– Иди к нам, – пело вокруг.
Не утонуть в смоляном болоте, не оказаться там, среди них, кем бы они ни были, куда бы ни звали. Сознание сформировалось узким лучом: Ромка видел, как стал искриться янтарно золотым.
Время замедлилось вокруг, застыли алчно распахнутые пасти, протянутые руки. Пронзительной молнией метнулся Ромка к собственному телу, метясь точно в переносицу.
Вспышка, мгновенная острая боль и липкий холод ледяных объятий.
Ромка вскочил:
– Прочь!!! – наконец, его голос обрел плотность и силу.
Болото испуганно отшатнулось от него, оголив сырую, безжизненную землю.
– Пашка, Санька, вставайте, – он подскочил к Пашке, с размаху саданул его по щекам. Тот застонал.
Ромка подбежал к Агафье, наступил ботинком на впившуюся в её руку чёрную пиявку, оттащил вглубь островка, попробовал посадить.
– Гаша, ты меня слышишь? Очнись! – кричал он, прислонил к стене, неистово тряся за худые девичьи плечи. – Чёрт, Гаша, очнись!
Пашка неловко пошевелился, подобрал под себя длинные ноги. Подслеповато оглянулся – очки совсем сползли с носа.
– Это мы где? – приставив разбитые очки к глазам и придерживая их испачканными грязью и тиной руками, он озирался по сторонам.
– Тихомирова оттащи от края! – заорал Ромка, заметив, как мощный протуберанец вырвался из жижи, изогнулся и коброй бросился к Саньке.
Пашка схватил друга за лодыжку, подтянул к себе: смоляной язык с противным шлепком стукнулся о камень и стёк в болото.
Тихомиров застонал и тут же подскочил, как кипятком ошпаренный:
– Что за жесть?! – прохрипел.
Зашевелилась Агафья в Ромкиных руках: выпрямилась, с трудом разлепляя веки.
– Там, в болоте, твари какие-то, – пояснил Ромка. – Пасти зубастые, руки человеческие. Утянуть на дно пытаются. Не знаю, что это такое – не спрашивайте, очухался за пару секунд до вас. Но точно знаю, отсюда надо выбираться.
Пашка приставил к глазам половинки очков, запрокинул голову.
– Ого, – присвистнул он, разглядывая отвесный обрыв. – Есть идеи, как наверх забраться?
Ромка смотрел мимо него: за Пашкой стеной поднималось ожившее болото.
***
Сенька Стефанович, за немалый человеческий рост, рыжую шевелюру и буйный характер прозванный в школе Горынычем, брёл запутанными коридорами и чертыхался: свернув с основной дороги он не сразу сообразил, что остался один. Но, что странно и не поддавалось никакому объяснению, дорога назад не привела его к развилке. Хотя он готов был поклясться на чём угодно, он отчетливо слышал голоса друзей. Но его разделяла с ними внезапно выросшая стена, сырая и холодная.
– Ну, что за фигня! – орал он.
Здесь было темно и неприятно. Если бы он был девчонкой, сказал бы себе, что здесь страшно. Но он мужчина, спортсмен, и бояться пустого, хоть и довольно странного места ему не пристало.
– Мужики! – крикнул он, понимая, что его никто уже не услышит.
Эхо донесло отголоски женского крика, пронзительного, звенящего. Он влетел в узкое пространство коридора и лопнул как струна. Горыныч замер на мгновение и бросился на звук. Рассекая пыльную синеву тоннеля, ударяясь об углы и поскальзываясь на поворотах, он влетел в помещение, каменный мешок, колодец без окон и дверей, с небольшим зарешеченным оконцем наверху, из которого струился погребальным саваном туман.
– Эй! Кто кричал? Гаша??? – орал он, высоко задирая голову.
Вход, через который он попал в помещение, с тихим шелестом затянулся. Сенька заметил только смыкающиеся каменные плиты.
– Стой, – он бросился туда, с силой ударил кулаком по затянувшемуся, словно шрам после удаления аппендицита, шву, взвыл и отдернул руку: – Да что ж за чертовщина такая!!! – проорал он.
Тренер учил – никогда не паниковать. Держать голову холодной. Сенька из последних сил соображал, что теперь делать. Костяшки пальцев сбились, из открытой раны сочилась кровь.
Что-то подсказывало, что выход есть. Но он его не видит. На всякий случай, чтобы не потерять в каменном мешке ориентиры, он расцарапал кожу, и на месте закрывшегося прохода нарисовал кровью крест.
– Пришёл я отсюда, – пробормотал он сам себе, – значит, это и пометим.
Ему хватило нескольких минут, чтобы понять, что других выходов из каменного мешка, нет. Запрокинув голову, присмотрелся к крохотному оконцу.
– Высоковато, так-то, – когда нервничаешь полезно говорить с собой. Собственные мысли, звучащие извне, добавляют уверенности в себе.
Он присмотрелся к кладке, подмечая неровности и места, за которые можно ухватиться. Из-под пола, проникая между квадратных плит, стала просачиваться чёрная густая жижа, густая, словно вчерашний кисель. Сенька наклонился, дотронулся неё, растирая пальцами, принюхался – никаких запахов. Это, кстати, довольно странно: гнилое и глухое место, а ничем не пахнет.
– Как стерильная банка, – пробормотал Горыныч, вытирая руку о брюки. Идея с банкой натолкнула его на мысль.
Прицелившись, он оттолкнулся от квадратных плит и, вытянувшись в струну, подпрыгнул, ловко зацепившись пальцами за кривой выступ в полутора метрах от оконца. Ноги в удобной зимней обуви с нескользкой подошвой уперлись в отвесные стены, дав возможность выровнять равновесие.
Чёрная жижа внизу, плотоядно булькнув, стала сочиться активнее, быстро заполняя всё пространство внизу. Сенька заметил это краем глаза, прищурившись и прицеливаясь к следующему выступу.
– … Покуда сердце бьется, – отчетливо бормотал он в такт размашистым движениям, – И гонит в теле крови теплоту, Ты словно пьешь из вечного колодца, Преобразив в действительность мечту.8
С шелестящим шепотом жидкость внизу бугрилась, вытягивая длинные языки и безуспешно дотягиваясь до подростка. Горыныч покосился на неё и посмотрел вверх. Пальцы врастали в расщелину между камнями.
– Вот женщина, в которой столько света, – громко декламировал он, подтягиваясь всё выше. Голос тонул в полумраке, а перед глазами вставал образ зарёванной девушки в странной розовой куртке с блёстками. – Друг в непогоду, спутница в борьбе, И сразу сердце подсказало: эта, Да, только эта – луч в твоей судьбе!
На последней строке, вторя интонации, он сильнее оттолкнулся ногами, вытянул вверх руки и махнул к затянутому решеткой окну. Уже находясь в воздухе, словно в замедленной съёмке, они видел, как внизу надулся, взбугрился кисель, почти заполнив собой каменный мешок. Как застонал, словно живое существо, выбрасывая к Сеньке непропорционально длинные тощие руки с маслянистой оболочкой-кожей.
Сенька торжествующе улыбнулся.
В этот короткий миг, пока его пальцы не сомкнулись на прутьях тяжелой решетки, неожиданная мысль заставила Горыныча содрогнуться: решетка может быть плохо закреплена.
И тогда он с размаху обрушится в извивающееся в страшных корчах чёрное месиво там, внизу.
Торжествующая улыбка растаяла, лоб покрылся испариной, предательски скрутило под ребрами.
Затаив дыхание он ждал момента соприкосновения с ржавыми прутьями, но расстояние сокращалось все медленнее.
Еще один короткий вздох.
Мгновение до спасения.
Мгновение до гибели.
Жижа под ногами, закручиваясь воронкой, уже практически доставало до его ног. Одно неверное движение и второго шанса не видать.
Он вытягивал пальцы, тянулся к заветному металлу, когда увидел, что решетка отъехала в сторону.
Холодные пальцы сомкнулись в пустоте.
Дыхание сбилось.
Запрокинув голову, широко расставив руки, будто все еще надеясь нащупать опору, он падал спиной вниз, в ощерившуюся пасть густой, словно нефть массы.
Он зажмурился и закричал.
Его дернуло вверх, горло сдавило, холодные щупальца коснулись оголенных лодыжек, полоснув по коже, но перед глазами мелькнуло бледное лицо, тёмные волосы, рассыпавшиеся по плечам, пронзительный взгляд.
Глава
24.
Яга
Fear is only in our minds
Taking over all the time
Fear is only in our minds
But its taking over all the time.9
Страх живет в твоей лишь голове,
Отнимая половину жизни,
Страх живет в твоей лишь голове,
Но крадет другую половину жизни.10
Решение пришло быстро. Так могут они приходить лишь в момент отчаяния, когда ты загнан в угол. И когда понимаешь, что уже нечего терять. Дарованное Всевышним чувство самосохранения притупляется, заменяясь звериным чутьём, которое мгновения растягивает до минут.
Лерке не было страшно.
Подгоняемая острой необходимостью выхода накатившей решительности, она искала место, через которое можно совершить переход во владения Волота.
Малолюдное.
Лучше – забытое и заброшенное, куда точно никто кроме дворовых кошек в этот час не заглядывает.
Взгляд упал на обнесенное серым дощатым забором здание жилого дома. Облупленная бирюзовая краска, стены в лохмотьях штукатурки стыдливо хмурились покосившимися карнизами, пустые глазницы пялились на прохожих отчуждённо и печально. Его предали, забыли. Его приговорили к казни, но дали отсрочку до весны.
Девушка подошла к зданию, подняла голову: из верхнего углового окна за ней наблюдали.
Отодвинув слабо закрепленную плаху, наклонившись почти вдвое, она боком пробралась на территорию. Указательный палец зацепился за плохо оструганные доски.
– Блин, – коротко ругнулась Лерка, выдергивая из кожи занозу. Из крохотной ранки пульсировала кровь, девушке пришлось прижать её к губам.
Она сделала шаг к дому и уперлась грудью в невидимую стену.
– Привет, – прошептала хозяину. – В гости пустишь?
Воздух как будто стал более разряжен, прозрачная преграда медленно растаяла, пропуская внутрь девушку, и тут же сомкнулась за её спиной: лёгкий морозный узор, словно дыхание шедшего за ней существа, повис в воздухе. Этого оказалось достаточно, чтобы понять: кто бы не находился сейчас в доме – он ей друг.
Она смело ступила на покосившееся крыльцо, отчетливо улавливая ярость оставшегося за невидимой оградой существа.