Мужчина неопределенно хмыкнул, отозвался:
— Вы выбрали одну из самых распространенных и травмирующих позиций — вы ушли от ответа. В такой ситуации ребенок винит себя.
Надежда нахмурилась.
— Я хочу забрать свою дочь домой. Здесь у нее все опять будет хорошо.
— До очередного кризиса? Нет, этого делать нельзя, Надежда Ивановна, — проговорил Андрис успокаивающе. Бархатистый голос с мягким акцентом баюкал. — Нужно сделать обследование и найти причину сейчас, пока не сформировалась патология. Да, и простите мою бестолковость с фамилией, я должен был подумать о том, что у вас она сменилась за столько лет.
После разговора со странным доктором Надежда Ивановна еще долго грела в ладони темный пластик смартфона, смотрела в окно. Несколько раз заглядывала секретарша и в нерешительности отступала в полумрак приемной.
Надежда шумно выдохнула, активировала телефонную книгу и набрала номер. Три коротких сигнала, ответили сразу, будто ждали ее звонка.
— Я ведь просила ее не трогать, — вместо приветствия проговорила она, задыхаясь. — Я не понимаю, это новая форма мести, Олег? Ты решил упечь нашу дочь в психушку?
Молчание в трубке.
— Надя, — он не звал ее так тринадцать лет. — Это был единственный шанс вернуть ее привязанность. Я не знаю, что происходит. Но если бы ты это видела, тебя бы это тоже напугало…
— Ты издеваешься? После того, как ты решил поставить на ней клеймо сумасшедшей, она будет особенно привязана к тебе, — женщина встала, подошла к окну, рывком распахнула узкую створку. — Что происходит, ты мне можешь объяснить? Почему ты мне не позвонил сразу? Я бы приехала, ее забрала!
— Я хотел сделать как лучше. Доктор Страуме…
— Он мне звонил только что.
— Я дал ему твой номер. Он утверждает, что Анну нельзя сейчас оставлять без медицинской помощи.
Надежда замерла: в голосе бывшего супруга слышалось смятение и неуверенность. Это пугало, настораживало, и… неужели у него остались какие-то чувства? Не к ней — об этом не может быть и речи — к их общей дочери, жизнь и судьбу которой он отрезал от себя много лет назад. Вырвал и выбросил на обочину, как забракованную деталь.
Она прислонилась спиной к оконному косяку, прикрыла глаза.
— Страуме и мне это сказал, — тихо подтвердила. — Ты ему веришь?
— Мне рекомендовали его. Я был даже рад, что он оказался рядом в ту минуту…
— Она правда ведет себя так, как говорит Страуме? Бредит и заговаривается?
Олег неслышно вздохнул:
— Я не знаю, Надя. Он просит не приближаться к ней, чтобы не тревожить. Он считает, что это я спровоцировал ее кризис.
Надежда невесело хмыкнула:
— А оставшись одна, без поддержки близких и друзей, в лечебнице, она, по-вашему, не тревожится? Я приеду завтра.
Она прервала разговор, голос Олега запутался в сотах мобильных операторов. Он сделал свой выбор много лет назад. У нее же никого, кроме дочери нет. И сидеть сложа руки она не собирается.
Анна появилась, замялась в дверях. Андрис Александрович приветливо встал навстречу:
— А-а, спящая красавица! — он сделал приглашающий жест. — Проходи, разговор есть.
Девушка сделала несмелый шаг к креслу.
— Почему вы меня всегда называете «спящая красавица»? — она поежилась под его любопытным взглядом. Ещё ее тошнило после происшествия в саду, руки саднило от проступающих ран, сердце билось тревожно: она читала про какие-то мистические раны, которые появляются у святых людей, как напоминание о совершенной жертве. Стигматы, кажется. Но к ней-то это все какое отношение имеет?
Она расправила рукава больничной рубашки, тщательнее прикрыв красноту на запястьях.
— Потому что ты не помнишь, что с тобой происходило во время приступа, — Андрис лучезарно улыбнулся, устроился напротив, в широком кресле с массивными подлокотниками. — Если тебе это неприятно, то я не буду, — добавил примирительно.
— Все равно, — Анна поймала его удивленный взгляд. Впрочем, психиатру хватило такта не уточнять.
— Знаете, синдром, наблюдаемый у вас, для меня как специалиста, чрезвычайно интересен. Представьте, скрывающиеся в вашей головке личности не знают друг о друге, ваше погружение в них все-таки не полное. И вы можете как бы… подглядывать за скрытыми в вас сущностями.
Он казался воодушевленным. Улыбался широко, рассказывая о заболевании, словно об опробованном новом рецепте картофельной запеканки. Анна слушала его мрачно и ловила себя на мысли, что собственное сумасшествие не воспринимает уже как нечто нереальное. Утвердительная форма, в которой Андрис говорил о ней и ее «глюках», прорастала в голове уверенностью в том, что ей нужна помощь.
— Это как-то лечится?
— Конечно! — Андрис скрестил руки на груди. — Есть проверенные, отличные методики. И должен признаться, я неплохо ими владею.
Он подмигнул.
Девушка мрачно повела плечом, спрятала холодные пальцы под воротник больничной рубашки, уткнула подбородок в складки цветной фланели. Она молчала. На побледневших щеках пролегли тревожные тени.
Психиатр деловито продолжил:
— Основное, что нас удерживает — это отсутствие информации о психотравмирующем событии, произошедшем у вас в прошлом. Событии, которое стало триггером, спусковым крючком именно в вашем случае, — Андрис выразительно посмотрел на девушку, чуть склонил голову к плечу и прошептал доверительно: — Не тревожьтесь, Анна. Я смогу вам помочь. Та тяжесть в ваших руках, что покоятся на подлокотниках, та приятная нега, которая растекается по вашему телу, — это возможность чуточку успокоиться. Ваши глаза открыты, вы видите перед собой журнальный столик, рассматриваете затейливый красный узор на ковре. Вы изредка моргаете, но не замечаете этого, как не замечаете свое дыхание. Ваше состояние естественно, понятно и комфортно.
Анна медленно и рвано выдохнула, почувствовала тяжесть в руках. Веки безвольно прикрылись. Голос Андриса словно проходил через радужные фильтры, рассыпался фейерверком огней. И в то же время звучал приглушенно, будто записанный на диск.
Ритмичная мелодия завораживающего голоса.
«Какой размер? — автоматически мелькнуло в голове и отозвалось: — Четыре четверти, идеально».
Густой слайд бас-гитары, ритм-секция. Знакомый бит. «Напишут книги о тебе, тома любви, надежды», — неожиданно ворвалось в сознание. Анна прислушалась — в голове звучала композиция для шоу «Активация». Хотелось поймать стихи — они вертелись совсем рядом, протяни руку и начни записывать.
Но под рукой не было ни ручки, ни блокнота. С тоской покосившись на остро отточенный карандаш в органайзере Андриса, Анна поежилась: — «Я словно призрак, тону в тиши, ведь все забрал ты, и пусты твои следы!»
От строк веяло ледяным дыханием и безнадежностью. Сквозь них проникал голос Андриса.
— Вы понимаете, что находитесь в моем кабинете. Знаете, что, если повернете голову вправо, увидите мой рабочий стол. Справа от вас находится шкаф с документами. Он светло-бежевый, деревянный, с квадратиками стекол. Если вы посмотрите, то увидите название красной папки. Уверен, вы потом сможете повторить его для меня, — голос психиатра будто бы стал ближе. — Вы снова чувствуете, как ваши ноги упираются в красный ковер, вам это внушает уверенность. Вы отмечаете, что узор на ковре не изменяется, он все такой же яркий и жизнерадостный. При этом вы ощущаете, как ваши веки опускаются, а ваши руки тяжело покоятся на подлокотниках кресла.
И уже совсем рядом — у самого уха — нервный шепот, горячее дыхание:
— Все это происходит на самом деле. Вы можете это видеть и чувствовать. Вы можете играть с предметами, как в детстве, когда вы мысленно то приближали, то удаляли их, меняя лишь фокус вашего взгляда. Воспоминания детства, проходящие сейчас перед вашим внутренним взором, могут быть лёгкими воспоминаниями или тяжёлыми воспоминаниями, ибо они реальны. Как бы абстрактны они ни были, они всё же реальны, как это кресло и стол, и ощущение усталости, которое возникает от неподвижного сидения и которое можно снять, расслабив мышцы и почувствовав всю тяжесть тела. По мере того, как усталость и слабость накапливаются всё больше, веки становятся всё тяжелее и тяжелее. И всё, что тут говорилось, реально, и когда вы обращаете внимание на свою руку или ногу, или на стол, или на своё дыхание, или на воспоминание о том наслаждении, которое вы испытываете, когда закрываете усталые глаза — ваше внимание реально. Чувства становятся всё богаче и ощущения всё приятнее. Вы знаете, что они реальны, что во сне вы можете увидеть стулья, деревья и людей, можете слышать и чувствовать, что зрительные и слуховые образы так же реальны, как стулья, столы и книжные шкафы, которые становятся зрительными образами.
Анна подняла потяжелевшие веки: перед ее глазами плыло лицо Андриса. Светлые волосы растрепались, казалось, падали на высокий лоб тугими живыми змеями. Черты словно горели в лучах заходящего солнца. Горьковато-пряный аромат полыни ударил в ноздри, оседая на кончике языка.
Теплый ветер щекочет ресницы. Чьи-то руки ласкают тело, дразнят нежно, маняще. Она купается в этой ласке, дышит ею, забываясь, растворяясь. Словно весь мир сосредоточился в этом крохотном мгновении. Кажется, она распадается на молекулы от этого чувства всепоглощающего счастья. Еле уловимое движение воздуха. И вот прямо над ней, на небесно-голубом фоне — тонкий юношеский профиль. Неясная, мечтательная улыбка касается его губ. Солнечные блики играют в волосах, будто становясь их продолжением, добровольными заложниками. Будто он сам есть солнце.
Аня вздрогнула: это ее сон. Сон, ставший реальностью. Теперь она точно рассмотрит его лицо.
— Ты пришла, — голос нежный у самого уха. — Боялся, не простишь.
— Хотела. Не смогла.
Это ее голос? Мягкий, мелодичный, будто журчащий ручеек. Тембр чуть ниже привычного и знакомого ей, но напряжение связок говорит, что это ее собственная речь. Прикосновение горячих губ стало жарким и требовательным, аромат чабреца и малины путал мысли. Что-то было в тех снах тревожного, заставлявшегося просыпаться в холодном поту. Но что? Ничего сейчас не важно. Душистые ягоды с тонкой кожицей ласкают губы, обещая блаженство. Обжигающие руки скользят по груди, томно задерживаясь, сжимая. Она чувствует, как рука медленно спускается вниз, касается бедра.