Врач расплылся в довольной улыбке:
– О-о-о, моя дорогая! Вы определенно идете на поправку. Чему лично я рад чрезвычайно, – он потёр узкие ладони. – давайте-ка вас осмотрим, сделаем еще пару снимочков, а там, глядишь, и переведём вас в палату.
– А выпишите когда?
Медики понимающе улыбнулись:
– Поживём – увидим.
***
В палату её перевели к обеду.
Бледно-розовые стены встретили её запахом щей и паровой котлеты.
А ещё через какое-то время пропустили маму.
Бледная, заплаканная, она постарела и осунулась. В глазах плескалось беспокойство и отчаяние.
Лерка перехватила её взгляд, взяла за руки и притянула к себе. Обняла крепко, на сколько позволяли катетер и исколотые пальцы.
– Всё хорошо будет, – шептала она, поглаживая её по спине, как маленькую.
И сама верила в то, что станет лучше.
Дни тянулись одинаковой чередой ранних подъёмов, уколов, процедур, осмотров. Игоря Ивановича удавалось радовать и с каждым днём всё сильнее.
Лерка искренне надеялась на скорую выписку, уже строила планы.
После работы к ней заехала Светлана Павловна:
– Так домой хочу, – прошептала Лерка, свесив худые ноги с высокой койки. Она заметила, как напряглась при этих словах мать. – Хочу котлет нормальных, с мясом и чесноком. И картошку жареную… Пожарим? И с Гашкой хоть в кино схожу или в музей.
Мать быстро отвела взгляд. Лерка почувствовала неладное:
– Мам, а чего Гашка ко мне ни разу не приходила? – прищурилась она.
– Да не пускают к тебе. Только меня, – та развела руками и засобиралась домой: – Поеду я, дочка, а то все пробки соберу, пока до дома доберусь. Перед работой заскочу, котлеток тебе домашних передам.
И, торопливо чмокнув дочь в щёку, выскочила из палаты.
Лерка вздохнула. Вроде как всё логично, но выглядит так, будто мать что-то скрывает.
В коридоре промелькнула чья-то тень: свет моргнул и выровнялся. Лерка к этому уже начинала привыкать.
Недавний разговор с Рагдой многое поставил на свои места.
Она – иная. Она – альтерат. Не сумасшедшая.
Видеть усопших – её дар или проклятие.
Здесь, в больнице, их слишком много. Словно здесь сомкнулись два мира.
Лерка постоянно чувствовала знакомый холодок, кутаясь от него в неуклюжий байковый халат. Медсестры и пациентки из других палат удивленно на нее поглядывали, за глаза называли "стукнутой". А Лерка видела их всех: ныне живущих и недавно ушедших.
Вчера, после отбоя, относила в столовую пакет молока. Страшно болела голова и ушибленное запястье.
У стены, на узкой скамейке, сидела, вздрагивая плечами, кроха лет девяти: редкие рыжие волосики расплелись, разметались по исхудавшим плечам, мятая пижама висела как на вешалке, разношенный тапочек сполз с ноги. Лера присела рядом.
– Эй, ты чего плачешь?
Девчонка повела острым плечом, отвернулась.
– Если ты мне скажешь, то, может быть, я смогу помочь. А если отвернешься, то точно – нет.
– Я маму потеряла… Я ищу её, а её всё нет нигде, – она повернула несчастное личико. У неё оказалось веснушчатый и курносый нос пуговкой. – Как думаешь, она потерялась?
– А ты сама что думаешь? – Лера пыталась не причинить боль.
Девочка задумалась. Её слезы постепенно высыхали, она стала совсем серьезной.
– Думаю, потерялась я, – отозвалась она. – Я здесь давно лежу. Не на этом этаже, выше. Там большие стеклянные боксы. И все всегда ходят в масках, – она повернулась к Лере. – Знаешь, когда я засыпала, у меня совсем не было волос. А сейчас – смотри какие длинные. Как раньше. Ещё до болезни.
Она положила руки на колени, задумчиво уставилась на носок своего тапка, закусила губу.
– Тебе очень идёт с такими волосами, – подбодрила Лера.
– Есть ещё одна странная вещь, – девочка подняла на неё глаза, в них читалось сомнение. – Мне совсем не больно.
– Разве это странно? Это же очень хорошо.
– Нет, ты не поняла. Мне совсем не больно. Как до болезни. И я беспокоюсь – вдруг что-то не так…
– Что именно не так?
Девочка опустила голову на грудь и засопела.
– Так, как будто я умерла, – она покосилась на собеседницу, явно смутившись и ожидая осуждения. – Понимаешь, мне так спокойно…
Лера почувствовала, как кожа на щеках розовеет, а к горлу подступает колючий комок. А девочка продолжала:
– Мне было бы совсем хорошо, если бы я не боялась.
– Боялась чего?
– Что я там буду одна. Я даже дома в квартире боялась одна оставаться. А тут…
Лера придвинулась к ней и положила руку рядом с её холодной ладонью. Пальцы свело судорогой.
– Ты не будешь там одна. Представь, что ты звено длинной-предлинной цепочки. И в этой цепочке не только ты. Но и твоя мама с папой, дяди-тети, бабушки-дедушки и прабабушки и прадедушки. И так – без конца и без края. Это как будто ты в гости к бабушке в деревню приехала.
Девочка задумалась.
– Я бы хотела к бабе Насте. Я её любила. У неё корова была, Мусьенка. Ласковая такая. И дом большой, чистый, с салфеточками на комоде.
– Думаю, так оно и будет.
Девочка впервые улыбнулась:
– Спасибо, ты добрая. Только очень печальная. Если ты тоже умерла, хочешь, вместе будем жить у бабушки?
Лерка покачала головой.
– Мне нельзя. У меня своя цепочка.
Она не заметила как в темноте сонного коридора показалась сгорбленная фигура, встала в сторонке, ожидая, пока девочка наговорится, поманила пальцем.
– А, вот и баба Настя пришла, – обрадовалась кроха, спрыгнула со скамейки. – Скажи, а смогу я маме сказать, что у меня все хорошо, чтобы она не переживала? Ей ведь тяжелее, чем мне.
– Конечно, когда захочешь, – Лерка почувствовала, как её пробирает озноб.
Девочка махнула рукой и скрылась в синем полумраке, оставляя за собой невесомый шлейф шагов и звонкого детского щебетания.
***
А около палаты Лерку поджидала Рагда.
– Ты где ходишь?
– Молоко относила…
– ЧАС?
Лерка посмотрела на часы. Действительно, её не было в палате больше часа. Странная штука – время.
Она прислонилась к стене: головные боли иногда заставляли мечтать о безвременье.
– Рагда, я ждала тебя. Ведь ты – единственный человек, кто может рассказать о том мире.
Медсестра заглянула в палату, увидела там свернувшуюся калачиком Леркину соседку по палате, кивнула в сторону сестринской.
– У меня сегодня последнее ночное дежурство, завтра домой уезжаю, в Дербент.
Лерка испугалась:
– А как же я?
– У каждого из нас – своя битва, – отозвалась она.
Они миновали пустынную рекреацию, на посту сиротливо горела настольная лампа, из каморки доносились голоса участников известного политического ТВшоу. Рагда отомкнула деревянную дверь.
Узкая кушетка, приготовленная для сна, гора поглаженных простыней и наволочек, стопка аккуратно сложенных одеял, запах подогретого ужина.
– Садись, чаю хочешь? – не дожидаясь ответа, женщина нажала серую кнопку чайника.
Вода утробно загудела.
Поставив перед девушкой разорванный пакет с печеньем, тонко нарезанный и засахаренный лимон, она уселась напротив, подперев подбородок кулаком.
– Знаю, вопросов у тебя в голове много. Только ответов у меня – мало, – вздохнула она. – Институтов по нашей части не придумано. Умных книжек не написано. Всё, чем мы располагаем – древние легенды.
Лерка отхлебнула горячий чай. А Рагда продолжала:
– Мне же дед что сказал: будет девочка, такая же как ты. В коме – лёгкая добыча для Демона, ведь проснуться сама не сможет. Моё дежурство. Смотрю – видящая ты…
Лерка встрепенулась:
– А как это заметно?
– У тебя ЭКГ подпрыгивало всякий раз, когда кто-то умирал.
Лерка вспомнила прорывавшиеся сквозь сонную пелену крики.
– Выходит, слышала их, – женщина поправила блюдце с лимонами, придвинула его ближе к девушке. – Потом смотрю, график скачет, будто бежишь ты. Давление подскочило. Вот и сообразила я, что ты в беде. Давай тебя приводить в чувство. И по щекам тебя лупила. И трясла. Потом стала пальцы колоть. Только боль тебя и вернула. Верно старики говорят: боль – наша жизнь.
– А что было бы, если бы вас рядом не было? – спросила Лерка. Хотя и сама догадывалась, что.
Рагда изогнула тонкие брови:
– Верней всего, там бы и осталась, – помолчав, добавила: – Спрашивай, что тебя волнует, скажу, что знаю.
Лерка прижала горячие пальцы к вискам, подавляя накатившую тошноту.
– Я уже поняла, что есть два мира: живых и мёртвых. Волот хранит границу. Мои подруги, вероятно, эту границу невольно нарушили. Как и Татьяна. И другие призраки, приходившие ко мне, – она нахмурилась и посмотрела на медсестру: – Мне страшно об этом говорить, но, наверно, Волот хочет убить меня. Чтобы не было больше проблем с нарушением границ. Хотя, с другой стороны: я же не одна такая. Почему убить он хочет именно меня? Я чем-то отличаюсь от других?
Рагда тяжело облокотилась на стол, пышная грудь придавила запястья. Отвернулась к окну: из-за туч выглянула луна.
– Ты спрашиваешь о том, что мне не известно. Мотивы Демона могут быть разными. Может, ему твоя сила нужна. Может, душа. Может, ещё что, – она задумалась. – Только вот что я тебе скажу: мы им нужны не меньше, чем они нам. Умение видеть и слышать – это всегда дар. Умение видеть и слышать усопших – дар вдвойне. Какую бы цену тебе не назначил Волот за спокойствие, этим даром распоряжаться ты не имеешь права. Дан Всевышним, Ему его и отбирать. Поняла? – Лерка медленно кивнула. Рагда прошептала: – А соблазн может быть ох как велик. Когда я впервые поняла, что я – иная, Демон предлагал мне исцеление матери в обмен на мой дар. Я отказалась, и мать выздоровела.
Она выразительно посмотрела на девушку.
– Будь сильной. И верь в себя.
Она протянула ей крохотный пузырек на длинной веревочке, заполненный тёмно-желтой травой и солью крупного помола:
– Возьми. Это полынная соль. Мне не раз помогала, всякую нечисть отгоняет.