— Да, похоже.
Пришлось подождать еще несколько минут, прежде чем Барбариго опознал вторую галеру, шедшую за кормой «Сан-Ионики». Ею оказалась венецианская «Санта-Магдалена», которой командовал его юный племянник Марино Контарини. Молодой человек рвался в бой и сам напросился в дозор.
Вдалеке маячили еще шесть приземистых силуэтов.
«Сан-Ионика» приближалась, и совсем скоро до ушей Барбариго донесся голос ее капитана, кричавшего в жестяной рупор:
— Агаряне!
Так христиане называли арабов (наряду с именем «сарацины»), а за ними и вообще всех мусульман. Арабы считались потомками наложницы Авраама Агарь, родившей ему сына Измаила.
Барбариго вздрогнул и, как ему показалось, побледнел. Как ни готовился он, как ни старался сохранить невозмутимость при встрече с неизбежным, но вот слово прозвучало, а он не смог совладать с собой. Он подумал, что все матросы, солдаты, даже гребцы в этот миг посмотрели на него и увидели страх в его глазах. Ему захотелось закричать, что нет никакого страха. Он воин и моряк, сражавшийся во множестве битв, он не боится, но гадкое чувство мимолетной слабины не покидало. Что-то в нем оборвалось после нелепой смерти Чезаре. Командующий взглянул на Нани. Федерико смотрел на восток, до белизны в костяшках пальцев стискивая рукоять меча. Барбариго оглянулся, скользнул взглядом по лицам матросов. Смотрят. На него смотрят, как он и предполагал. Нет, страха на его лице они не увидят. Он слишком стар, чтобы бояться. Будь османы хоть трижды непобедимыми…
— Как далеко?
— В шестнадцати милях к востоку! Видать еще затемно вышли из Лепанто!
— Дозорные? Сколько их? Заметили вас?
— Нет не дозорные! Весь флот! Две сотни галер!
— Господи Исусе, — прошептал Нани, — спаси и сохрани. Дай нам сил своротить эту глыбу, Господи. Отче наш, Сущий на небесах… Да святится имя твое…
— Федерико, — обратился к капитану командующий, — просигналить остальным: выстраиваем баталию.
Барбариго повернулся к офицерам.
— Господа, полагаю, через два часа мы вступим в сражение.
Еще в Игуменице разведка христиан донесла, что османы испытывают большую нехватку живой силы: моряков и солдат врага косила эпидемия лихорадки. Лазутчики сообщили, что турецкая пехота, посаженная на галеры, состоит из плохо обученных левантов, у которых огнестрельного оружия кот наплакал, да и пользоваться им они толком не умеют. Большинство вооружено луками. Галеры, якобы, недавней постройки. Из-за спешки в подготовке к Кипрской войне пустили на них плохо высушенный лес. А с артиллерией дела обстоят совсем худо.
Леванты — морская пехота османов.
Разумеется, эти сведения изрядно порадовали дона Хуана.
Не меньшее воодушевление царило в ставке Муэдзини Али. Паша Алжира, которому поручили ведение разведки (его пираты, как нельзя лучше подходили для подобных дел) сообщил, что у кафиров всего сто сорок галер, против двухсот восьми, составляющих флот правоверных. Улуч Али не посчитал отряд Дориа, который всегда держался в стороне от главных сил. Эти сведения доставил не Гассан, а наблюдатели, заброшенные на острова Корфу и Кефалонию. Ренегат, разумеется, прекрасно знал, какова истинная численность христианского флота, но он прибыл в ставку своего господина уже после того, как Улуч Али изложил данные разведки на военном совете. Когда же паше Алжира стало известно, что у неверных всего на две галеры меньше, он ничего не стал докладывать капудан-паше, дабы не поколебать уверенность Муэдзини Али, который в бой не рвался, но вынужденно готовился к исполнению приказа султана. В отличие от него, Улуч Али горячо стоял за то, чтобы дать кафирам генеральное сражение. Их сила пашу Алжира не смущала, а в собственной он не сомневался. В конце концов, имелся еще резерв в шестьдесят легких галиотов, которыми командовал Амурат Драгут-реис, сын великого пирата, бывшего одновременно злым и добрым гением Улуч Али.
Проблему нехватки людей османы благополучно решили, посадив на галеры десять тысяч янычар и две тысячи спешенных сипахов, для чего вывели гарнизоны из близлежащих крепостей и Коринфа. Эти воины прежде не участвовали в морских сражениях, но, тем не менее, по своим боевым качествам намного превосходили венецианскую морскую пехоту.
Весь христианский мир в те годы признавал, что в огневой подготовке янычарам равных нет. Вооружены они по большей части вовсе не луками. Османские аркебузы-тюфеки превосходили западные образцы калибром и длиной ствола, били дальше и точнее. Кроме того, мастера востока поболее западных преуспели в совершенствовании рецептуры пороха. А уж ружейные стволы и вовсе — предмет особой гордости мусульманских купцов и массово вывозятся на запад. Конечно, османы не ограничивались огнестрелами из собственных мастерских, покупали и западные, поскольку своих не хватало. Завозили и английский порох. Однако оджак, корпус янычар, всегда снабжался оружием самого лучшего качества.
Вот с корабельной артиллерией действительно все не столь безоблачно. Мало ее и качество оставляет желать лучшего. Галеры вооружены тридцатишестифунтовой куршейной пушкой, да еще двумя девятифунтовыми по обе стороны от нее. Легкие фальконеты на вертлюжных станках вдоль бортов. И все. Большинство венецианских галер вооружены так же, но у испанцев куршейные орудия бьют пятидесятифунтовыми чугунными ядрами. Да и самих пушек в носовых батареях не три, а пять (кое-где и семь).
Куршея — продольный палубный настил для работы матросов и солдат, приподнятый над банками гребцов и основной палубой галеры. Куршейная пушка — орудие, установленное на носу и стреляющее по курсу галеры.
Христиане говорили, что лучшая пехота — испанская. Надо полагать, лучшая среди христиан. Испанцы хорошо гоняли берберов. Они прекрасно дрались в сомкнутом строю, ощетинившись лесом пик, действуя, все, как один. Османы длинные пики не жаловали, высокомерно считали, что подобный способ боя — не для воинов. Да и в морском сражении он совершенно бесполезен.
Таким образом, обе стороны преуспели в дезинформировании друг друга. И те и другие врага недооценивали и об истинном положении дел знал только Улуч Али. Да еще Барбариго и Дориа не забывали, что османов на море пока еще не удавалось победить в столкновении больших флотов. При этом первый готовился к подвигу, а второй подумывал о том, как бы сделать так, чтобы почести за этот самый подвиг не оказались посмертными.
Получив сведения о христианском флоте, высшие военачальники османов собрались на военный совет. Али-паша зачитал приказ султана, предписывавший вступить в бой с неверными, и предложил высказываться.
Первым слово взял Улуч Али. Он горячо выступил за то, чтобы исполнить волю повелителя в точности и самым наилучшим образом. То есть, дать кафирам сражение всеми силами флота.
— Хватит сидеть в безопасном порту и тешится с женщинами! Где ваша доблесть, правоверные?
Его поддержал молодой Амурат Драгут-реис.
Следом поднялся Мехмед Сулик, по прозвищу Сирокко, паша Египта. Несмотря на то, что ему уже доводилось командовать эскадрой, репутацию Сирокко имел скорее сухопутного полководца, нежели повелителя морей.
Постоянный южный ветер Средиземноморья, дующий в конце осени — начале зимы. Сирокко способен доставлять африканскую красную пыль в Центральную Европу, где она выпадает в виде кровавых дождей. Угнетающе действует на психику. Еще в XX веке в некоторых балканских странах преступления, совершенные в период сирокко, считались менее тяжкими, чем аналогичные в другое время."Повелитель моря" по-арабски звучит, как «амир аль бахр». От этого титулования произошло слово «адмирал».
— Совсем скоро осенние шторма. Кафиры будут вынуждены убраться восвояси, и оставят Морею в покое. Потянув время, избегая прямого столкновения можно добиться весьма впечатляющих результатов. Весной мы будем господствовать на всем побережье до самой Венеции и не позволим собраться столь большому флоту кафиров второй раз.
— Я согласен с почтенным Сулик-пашой, — поддакнул Пертау-паша, командующий сухопутной армией османов, посаженной на галеры, — неверные не так уж и слабы. Прямое столкновение сулит неопределенный исход, а немного подождав, мы добьемся большего.
— Приказ повелителя, — напомнил Али-паша.
— Повелитель требует разбить неверных, — возразил Пертау-паша, — не все ли равно, как?
— Если неверные сохранят флот, можно ли это считать их поражением? — поинтересовался Улуч Али.
— Христиане наступают смело, — заметил Сирокко, — это говорит об их уверенности в собственных силах.
— Или об их гордыне и слепоте.
— Давно столь большие флоты не сходились в сражении, — сказал Пертау-паша, — как поведут себя гребцы, когда увидят, что их единоверцы в числе великом вступили с нами в бой? Разумеется, постараются освободиться. Мы окажемся между двух огней.
— Речи лошадника, — насмешливо фыркнул Улуч Али, — Пертау-паша хорош верхом на коне, но он бесконечно далек от моря.
— Бейлербей Алжира у нас морской волк, — неприязненно бросил Пертау-паша, — он лихо гонял по морю христианских купцов. А много раз он бывал в сражениях, где десятки, сотни тысяч людей сходятся в схватке не на жизнь, а на смерть?
Капудан-паша мрачно переводил взгляд с одного на другого, наконец, ему надоел спор, и он поднял руку, призывая к тишине.
— Я принял решение. Почтенный Гассан-реис донес о расколе в стане кафиров. Они вцепились друг другу в глотки. Это нам на руку. Мы выступим против них. Если они примут сражение, разгромим их, как требует его величество. Если, увидев нашу мощь, неверные дрогнут и станут отходить, высадим войска на Корфу. Пертау-паша возглавит осаду крепости, а флот встанет на зимовку в ближайших гаванях. Весной нанесем удар по Венеции. И да поможет нам Аллах!
Османы, владеющие берегом, знали обо всех перемещениях христиан и спокойно дожидались, пока те доползут до Патрасского залива. Дон Хуан намеревался уничтожить османские базы снабжения в Морее и таким образом лишить боеспособности галеры врага, ибо те могли находиться в море без подвоза продовольствия не более пяти дней и двигались вдоль берегов от базы к базе.