Поэтому они не предприняли ничего, даже не сообщили королю, ведь в конечном счете у них не было доказательств. Дни мелькали в бесконечных переходах и стоянках и — однажды — в штурме Памплоны. За ее обрушившимися стенами поднимались Пиренеи, словно разбитые богами крепостные зубцы. Здесь настроение войска чуть улучшилось. Пиренеи были валами крепости, а за ними простирались поля и леса Галлии.
По обычаю и по собственному предпочтению Роланда, тяжелая бретонская кавалерия либо двигалась в авангарде, либо прикрывала тыл. В Испании Роланд скакал впереди войска, и его обгоняли только разведчики, но, когда холмы превратились в горы, король велел ему переместиться в центр. Оливье последовал за Роландом без колебаний — молочный брат графа и его побратим, неразлучный с ним, словно тень. Склон становился все круче. Они оставили боевых коней впереди, с оруженосцами, и пересели на более надежных мулов. Вдоль рядов войска пронеслись смешки. Роланд хохотал и шутками отвечал на шутки, но Оливье сжал зубы и ехал молча.
Карл, который в первую очередь был человеком практического склада, взгромоздил свою королевскую задницу на собрата их собственных скакунов. Никто, как заметил Оливье, даже не взглянул на него косо. Как и всегда во время войны, наряд Карла не отличался от обмундирования рядового солдата, не считая золотой полоски на шлеме. Король приветствовал их со всегдашней теплотой.
Ни Роланд, ни Оливье не поспешили с ответом. Короля, по обыкновению, окружала свита. Там были византийцы и багдадские послы. И Ганелон. Он скакал рядом с королем на арабской кобылке с небольшой изящной головой. Ганелон казался воплощением невинности — советник, сопровождающий своего сюзерена.
Карл знаком подозвал Роланда. Ганелон пропустил его вперед с самым доброжелательным видом: ни кинжала в руке, ни ненависти в глазах. Роланд предпочел не встречаться с ним взглядом. После небольшой паузы, когда мулы вновь выстроились цепочкой, король произнес:
— Роланд, сын сестры, местность вокруг нас изменилась, и я хочу перестроить армию. Впереди должно быть чисто, так что авангард справится и меньшими силами. Я беспокоюсь за тыл — в горах скрываются разбойники, да и обоз не может ехать быстрее. Ты и твои бретонцы нужны мне там. Ты согласен?
По спине Оливье пробежала дрожь. Совершенно разумный приказ, и король, следуя своей привычке, преподнес его как просьбу — можно было согласиться или отказаться. Бретонцы, с их тяжелыми доспехами и огромными боевыми конями, могли защитить все, на что дерзнули бы покуситься разбойники. А разбойники, конечно же, могли покуситься на обоз и трофеи.
Но вовсе не перспектива встречи с шайкой грабителей заставила Оливье похолодеть. Это было выражение лица Ганелона. Мирное. Невинное. Казалось, он едва слушает, словно кружащий над дорогой ястреб занимает его куда больше, чем граф в арьергарде.
Слишком нарочито. Он должен был сейчас насмехаться, ясно давая понять, по чьему совету Роланду придется глотать пыль и сторожить войсковой обоз.
Как будто сообразив, что он переигрывает, Ганелон опустил голову и улыбнулся пасынку. Оливье не требовался провидческий дар, чтобы предсказать реакцию Роланда. Бретонец ощетинился; его мул развернулся и попытался лягнуть кобылу Ганелона. Та увернулась с небрежной легкостью.
— Ты, — прорычал Роланд, — что ты задумал? К чему это перестроение сейчас, когда мы уже почти в Галлии?
— Мой господин король, — с готовностью ответил Ганелон, — узнал от разведчиков, что дорога впереди крута и отвесна и проход узок. Нам потребуются и отвага, и бдительность, особенно в тылу, где грабители с наибольшей вероятностью нанесут удар. Кто, как не бретонские рыцари, лучше всего защитит нас?
Гладкая речь, и даже тон безукоризненно вежлив. Оливье с радостью придушил бы говорившего. Роланд вскинул голову и сузил глаза, вглядываясь в лицо отчима. Оно оставалось бесстрастным.
— Ты хочешь, чтобы я был там, — сказал граф. — Что, если я откажусь?
— Тогда мы пошлем другого, — отрезал король, прежде чем Ганелон успел произнести хоть слово.
Оливье мог бы поклясться, что государь почувствовал неладное, но или был слишком погружен в свои мысли, или слишком привык к вражде родичей, чтобы обратить на это должное внимание.
— У меня есть основания полагать, что нас ждет еще один бой, прежде чем мы покинем Испанию: месть за Памплону или последний удар мятежников из Кордовы. Согласен ли ты охранять мой тыл?
Роланд выпрямился в седле. Он попался — попался прочно и без всякой надежды на отступление. Сам Ганелон не справился бы лучше. Голос Роланда прозвенел в горах, заглушив на мгновение песню ветра над перевалами:
— Всегда, мой король.
Карл улыбнулся и, перегнувшись в седле, заключил племянника в объятия:
— Смотри хорошенько, сын сестры. Половина сокровищ в моей повозке принадлежит тебе и твоим людям.
Роланд рассмеялся:
— Тем больше причин охранять ее! Поехали, Оливье. Нам надо послужить королю.
— Это оно, — сказал Оливье, пока они пробирались в тыл марширующей армии. — То, чего он ждал.
Глаза Роланда вспыхнули, а ноздри широко раздулись, ловя запах угрозы. Но вслух он ответил:
— Откуда ты знаешь? Может, он хочет отравить пиво, которое я выпью за ужином, и убрал нас подальше, чтобы сделать это без помех. Так что вечером я буду пить воду или вино. Тогда ты успокоишься?
Оливье покачал головой. Он уже мог разглядеть их штандарт. Люди графа ожидали на крутой каменистой тропе — их задержал королевский посыльный. Похоже, они радовались остановке. Часть отдыхала, часть осматривала копыта и упряжь лошадей и мулов. Армия тянулась мимо них. Сейчас насмешек не было слышно — слишком много усилий уходило на то, чтобы просто дышать.
Медленно, с мучительной неторопливостью приблизился обоз. Охранявшие его солдаты с готовностью убрались вперед, подальше от грохочущих повозок, мычащих и выбивающихся из сил быков и непрерывно сыплющих проклятиями погонщиков. Бретонцы Роланда заняли место стражников. Без всякой команды они вновь пересели на боевых коней.
— Тоже чуешь неприятности?
Оливье вздрогнул от неожиданности. Не все из прежнего арьергарда уехали вперед. Граф-палатин остался присмотреть за своим добром, которое, помимо королевского, все находилось здесь, не считая самого короля; с ним и Эккехард, сенешаль Карла, ехавший на телеге с королевской броней. И на коне из собственных табунов Роланда — первосвященник Митры, Турпин из Реймса. Как и подобает Жрецу воинского культа, он был вооружен и облачен в броню, а едущие следом служители выполняли также роль оруженосцев. Турпин широко улыбнулся Оливье и, подобно старому боевому псу, втянул носом разреженный горный воздух.
— Впереди нас ждет засада. Помнишь эту дорогу? Мы шли по ней из Галлии. Тропа становится уже, а склоны отвеснее, и в самой узкой и глубокой части будет ущелье, которое местные зовут Ронсеваль. Там они и нападут, если вообще собираются нападать.
— Они? — переспросил Оливье.
— Баски, скорее всего. Горные дикари. Памплона ведь принадлежала им. Это не сарацинский город, хотя и пляшет под музыку Кордовы, когда им выгодно. Думаю, они захотят вернуть то, что мы у них отобрали.
Перспектива эта, казалось, его ничуть не тревожила. Оливье оглядел седеющую бороду жреца и его расцвеченное румянцем азарта лицо и мысленно обозвал себя идиотом. Если их и вправду ждет битва, они победят с легкостью. Если нападение будет нацелено в основном на Роланда, они встанут вокруг графа стеной. К чему переживать из-за пары слов, сказанных на едва знакомом ему языке, — да и те он, возможно, понял неверно.
Чем отвеснее становились скалы и чем ближе сходились они над дорогой, тем медленнее тащился обоз. Шум марширующей армии, эхом перекатывающийся по ущельям, постепенно начал затихать. Войско ушло вперед. Как показалось Оливье, слишком далеко. Остался только их небольшой отряд, возницы и те из женщин и слуг, кто не последовал за хозяевами. Да еще телеги, трясущиеся и грохочущие на горном склоне. За спиной не было видно ничего, кроме камня, осыпей и крутого спуска. Впереди, насколько помнил Оливье, их ждал почти ровный участок, а затем еще один тяжелый подъем, практически козья тропа между скалами, и так до самой вершины перевала. Внизу, в долине, скапливался мрак, хотя небо еще оставалось светлым. Если ночь застигнет их в горах…
Роланд отправил разведчиков, пока утесы, обступавшие дорогу, оставались еще преодолимыми. Обратно никто не вернулся.
Вдоль по линии передали приказ. Спешиться и вести коней под уздцы. Оливье подчинился, но начал пробиваться к Роланду. Некоторое время он тратил все силы на то, чтобы отдышаться. Роланд молча карабкался вверх. Граф даже не выругался, когда его лошадь споткнулась.
— Может, — прохрипел Оливье между двумя мучительными вдохами, — тебе стоит протрубить в рог? Просто на всякий случай. Чтобы король знал, насколько мы отстали.
Рука Роланда нащупала олифант — прекрасный охотничий рог из слоновой кости, отделанный золотом и висящий на золотой перевязи. Меч и доспехи граф носил такие же простые, как у рядовых солдат, так что олифант был единственной красивой вещью, принадлежавшей Роланду. Однако граф так и не поднял рог к губам.
— Роланд, — повторил Оливье, — брат, протруби в рог! Если на нас нападут здесь, мы едва ли сможем продержаться до прихода короля. Нас слишком мало, а подъем слишком крут.
— Нет, — ответил Роланд.
Оливье снова втянул воздух и вложил в слова всю страсть, на какую был способен:
— Роланд, брат, протруби в рог! Я прошу тебя. Я возьму на себя весь позор — если нас ждет позор, а не армия, скрывающаяся в скалах.
— Никто не возьмет на себя мой позор, — отрубил Роланд. — Какую армию может выставить против нас свора дикарей? Мы отобьем их атаку. Или ты думаешь, что у меня не хватит сил?
— Я думаю, что твой отчим припрятал здесь что-то и это что-то — твоя погибель.
— Ты называешь супруга моей матери предателем?