Вот и сейчас, притулившись к забору, растирал пальцами едкий табак. И смотрел на неприметную калитку. Ровно в семь тридцать она тихо скрипнула, выпустив со двора тощего и долговязого восьмиклассника. Поправив на плече синюю школьную сумку, пацан неторопливо направился к автобусной остановке, на ходу доставая смартфон и распутывая наушники.
Тим сдунул перетёртый табак себе под ноги, пошёл следом, чуть ускоряя шаг. Догнав за углом, резко дёрнул на себя длинную ручку школьной сумки, одновременно перехватив парня за плечо и прижав к каменной кладке забора. Белые кнопочки наушников испуганно повисли на тощей шее.
— Здорово, Витёк, куда спешишь?
Долговязый оцепенел:
— Так в школу, алгебра первая…
Тимофей прищурился, посмотрел будто мимо пацана:
— Алгебра — это хорошо. Я что сказать тебе хотел — ещё раз к Светке полезете, дам в харю. Понял? — пацан неохотно кивнул, попробовал что-то возразить. Тимофей покачал головой, резко вдавил пацана в забор: — Не, вижу — не понял… Объясняю ещё раз. За безопасность и сохранность моей Светки отвечаешь головой. Если хоть одна царапина… Хоть один синяк…
— Да я чё, я ничё. Меня Олька Бусина попросила подшутить, — жалобно скулил Витёк.
Тимофей сосчитал до трёх, медленно выдохнул, как на глубине, спасаясь от кессонки.
— Ты мне не финти, понял? Третий раз-то объяснять не буду, — Витёк побледнел, торопливо кивнул. Тим отпустил его, повесил сползшую до земли сумку обратно. Похлопал отечески:
— Вот. Так-то оно лучше. И Максу с Ерёмой скажи. Считай, поручено вам шефство над моей Светланой. Понял?
Витёк насупился, глянул исподлобья на коренастого соседа, пробурчал неохотно:
— Понял… Идти могу?
— Иди. Удачи на алгебре.
Он подождал, пока Витька сядет в автобус. Только когда жёлтый хребет скрылся за домами, повернул назад к дому, завёл байк и направился за город.
Лагерь археологов выглядел притихшим и будто неживым. На девять утра назначено повторное обследование объекта 2/17, только теперь ещё и под прикрытием сканеров. Ребята-археологи хотели поднять со дна то, что они с Гришкой нашли в каюте капитана. Но, судя по гробовой тишине на лодочной станции, никто никуда сегодня не собирался.
Чертыхнувшись, Тимофей направился на поиски Али.
Нашёл его у палатки Скворцова.
— Чего сидим-то? — он торопливо протянул руку, пожал узкую ладонь археолога. — Мы сегодня как, ныряем или не ныряем?
Археолог мрачно поморщился:
— Да чего-то, наверно, не ныряем. Шеф уехал. Да и… Суматоха тут всякая.
Тимофей скрестил руки на груди, зажал кончики пальцев под мышками:
— Чего за суматоха? Черепки ваши спёрли под покровом ночи?
Али отмахнулся:
— Да ну тебя. Дочка Оза заболела, в больницу он её увёз.
В груди у Тимофея нехорошо ёкнуло, словно застарелый механизм сломался:
— Аню? А чё с ней? — видя, что Али не торопится с пояснениями, Тим разозлился: — Да хорош темнить-то уже. Чё случилось, колись!
— Да я сам не знаю, честно. Истерика у неё какая-то была, бегала по лагерю, орала…
— Может, напугал кто? — Тимофей прищурился, чувствовал — Али что-то не договаривает. — А что орала-то?
Али отмахнулся:
— Да ерунда какая-то… «Отоидешь от руки моея… яко не имать ти солгати».
Тим нахмурился:
— Это на старославянском что ли? А че такого? Вы ж это… того… изучаете в своих универах.
Али посмотрел на него сурово:
— Не историк она, Тим, не историк. С чего ей заговор от трясовицы повторять посреди ночи?
Тимофей поморщился недоверчиво:
— Ч-чего?! Анька че, не историк, не археолог что ли?
Али закатил глаза:
— Что слышал. Певица она. Не знаю, зачем Оз её сюда притащил. И кричала она фрагмент заговора от трясовицы, лихорадки то есть, по рукописи Ефименко. Зачем он ей — не спрашивай. Не знаю все равно.
Он решительно направился к штабу археологов — большой палатке с квадратным тентом. Тимофей нагнал его у сетчатого полога:
— Так Аню-то куда увезли?
— Под Новороссийск или в Анапу куда-то, точно не знаю. Там, кажется, доктор у Оза знакомый или посоветовал кто… — археолог нервно дернул головой, прикрикнул: — Чего ты ко мне прикопался вообще? Нам-то с тобой какое дело?
Рявкнул ключ в дверях.
— Подъем, красавица. Уборная, процедуры, зарядочка, завтрак в восемь-пятнадцать, без опозданий, — пожилая женщина в белом халате по-хозяйски зашла в палату, проверила горшок.
Аня посмотрела на серое небо:
— Сколько времени сейчас?
Старушка подобрала Анину пижаму, покачала головой, повесила на спинку кровати. Посмотрела на закутанную в одеяло девушку с сожалением:
— Так шесть часов уже. Тебе процедуры назначены?
Аня безразлично пожала плечами:
— А это правда психиатрическая лечебница?
Старушка покачала головой:
— Да нет, слава-те, Господи. Санаторий это. Нервную систему тут лечат. Есть и психические, в периоде ремиссии, но немного: такие все больше домой стремятся.
— А почему двери на ночь запирают?
Женщина неопределённо махнула рукой:
— А кто их знает. Попроси, чтобы не запирали. Смотря кто на смене ночной. Сегодня Галина Антоновна была, так она всегда запирает, особливо если ты её чем обеспокоила. Обеспокоила?
— Обеспокоила, — Аня вздохнула, вспоминая, как царапалась и отбивалась от санитаров.
— Ну, так вот. Галина послезавтра опять в ночной будет, так ты поосторожней. А сегодня Наташа, она хорошая.
Старушка направилась к двери.
— А вас, вас как зовут? — Анин вопрос застиг ее на выходе. Женщина оглянулась, поправила съехавшую косынку:
— Мария Игнатьевна меня зовут…
— А я — Аня. Спасибо вам.
Мария Игнатьевна покачала седой головой, вздохнула.
В семь в палату заглянул Андрис Александрович, ослепительно улыбнулся:
— О, наша спящая красавица очнулась! Как себя чувствуешь?
— Домой хочу. Здравствуйте, — она впервые за это утро улыбнулась. Он красивый, этот врач. Очень высокий. Широкий в плечах, явно увлекается спортом. Яркая открытая улыбка, светло-голубые глаза с хитринкой, и эта ямочка на подбородке ему очень идёт. Приятный голос с лёгким прибалтийским акцентом, словно флёр роскошных духов.
— Скоро поедешь домой, чуточку тебя подлечим, и поедешь, — он зашёл в палату, присел рядом с Аней на кровать. — Что болит, беспокоит?
Девушка засмущалась. Но тут же, спохватившись, вспомнила о шрамах на теле:
— Откуда это у меня?
Отдёрнула край рукава, подставила доктору руку и замерла на полуслове: кожа оказалась абсолютно чистой. Андрис Александрович взял её за запястье, его рук были, горячие и заботливо-ласковые. Он провел большим пальцем по коже на тыльной стороне, чуть сжал запястье, улыбнулся:
— О, такая дивная кожа обычно достаётся от родителей. У девочек чаще всего — от мамы. Мужская кожа, знаете ли, гораздо грубее. Поэтому, когда говорят, что мы, мужчины, толстокожие как бегемоты, это отчасти правда. — Он рассмеялся, высвобождая руку пациентки. — После завтрака подходи ко мне в кабинет, поговорим. Я тебя опрошу, назначу лечение, процедуры. Хорошо? Не забудешь?
Аня торопливо кивнула, мечтая только об одном — чтобы он ушёл скорее из палаты. Когда за ним закрылась дверь, девушка молниеносно закатала рукава: никаких следов. Она торопливо задрала брюки — тоже чисто. Ни ссадин, ни кровоподтёков, ни синяков.
По позвоночнику липкой змеей проползли сомнение и страх. В висках застучало. «Этого не может быть. Я не сумасшедшая», — пульсировало и растекалось паникой по телу.
Анна схватилась за голову, сжала, будто надеясь удержать жуткую догадку в черепной коробке.
— Эй, хватит дурью маяться! — проворчали над её головой. — Завтракать иди уже.
Утренняя Мария Игнатьевна смотрела с опаской. Аня покачала головой:
— Я не могу. Я не хочу.
— Ну, хочешь или нет, а положено, — она наклонилась к девушке: — Ты же не хочешь, чтобы тебя заставили, верно?
В голосе прозвучала угроза. Аня вжала голову в плечи, послушно поднялась с пола. Крепкие руки женщины подтолкнули её к двери:
— А после к Андрису Александровичу зайди, он велел. Да не забудь, поняла?
Аня поняла. Словно безвольная кукла она брела к столовой.
Анна вошла в столовую. На каждом этаже в санатории располагалась своя столовая. Открытая веранда, мягкий ветер, пропитанный морем и ароматом степных трав, круглые столики под навесами. Девушка огляделась.
За каждым столиком — отдыхающие; кто-то завтракал в задумчивом одиночестве, некоторые — в небольшой компании, чинно и неторопливо беседуя. В основном — пожилые дамы и мужчины сильно за семьдесят. Две супружеские пары с любопытством оглядывали сад и окрестности, негромко что-то обсуждали. Аня неловко переминалась: она была единственная в казённом больничном халате, поверх пижамы.
Анна почувствовала на себе взгляд: молодая девчонка, ровесница или моложе, сидела, сбросив тапочек под стол и поставив пятку на сиденье. Локоть упёрся в острую коленку, рыжие волосы собраны в небрежный пучок на затылке, взгляд блуждающий и настороженный. «Ненормальная», — отметила про себя Аня и направилась к линии раздачи, заставленной круглыми деревянными подносами с высоко загнутыми краями. На каждом — остроносая маковка куриного яйца, несколько пластинок сыра, рядом — кусочек масла и два ломтика хлеба на белой тарелке. От овсяной, судя по аромату, с яблоками и мёдом каши поднимался тонкий парок.
— Чай, кофе или компот? — девушка в сиреневом чепчике выглянула из квадратного окошка.
— Кофе, — автоматически отозвалась Анна, чувствуя, как между лопатками стало горячо — рыжая едва дыру не прожгла взглядом. Забрав поднос, девушка направилась к освободившемуся столику.
— Доброе утро, вы у нас новенькая? — поинтересовалась женщина, её сосед по столику приветливо махнул рукой, приглашая присоединиться. Девушка вежливо кивнула пожилой паре, но прошла за отдельный столик, быть чьим-то развлечением за завтраком не хотелось.