— Договорились. Утром я за вами заеду, — она планировала вылет на завтра.
Андрис припарковал машину напротив дома, посмотрел на горящие золотом окна небольшого коттеджа, который он арендовал из года в год из-за удивительного вида на море. Казалось, именно из окон его спальни оно сливается с небесами, ловит отражение облаков.
Мужчина наблюдал, как в окнах мелькал женский силуэт. Вот он замер на первом этаже, в гостиной. Метнулся в кухню. Свет погас и загорелся через минуту на втором этаже, в спальне. Он представлял, как Карина схватила пузатый бокал из серванта, к нему — красное полусладкое. Как она сейчас источает ругательства, бессильно вынашивает планы мести.
Он равнодушно ждал, когда мелькание прекратится. А пока включил музыку погромче. Неизвестная ему группа пела на немецком, тяжело собирая басы, перебирая аккорды, тоскливо растягивая звуки.
Как психиатру ему в принципе было интересно исследовать современную субкультуру. Все эти альтернативщики, эти их вокальные техники, болезненно-странные, надсадные гроулинги, скримы и харши, вызывали недоумение.
«Интересно, почему она так поет», — внезапно подумал о юной пациентке, отчего-то будучи уверенным, что она вот так же, как эти немецкие ребята, издевается над природой и собственными связками, хрипит и взвизгивает в микрофон. Хотя понимал, что в нем играет стереотип: дреды, напульсники, татуировка на шее. Подумал и бросил взгляд на коттедж: свет застыл в единственном окне.
Андрис зевнул.
Он переставил машину ближе к дому, неторопливо вышел, забрав с пассажирского сиденья папку с документами, которые нужно было отсканировать и отправить в Вильнюс. Заметил, как в окнах его кабинета мелькнула ярко-голубая вспышка. Андрис замер, пригляделся: ничего. Вспышка не повторилась.
— Анька, колись, ты где таких приемчиков нахваталась? — Тимофей не унимался всю дорогу от площадки до сонного дома. Девушка в ответ нервно сопела и дергала плечом. Дайвер попробовал перехватить ее за руку, остановить: — То есть ты прикалывалась, да? Что не умеешь?
Девушка вырвала руку, развернулась:
— Да не прикалывалась я, НЕ ПРИКАЛЫВАЛАСЬ! — Глаза искрились яркой синевой.
Торопов недоверчиво примолк, закусил губу.
Из головы не выходило, как несколько минут назад субтильная девушка разобралась с ним как заправская амазонка, несколькими ударами выбив почву из-под ног, заставив кататься по пыльному резиновому покрытию и хрипеть. Ладно, допустим, разыграла — кто их знает, этих столичных рокеров, может, она боксирует ежедневно. Может, она чемпионка по самбо. Может, на ее счету десяток разбитых о спины поклонников гитар.
Непонятно другое.
Он отчетливо видел, как изменилась, приосанилась ее фигура. Легкая, пружинистая походка завораживала, дерзкий разворот плеч, упрямый профиль превращали юную певицу в непокорную богиню. И полупрозрачная, как вуаль, дымка то смыкалась с Анной, становясь с ней единым целым, то отслаивалась. И тогда неверный свет фонарей путался в длинных, как щупальца цианеи, белых волосах призрака. Та, вторая, становившаяся ее тенью, ее продолжением, манила и отталкивала одновременно дикой, первобытной силой.
И в довершение всего, скрестив руки на груди, на поверженного дайвера любовались четыре призрака. Их образы мелькнули лишь единожды, но теперь Торопов точно знал, о чем рассказывала Лера из «Робкой звезды».
Чем больше он думал об этом, тем больше понимал, что в момент импровизированного спарринга Анна не была собой. Кем тогда?
«Неужели все-таки одержимость?» — укололо сомнение, заставив озадаченно отступить от девушки на полшага. — «Что, если она правда не в себе? Что, если опасна?»
А он ведь ее в дом привел.
Торопов озадаченно вздохнул и едва не столкнул Скраббл с тропинки — девушка внезапно остановилась у входа на веранду, резко обернулась к нему:
— Тим… Я боюсь. Эти странные знаки на теле — они усиливаются. Знаешь, почему я попросила забрать меня?
— Я последнее время стал жутко тактичным, не узнаю себя, — он облокотился на ограждение веранды. Мышцы пресса все еще ныли после хорошо поставленного удара девушки. — Жду, когда ты сама расскажешь.
— Сегодня после того, как мы расстались, главврач вызвал меня на беседу…
— А он и ночью работает? Прям трудоголик какой-то, — Тимофей иронично кашлянул, наткнувшись на взгляд Анны, смолк. Девушка продолжила:
— Он ввел меня в состояние гипноза. Я видела целиком тот сон, который меня мучает уже много лет. Сколько себя помню, мучает. Только всегда урывками, а тут целиком. Яркий, солнечный день. Я с мужчиной. Я… — она недоверчиво глянула на дайвера, словно примеряясь, насколько ему можно доверять, — я знаю, что люблю его неимоверно. Неистово.
Девушка перечисляла эпитеты один значительнее другого, описывала дивное чувство к кавалеру из сна, а Торопов ежился от предательского холода под ребрами, будто по спине ползет ледяная гадюка, заползает под кожу, скручивается болезненно там, где всегда было сердце. Анна не заметила, как потемнело его лицо, продолжала:
— Потом что-то меня напугало, я услышала конский топот. Чувство страха, опасности накрыло с головой. Пытаюсь убежать. Продираюсь через высокую, по пояс, траву. И меня сбивает с ног удар хлыстом. И потом удары сыплются без конца, до полусмерти. И знаешь что? Этот мужчина, с которым я была во сне? Я узнала его, впервые за все это время я увидела его лицо.
Девушка приблизилась к Торопову, заглянула в глаза, не понимая, отчего ее спаситель будто закаменел. Понизив голос до шепота, почти касаясь губами гладко выбритой щеки дайвера, произнесла:
— Главврач «Робкой звезды», Андрис Александрович Страуме. Вот, кто мне снится почти десять лет.
Глубокая морщина пролегла на переносице, взгляд стал пронзительным и холодным: Торопов медленно развернулся к гостье.
— То есть видения нынешних событий тебя мучают уже десять лет?
Аня растерянно кивнула, расстроилась, что Тим обратил внимание на такую незначительную мелочь. Отвернулась.
— Погоди-погоди, — он взял ее за локоть, передвинул ближе к кружку света от переносного фонарика, примостившегося на парапете. — Я правильно понимаю, что все странности в твой жизни стали происходить не сейчас, после поднятия со дна браслета, а раньше?
Анна озадаченно пожала плечами. На узком лице обострились скулы, тень пролегла под глазами.
— Я не считаю, что дурацкие сны без начала и без конца можно рассматривать как странности. Прости, — она мягко выдернула локоть, упрямо поджала губы.
Тимофей крепко взял ее за плечи, чуть встряхнул:
— Анька, дурында, ты чё, не понимаешь, что это означает? — заглянул в глаза, с ужасом понимая, что именно эти глаза снятся ему долгие годы. Именно их он ищет в толпе. Этот взгляд и глухая, смолистая чернота вокруг — его личное проклятие. Вот эта самая столичная рокерша Скраббл ему снится столько лет. Откуда?
Он отшатнулся.
— Анька, дело не в этом чертовом браслете…
— А в чем тогда?! — посмотрела с вызовом.
Торопов прислонился к широким перилам, прищурился в темноту.
— Не знаю, — проговорил после молчания. — Но все началось гораздо раньше.
Посмотрев на притихшую девушку, он взял ее за руку, потянул на веранду:
— Пойдем, мне надо, чтобы ты все свои сны рассказала, все глюки.
— Зачем тебе это сдалось?!
Остановился, посмотрел сурово:
— Ты с этим хочешь разобраться или нет?
— Ну, хочу, — Анна нахмурилась, закусила губу, бросила взгляд на его растоптанные кеды.
— А я, кажется, могу помочь. Пошли, — он бесцеремонно подтолкнул ее внутрь.
Лера сидела на полу, прислушивалась к странным шорохам и голосам. Она почти научилась не обращать на них внимание, почти привыкла не замечать их. Это все равно что жить в витрине: можно сойти с ума, но привыкаешь и к этому.
Перед ней стоял стакан воды, ловил и преломлял в своей глубине тонкий лунный отблеск. В нем — Лера видела это совершенно отчетливо — вращалась тень, то превращаясь в ее недавнюю знакомую Скраббл, то в незнакомую женщину, яркую, дерзкую, непокорную. Метаморфоза, словно масло в воде, перетекала из одного образа в другой. Тени дробились то в силуэты современного города, то отражались стенами средневековой крепости.
Уткнувшись в колени, девушка протянула руку, лениво взболтала воду в стакане, прогнав навязчивые образы. Подумав, перевернула стакан: прозрачная жидкость с тихим вздохом растеклась по линолеуму. В луже мелькнул и тут же погас образ тонущего парусника, река и — на короткое мгновение — лицо Скраббл и дуло пистолета.
Лера прикусила губу. По спине пробежал знакомый холодок — предвестник появления кого-то с той стороны. Девушка, не оборачиваясь, прошептала:
— Уйди.
Тень пожилого воина замерла у входа. В глазах мелькнула досада. Но в следующее мгновение призрак растаял.
Скраббл и Торопов просидели почти до рассвета. Ванильные облака тянулись из-за посветлевшего горизонта, расплескивая на крыши карамельные блики, когда Тимофей, наконец, удовлетворенно откинулся на спинку пластикового стула.
Он исписал тонкую ученическую тетрадку, фиксируя все, что рассказывала ему Анна, и теперь объединял информацию в блоки, отмечая одинаковыми значками.
— Итак, что мы имеем? Первое. Есть твой сон. Лобзания и сюси-пуси, — он иронично глянул на вспыхнувшие уши девушки, нарисовал на полях красное сердечко, пробормотал: — Я, конечно, готов списать это на эротические фантазии постпубертатного периода…
— Еще одно слово, и я тебе врежу твоим же собственным переносным фонарем, понял? — Анна предостерегающе постучала пальцами по столешнице.
Торопов изогнул бровь, примирительно покачал головой:
— Понял. Хотя, все, что естественно, то… — Анна вздохнула и решительно придвинула к себе фонарь. — Молчу-молчу.
Тимофей растер онемевшие мышцы шеи, повертел коротко стриженной головой и перевернул мелко исписанный тетрадный листок.