— Точно вот так навскидку не скажешь, но, учитывая, что изначально рулевое устройство имело вид боковых рулей, и только в XIII веке вёсла заменил навесной руль на ахтерштевне, то находку можно смело датировать старше XIII века. Может быть, одиннадцатый или двенадцатый век.
Чиновник присвистнул: с такими находками археологи этот сектор еще долго будут обсмаковывать. Еще и Большое Начальство появится. Он вздохнул.
В это время в своем кабинете Андрис Александрович вежливо улыбался собеседнику. Телефонный разговор затягивался и уже успел его порядком утомить.
— Уверяю вас, делается все необходимое, чтобы как можно быстрее выяснить все обстоятельства… Да, беседовал, — он беззвучно вздохнул. — Моя первостепенная задача сейчас — выяснить и купировать психотравмирующие обстоятельства.
— Но ведь это можно сделать амбулаторно? — шелестел голос на том конце связи.
Психиатр хищно прищурился, но голос остался таким же обволакивающе-притягательным:
— Я не рекомендую вам сейчас забирать ее из пансионата, — он взял карандаш, задумчиво перевернул его остро отточенным грифелем вверх, бесшумно постучал по столу. — Не забывайте, что кризис произошел здесь, с вами. Насколько я понимаю, ваши отношения с дочерью далеки от идеала.
Молчание в трубке, словно признание вины. Психиатр улыбнулся уголками тонких губ.
— Вы намекаете?.. Вы хотите сказать, что…
— Я ничего не хочу сказать, чтобы могло вас как-то задеть, — фразы звучали дежурно, но это был не тот случай, чтобы проявлять фантазию. Андрис действовал наверняка. — Я хочу лишь сказать, что смена обстановки, внезапный отъезд, тревога из-за возможного срыва конкурса — все это могло спровоцировать кризис. Кризис, заложенный в психике Анны много лет назад. Поэтому изъятие Анны из пансионата и помещение в психотравмирующую обстановку может не только спровоцировать повторный кризис, но и сформировать устойчивую реакцию организма на него. Чрезмерная активность может вызвать диссоциативную патологию. Придется применять более строгую изоляцию пациентки. Вы меня понимаете? — на всякий случай уточнил психиатр, не слыша даже дыхания в трубке.
Шелест в динамиках, изменившийся голос профессора Скворцова.
— Да, я понимаю. Вам виднее, конечно.
— Конечно. У вашей дочери диссоциативное расстройство идентификации личности, вызванное длительным стрессом, вероятно. Напомню, нам это с вами еще предстоит выяснить. У нее личные проблемы были какие-то? Влюбленность? Долги?
— Не знаю, мы не настолько близки, чтобы она делилась со мной этим. Финансовые долги могли быть — они готовились к шоу, покупали оборудование, в кредит, насколько мне это известно. Много работали на разных площадках, чтобы покрывать ежемесячные платежи, аренду студии, услуги всяких там… не знаю…
Андрис кивнул, сделал пометку в блокноте.
— Сколько лет вы не живете с прежней семьей?
Скворцов недовольно буркнул:
— Тринадцать лет.
Доктор сделал очередную пометку в блокноте, задал следующий вопрос:
— Какие отношения у нее с матерью? Доверительные?
Еще большее замешательство:
— Д-думаю, да. Впрочем, не знаю.
— Вы можете оставить мне ее телефон? Я хотел бы связаться, переговорить с ней.
Скворцов нахмурился, продиктовал номер, который рад был бы забыть все эти годы. Доктор Страуме записал цифры на той же странице блокнота, сделал двойное подчеркивание.
— Олег Иванович, поймите. Речь идет о серьезном психическом расстройстве, при котором нарушаются высшие функции человеческой психики, отвечающие за его личностную самоидентификацию. Ваша дочь в определенный момент перестает идентифицировать себя, как себя, в ее подсознании «поселяется» другой человек. И мы еще не понимаем, насколько он безопасен, и безопасен ли.
— Моя дочь действительно больна? — голос археолога дрожал.
Андрис снисходительно улыбнулся, нарисовал в блокноте вензель «AS».
— Мы держим ситуацию под контролем. Вашей дочери пока поставлен дифференциальный диагноз, требующий уточнения. Ей назначен ряд обследований, в том числе общие анализы крови и мочи, анализ на гормоны щитовидной железы, ферменты обмена, содержание наркотических и других веществ…
— Она не наркоманка! — запротестовал археолог.
— Я обязан провести эти исследования для того, чтобы успешно провести диагностику, — отрезал Андрис чуть более резко, чем хотелось и следовало. Добавил мягче: — Она пройдет ЭКГ, МРТ головного мозга, ЭЭГ, анализ ликвора, УЗИ внутренних органов. Также я уже договорился о консультации у невропатолога, хирурга, эндокринолога, — он снова перевернул карандаш, проверил указательным пальцем степень заточки, оставшись неудовлетворенным, отложил карандаш, взял из органайзера другой.
Олег Иванович вздохнул. Судя по шелесту в трубке, переместился в комнате.
— Почему это произошло? Почему это происходит? — спросил наконец.
Психиатр пожал плечами.
— Много факторов. Очевидно, сильный стресс в юном возрасте, возможно, связанный с вашим уходом из семьи. Тогда это объясняет в некоторой степени, почему триггером стала именно эта поездка. Голоса на неупотребляемом ныне языке — тоже, отчасти, говорит об этом. Вы ведь историк, археолог. Наверняка ребенком Анна что-то слышала от вас. Все это вместе было вытеснено в подсознание и находилось там до поры до времени, пока не выявилось сейчас, при тесном контакте с вами, в этом историческом антураже, — он неторопливо вертел в руках карандаш, поглядывая в окно: опять начиналась гроза. Вздохнул. — По этой причине я вам настоятельно не рекомендую забирать дочь к себе: это может вызвать осложнения. И в Москву ее тоже не стоит отправлять: заболевание опять уйдет в подсознание, спрячется. До нового триггера. Вы меня слышите?
Психиатру на миг показалось, что Скворцов отключился. Но тот обреченно пробормотал:
— Слышу, конечно. Хорошо, я последую вашему совету. Я могу увидеть свою дочь?
Андрис задумался. Обвел карандашом вензель «AS».
— Я бы попросил вас временно ограничить контакт с Анной. По крайней мере, пока я не свяжусь с ее матерью и не выясню возможность других психотравмирующих факторов, о которых вы, ввиду раздельного проживания с прежней семьей, не можете знать. Дайте мне несколько дней.
Попрощавшись, он положил смартфон на стол, открыл историю болезни Анны Скворцовой, долго перечитывал записанное ранее. Сделал несколько пометок. Включив кофе-машину, с наслаждением втянул аромат кофе. Мелодично заиграл сотовый. Андрис, посмотрев на аватарку звонившего, помрачнел: крохотные морщинки-лучики в уголках глаз разгладились, губы презрительно скривились.
— Да?
— Андрис, — голос Карины дрожал. Кажется, она была пьяна: неровное дыхание, всхлипывания и смазанная дикция с нарочито выделенными звонкими согласными. — Прости меня. Я напрасно тебя подозреваю. Просто… Просто я тебя очень люблю. А ты от меня все дальше и дальше. И я не знаю, что делать.
Мужчина молчал.
— Мы стали совсем чужими. Я даже не про секс. Ты смотришь на меня как на постороннюю женщину.
Андрис холодно отозвался:
— Не выдумывай. Вечную любовь тебе никто не обещал. Так все живут.
— И все заводят интрижки на стороне? — ядовито прошипела Карина. — Но так и знай: развод я тебе не дам! Я оставлю тебя без гроша!..
Андрис закатил глаза:
— Я тебя не прошу о разводе, — прервал он жену. — Ложись спать, я сегодня поздно.
Он будто бы даже увидел, как Карину передернуло от его слов, а в темных, как переспелые вишня, глазах проснулась фурия:
— Опять будешь развлекаться со своей шлюхой? Урод! Она же больная, твоя пациентка! У тебя отберут лицензию! Ты…
Он не дослушал — нажал на кнопку отбоя. Провел рукой по лицу, смывая усталость и гадкое ощущение. Прикрыл глаза. Карина умело надавила на самое больное его место — их общий бизнес. Клиника оформлена в их совместную собственность.
Может, именно эта связанность, эти финансовые обязательства и убили их семью?
Он набрал номер по внутреннему телефону:
— Оксана Васильевна, напомните мне, пожалуйста, кто сегодня дежурит?
— Марина Марковна, — голос пожилой медсестры, одной из первых начавших работу в пансионате.
— Хорошо, она уже вечерний осмотр провела?
— Да, конечно. Все карточки у меня.
— Угу, — Андрис кивнул, — пригласите тогда, пожалуйста, Скворцову из шестой палаты. Проводите её ко мне и захватите данные вечернего осмотра пациентов.
Он с видимым облегчение вздохнул и распрямил плечи.
За сотни километров от Черного моря, в душной, обитой черным ячеистым поролоном студии Скат, Слайдер, Гейша отрабатывали вступление трека для «Активации». Орлов усилил четверку клавишником: Мих-Мих был человеком сдержанным, после каждой репетиции молча зачехлял синтезатор и, бросив сухое «пока», таял в коридорах студии.
— Раз, два, три, четыре, — задала ритм Гейша.
Четыре такта щетки по хай-хет с усиливающейся атакой. Пятый такт — вступление лид-гитары Слайдера. На тринадцатом такте завеса на бас-гитаре. Скат «вошел» идеально. Пятнадцатый, шестнадцатый — ее, Гейши, выход. Кульминация вступления. Слайд по оголенным нервам. Пауза.
Здесь должна начаться вокальная партия. Партия, текста к которой у них еще не было.
Слайдер вел свою партию, покачивая головой и проговаривая слова в уме: «Тридцать три один тринадцать. Тридцать три один семерка».
В наушниках лилась музыка: густой, насыщенный звук бас-гитары давил битами, тоскливо стонала, будто вытягивала жилы, акустика.
Сквозь водопад звуковой завесы прорывался женский голос. Слайдер оглянулся на Гейшу: девушка работала запястьем, точно выдерживая ритм, не перетягивая звук на себя. Предплечья расслаблены, готовы для перехода на скоростную игру в рефрене. Рот закрыт. И она не пела.
Между тем, Слайдер разобрал отчетливое:
— Я словно призрак, тону в тиши,
Но все унёс ты, и ты вышел из игры.