Тех из нас, девонширцев, кого сочли достаточно жизнеспособными и стоящими спасения, погрузили на корабль, который должен был отвезти нас в пункт следующего расположения войск в Лондоне. По пути на юг зима нам благоволила. Холодные ветры легко гнали корабль по спокойному морю, и моряки сквозь пальцы смотрели на выполнение своих привычных обязанностей. Мы, сипаи, лежали на палубе под светящимися канделябрами звезд, разговаривали, танцевали и пили. А Джонни говорил, пил и танцевал больше всех.
Помните время до мятежа и слухи, что нам, сипаям, продлят время службы с пятнадцати до двадцати лет? А еще принудительное обращение в ислам? Не то чтобы нас очень занимали вопросы религии, но обрезание сердило, что неудивительно. Нужно было что-то… Помню, однажды мы с Джонни вместе смотрели на белый пенистый след, оставляемый кораблем, и кружащихся чаек и он сказал, что без англичан индийцы — ничто; будто вся их империя разрушится словно карточный домик, стоит кому-нибудь вытащить даже самую крошечную ее частицу…
Он еще много чего говорил: планы, надежды… Что мы однажды будем делать, когда настанет определенный день? И в самом центре событий окажется Джонни. Откуда шли эти слухи — порождал ли их сам Джонни или кто-то другой, либо они появлялись из нескольких различных мест одновременно, я не знал. Но Англия ждала Джонни Спонсона таким, каким его уже знали, или волшебным образом изобрели в час нужды. Не скажу, что это так. Существуют различные виды лжи — этому меня тоже научило общение с Джонни Спонсоном. Может, ошибочно утверждение, что целые полки сипаев только и ждали появления чего-то, по размерам и форме напоминающего единственные в своем роде гребаные яйца Джонни Спонсона… Вероятно, это самая близкая к правде ложь.
Итак, мы оказались в Лондоне и нас расквартировали по казармам Уайтхолла. Еще до прихода весны в воздухе чувствовалась тревога. Поговаривали везде. Настолько, что этим занимались даже офицеры, которые в большинстве своем не знали по-английски ни слова, чтобы спасти свою шкуру, о чем им скоро пришлось пожалеть. Ограничения, правила, разная полковая ерунда сделались еще несноснее, а это говорило о многом. Под комендантский час попал весь чертов город, но мы с Джонни все равно покидали стены казарм. Тогда в Лондоне, за Чаринг-Кроссом, можно было отыскать бары, где женщины и мужчины могли танцевать друг с другом и где продавалась выпивка. Все эти забегаловки, конечно, были нелегальными. Стены там сочились влагой, которая собиралась на полу. Но это ерунда. Суть в том, чтобы там повеселиться — когда в голове гуляет трубочный дым, а в ушах звенит от громкой музыки.
Потом, когда усталость от спиртного, танцев и, может, нескольких девочек брала свое, мы с Джонни и остальными сипаями, пошатываясь, брели сквозь тьму лондонского комендантского часа. Помню, как в последний раз мы выбрались из казарм в ночь перед парадом в месяц мухаррам, когда начался мятеж. Тогда Джонни отплясывал, как никогда! Ему не мешали ни столы, ни барные стойки или перевернутые скамейки — его глаза светились диким огнем. Словно он уже знал. Возможно, так оно и было. Ведь он — Джонни Спонсон.
Поздней ночью мы с Джонни, покачиваясь, брели мимо пристаней на Темзе. Он говорил и говорил… О том, что моголы-мусульмане вели себя с индуистами мило и сговорчиво, а те в ответ гребли все, что могли. Что-то о классах военных и торговцев, которые славно ладили меж собой, а в результате к приверженцам всех других религий стали относиться как к дерьму собачьему. Например, к евреям. Или к цыганам. Даже к католикам-португальцам, которые не один век помогали моголам завоевывать Англию. Или к христианам-протестантам здесь, в Англии, несмотря на то что богатеи, во избежание этого, обращаются к Мекке или покупают себе касту. Ох уж этот Джонни! Он мог прогуляться со мной вдоль реки внутри городских стен и показать мне то, что некогда было задумано как великолепный новый собор, — это место называлось Сент-Пол. Руины наполовину завершенной постройки — вот что это было, хотя строительство началось более двух столетий назад, еще до вторжения моголов.
Помню, как он отцепился от меня и изящным, несмотря на количество выпитого, взмахом руки указал на стену. Парень даже мочился эффектно. И при этом никогда не затыкался! Он вел речь о том, что одна стена была частью сооружения под названием Английское хранилище, куда сложили гнить большую часть имущества пропащих королей Англии, кроме тех вещей, которые сами собой не рассосались или не были отправлены в Индию. И величайшие литературные творения Шекспира, Чосера. Нынче в Англии никто о них и не слыхал… И никто сюда не приходил, разве что несколько безумных ученых, пытавшихся отыскать намек на английскую экзотику, чтобы приправить свои скучнейшие стихи. Об этом шла речь и еще о торговле. Джонни мочился и продолжал разглагольствовать:
— Полагаю, в темных боковых приделах частенько встречаются проститутки. Клиенты называют их девочками из Хранилища… — Наконец он подтянул штаны, обернулся и подмигнул мне. — Думаю, они вполне ничего себе. Дэйви, тебе нужно их испробовать!
Мы брели дальше. Как скажет вам любой солдат, из казарм гораздо легче выбраться, чем проникнуть обратно, и стоило нам с Джонни забраться на стену, как нас тут же засекли часовые. На следующий день — памятного парада — мы отбывали наказание. Возможно, именно поэтому все и произошло.
Было чудное зимнее утро. Кажется, люди позабыли об этом. Стоял месяц мухаррам, и я помню, как чумной город на миг показался мне чуть ли не прекрасным, когда все мы, то есть войска, на рассвете выстроились около Темзы. Даже отвратная, протухшая река казалась бархатной. По ней шло все движение Империи: лодки под красными парусами, гребные шлюпки и баржи. Помню, как появился военно-морской аэропайл, вращалась огромная сфера его двигателя и как на небе, словно паутины, трепетали ряды бумажных змеев. В тот миг я подумал, что, несмотря на все доводы Джонни, та Империя, которую я защищал всю свою жизнь, не так и ужасна.
Потом начался парад. Вы же знаете, как мила индийскому сердцу помпезность, особенно по праздникам. А мы, девонширцы, собрались отмечать великую победу, которую предположительно одержали над дикими шотландцами. Как бы то ни было, пришел черед очередного гребаного парада. Вскоре ясные небеса потемнели, пошел мокрый снег, но зрелище все равно оставалось внушительным. Слоны шагали по Уайтхоллу с громадными паланкинами, которые раскачивались у них на спине. Танцовщицы бросали цветы, с бесчисленных зонтов и молитвенных флажков собравшихся поглазеть на парад стекали капли — это на день побросали свою работу труженики из Холборна, Клеркенвелла и Челси. Блестящие купола дворца резидента на Даунинг-стрит. А еще верблюды, волы, жеребцы и волынки да ситары.
Нам с Джонни выдали лопаты с длинными черенками. За слонами ехала телега, и мы должны были кидать в нее слоновье дерьмо. Как я уже сказал, таково было наше наказание. Хорошо, что не придумали чего похуже! Толпа сочла это жутко смешным — настоящий мюзик-холл, как мы поскальзываемся и то и дело взмахиваем руками. Чувство собственного достоинства Джонни страдало, вдобавок он устал и мучился тяжким похмельем. Вероятно, это стало последней каплей в его и без того наполненной оскорблениями жизни.
В толпе был один мужик, который пуще других потешался над нами, пока мы скользили и падали в снег вперемешку с дерьмом, в нашей лучшей форме. Он проталкивался вперед, чтобы идти вровень с нами и развлекаться. Я едва его замечал, но Джонни вдруг взревел и ринулся к нему, размахивая навозной лопатой, как алебардой. Сомневаюсь, что парень на самом деле хотел кого-то ударить, однако он словно обезумел, и люди шарахались от него прочь и кричали. Это, в свою очередь, напугало слонов, и в итоге парад захлестнула волна хаоса.
Вскоре началась стрельба. Палили из индийских магазинных винтовок, а не из отсталых старых мушкетов, которые выдавали сипаям. Шествие уже не напоминало парад, скорее поле боя, а мы, сипаи, если и петрили в чем-то, то в сражении. Буйство ревущих слонов добавляло сумятицы. Помню, как обрушилась стена громадного золоченого храма, когда в нее врезался один из зверей. Она просто развалилась, и священнослужители с воплями повалили оттуда, а холодный английский мокрый снег хлопьями падал. Было офигенно красиво!
Лондон охватило волнение, и в тот день я недурно управлялся со штыком и лопатой. Конечно же, лилась кровь, но меньше, чем можно было представить или чем придумали потом. Индийцы — так называемые верноподданные войска, верблюжьи полки из Хайдарабада и вся кавалерия — просто стреляли и отступали за пределы стен города. В тот день Лондон не сгорел, хотя храмовым обезьянам не посчастливилось, как и тиграм в Гайд-парке, а также всему тому, что выглядело не по-английски. Повторюсь: уже ходили слухи о восстании и большинство высокородных индийцев и богатых торговцев, равно как и резидент со свитой, уехали из Лондона много дней или даже недель назад. Город просто сам приплыл к нам в руки.
Мы были словно дети, буйствующие после длительного заточения. Конечно, мы разграбили магазины и склады, а заодно бунгало в Челси, храмы Уайтфриарса и дворцы Уайтчапела. Словно армия муравьев бесчинствовала на кухне, только вместо рисовых зерен люди тащили большие буфеты и диваны. Все высыпали на улицу, а мы танцевали и смеялись, причем стреляли в основном в воздух. Сипай или лондонец, полукровка или англичанин — в первый день восстания это действительно не имело значения. Все мы были по одну сторону баррикад.
Какое-то время я не виделся с Джонни — затерялся в радостной толпе. Нашел я его ближе к вечеру. Неудивительно, что именно вокруг него толпа радостно гудела громче всего — размахивали кусками стержней для штор, крюками и косами, били в храмовые барабаны. Происходило все это у великого храма Ганеши в Уайтфриарсе, и я решил, что, скорее всего, храмовые сокровища уже разграблены, а священнослужители убиты.
Джонни забирался повыше на башню, чтобы говорить со всеми нами. Не стану утруждать вас пересказом его речи: она вам либо известна, либо неинтересна. Впрочем, еще можно раздобыть не уничтоженные цензорами брошюры, если знать, кому дать на лапу. Это было просто… По мне, так Джонни просто оставался Джонни. Он говорил в духе своих