скалу.
Погоня приближалась. Табунщик с непостижимой ловкостью полез вверх, цепляясь за выступы и неровности. Когда уттаки подбежали к скале, недоумевая, куда же делась их жертва, он был уже высоко. Добравшись до верхушки скалы, Шемма перевалился через край и вдруг почувствовал, что скользит куда-то вниз по ровной наклонной поверхности. Скольжение ускорялось, затем скала ушла из-под Шеммы и он с воплем полетел в пустоту.
XIX
Скампада пришел к храму перед самым началом праздника. Он вошел внутрь вслед за процессией жрецов и оказался впереди, у ступеней, ведущих на площадку перед статуей. Отсюда было хорошо видно все происходящее на площадке. Когда из-под пола появилась жрица, изображающая Мороб, Скампада поздравил себя с удачей — это была она, Ромбарова девчонка. Танец жрицы полностью захватил Скампаду, как и остальных в зале. За годы жизни на Оранжевом алтаре маленькая танцовщица усовершенствовала свое искусство, удивительным образом сочетая его с магией. Выбор сына Паландара, подумалось Скампаде, был не так уж и нелеп.
Заминка в ритуале, немой диалог магини и Шантора насторожили Скампаду. Умение читать по лицам подсказало ему, что нужно быть готовым к любой неожиданности, поэтому, когда уттаки ворвались в храм, он быстрее других овладел собой и не поддался общей панике. Мечущиеся люди толкали и задевали Скампаду, но он удерживался на ногах, выбирая единственно верный путь к спасению. Он вспомнил, что Лила поднялась из-под пола, и взглянул на площадку, проверяя, можно ли скрыться этим путем. Вид упавшего Шантора, отчаянно отбивающейся магини убедил его, что здесь пути нет. Поведя глазами вбок и назад, Скампада вздрогнул от радости. Боковые двери!
Сын первого министра одним прыжком вскочил на боковую панель, подбежал к ближайшей двери и задергал ручку. Дверь не поддавалась его усилиям. Следующая дверь тоже была закрыта. Скампаду охватило отчаяние, он вновь огляделся вокруг, надеясь на чудо, и увидел пожилого жреца, ползущего к дверям по боковой панели. Черная накидка на груди жреца была насквозь мокрой от крови. Жрец дополз до двери, которую только что дергал Скампада, и приподнялся, пытаясь дотянуться до медного диска на ней, но у него не хватало сил. Он повторил попытку и в этот момент встретился взглядом со Скампадой.
— Помоги, друг… — прошептал он.
Скампада подбежал к жрецу, приподнял его и положил его левую руку на диск. Послышался тихий щелчок и дверь приоткрылась.
К чести Скампады, ему и в голову не пришла мысль бежать одному, бросив раненого. Он открыл дверь пошире, подхватил жреца под руки и потащил внутрь. Уттаки, до сих пор не обращавшие на них внимания, заметили, что жертвы уходят, и кинулись следом. Скампада рывком втянул жреца за собой, опустил на пол и захлопнул дверь. Магическая защелка сработала, и вовремя, потому что в дверь тут же забарабанили уттакские секиры. После нескольких ударов посыпались щепки, в пробитых щелях засверкали лезвия секир. Скампада понял, что дверь долго не выдержит. Он нагнулся к жрецу. Тот был еще жив и в сознании.
— Туда… — жрец показал взглядом в угол.
Скампада подтащил его к стене и положил его руку на медный диск. Кусок каменной стены отошел вбок, открывая подземный ход. Когда оба оказались внутри и дверь за ними закрылась, сын первого министра с облегчением осознал, что по крайней мере сейчас его уттаки не убьют. Второй его мыслью было удивление, что в коридоре светло. Он пригляделся и увидел, что вдоль всего хода в нишах разложены светлячки Саламандры, дающие рассеянный оранжевый свет.
Жрец снова что-то зашептал. Скампада прислушался и разобрал, что нужно спускаться вниз. Он потащил жреца по лестнице и дальше, пока они не остановились у двери. Здесь жрец показал, что хочет открыть эту дверь. Скампада вновь помог ему, и они оказались в небольшой комнате с узким и длинным столом в ее ближней части — комнате под алтарем.
Раненый объяснил, что его нужно положить на стол.
Скампада приподнял его, помог взобраться и лечь. Он больше ничего не мог сделать для жреца, но тот ничего и не просил, а лежал тихо, закрыв глаза и тяжело дыша. У него была колотая рана под левой ключицей.
Сохранив свою жизнь, Скампада немедленно вспомнил то, что ценил наравне с ней — свое благосостояние, отличавшее его, сына первого министра, от какого-нибудь нищего или крестьянина. Оно заключалось в деньгах, коне и содержимом вещевых мешков, аккуратно разложенном по полкам гостиничного шкафа, и находилось далеко отсюда, но не так далеко, чтобы миновать загребущие лапы уттакских мародеров. Нужно было спасать имущество, и как можно скорее.