— И, как сокол, засыпаю к вечеру, — зевнул Джелал. — Мне, старому соколу, сон теперь нужнее, чем в былые годы.
— Годы принесли тебе мудрость. — Дауд ибн Зубайр помедлил, словно в нерешительности, затем вдруг спросил: — Правда ли, почтенный, что ты встречался с человеком, знавшим пророка?
— Правда, — с гордостью ответил Джелал ад-Дин. — Это произошло в Антиохии, когда армии Сулеймана шли на штурм греческого Константинополя. Дед хозяина гостиницы, где я остановился, был мединец, много старше, чем я теперь, ведь он служил халифу Ибн аль-Валиду, когда наши брали город. А еще прежде, в юности, он сопровождал Мухаммеда, когда пророк с триумфом вернулся из Медины в Мекку.
— Аллах акбар! — выдохнул Дауд. — Велик Господь! Тем больше чести мне быть рядом с тобой. Скажи мне, выпало ли тебе счастье услышать от старца хадис — предание о пророке, которое ты мог бы пересказать мне в поучение?
— Да, — сказал Джелал ад-Дин. — Я помню, словно это случилось вчера, как старец рассказывал о путешествии в Святой город. Абу Бакр, еще не халиф конечно, потому что Мухаммед был тогда жив, принялся бить погонщика, упустившего верблюда. Пророк улыбнулся и сказал: «Смотрите, что делает этот паломник!» Абу Бакр устыдился, хотя пророк и не приказывал ему перестать.
Дауд низко поклонился:
— Я твой должник.
Он несколько раз повторил рассказ, пока Джелал ад-Дин не кивнул в знак того, что спутник выучил его в совершенстве. По стародавнему обычаю, Дауд начал так:
— Я получил этот хадис от Джалал ад-Дина ас-Стамбу-ли, который слышал его от… как звали того старика, господин мой?..
— Его звали Абд аль-Кадир.
— Который слышал его от Абд аль-Кадира, получившего его от пророка. Подумать только — всего двое между пророком и мной! — Дауд снова поклонился.
Джелал ад-Дин ответил на поклон и зевнул:
— Умоляю простить меня. Воистину, мне нужен сон.
— Усни же, и да хранит тебя Аллах до утра.
Джелал ад-Дин завернулся в одеяло:
— И тебя, сын Зубайра.
— Недурная работа, — сказал неделей позже Дауд, указывая на земляной вал высотой в рост шести человек, окружавший столицу Телериха, Плиску.
— Детская игрушка в сравнении со стенами Константинополя, — возразил Джелал ад-Дин. — Там были двойные стены, каждая вдвое выше этой, из гладкого камня, с глубокими рвами спереди и между стенами, и казалось, все греки мира столпились на тех стенах, защищая их.
Вспоминая через полвека ужасный день штурма, он дивился, как ему удалось уцелеть.
— Я родился в Константинополе, — мягко напомнил ему Дауд.
— Ну конечно. — Джелал покачал головой, коря себя за то, что позволил прошлому затмить настоящее. Такое водится за стариками, но кому хочется вспоминать, что он стар?
Дауд оглянулся, проверяя, не услышит ли Искур, и понизил голос:
— Для диких язычников это недурная работа, и смотри какой охват, — должно быть, Плиска больше, чем я думал.
— Нет. — Джелал ад-Дин вспомнил разговор с прошлым послом к Телериху. — Сам город крошечный. Вал служит больше для обозначения границы ханского пастбища.
— Пастбища? Только-то? — Дауд расхохотался, запрокинув голову. — Мне чудится, будто меня перенесли в странный, незнакомый мир, где все не таково, каким представляется.
— У меня такое же чувство с тех пор, как мы прошли горный перевал, — серьезно ответил Джелал ад-Дин.
Дауд взглянул на него с любопытством. Тот попытался объяснить:
— Ты родом из Константинополя. Я появился на свет недалеко от Дамаска, где и теперь живу. Между этими городами долгий путь, больше, чем от Константинополя до Плиски.
Дауд кивнул.
— И все же это путь через единообразие, — продолжил Джелал ад-Дин. — Мало различий в погоде, в посевах, в народе. Да, в Константинополе и по сей день больше греков, больше христиан, потому что мы правим в нем не так долго, как в Дамаске, но это различие в степени, а не в роде.
— Все так. — Дауд опять кивнул. — Между тем как здесь…
— Да, здесь. — В голосе Джелал ад-Дина явственно прозвучала ирония. — Оливы здесь не растут, солнце пробивается сквозь туман, пеленающий его, как новорожденного младенца, и я бы обрадовался даже грекам, случись возможность хорошо побеседовать. Это другой, не наш мир, и он мне не слишком по душе.
— Все же мы надеемся обручить его с нашим в исламе, — заметил Дауд. — Так оно и будет, так и будет. Покорность воле Божьей объединяет людей.
Теперь уже Джелал ад-Дин проверил, не слышит ли их Искур. Кочевник выехал вперед. Джелал ад-Дин договорил:
— Даже болгар.
Дауд хихикнул.
Искур выкрикнул что-то, обращаясь к стражникам, развалившимся у деревянных ворот в земляном валу Плиски. Те закричали в ответ. Искур заорал еще громче. Стражники неуклюже поднялись и отворили ворота. И вытаращили глаза, увидев спутников Искура.
Джелал ад-Дин сурово приветствовал их, проезжая в ворота, — и не только с целью приструнить бездельников. Он указал вперед, на каменную стену самой Плиски:
— Видишь?
— Вижу, — согласился Дауд. Сторона квадратной стены составляла не больше полумили. — В наших землях это была бы крепость, а не столица.
Ворота в каменной стене оказались открыты. Джелал ад-Дин закашлялся, въезжая в город вслед за Искуром и Омуртагом. Плиска воняла, как — и даже более чем — большой город. Джелал ад-Дин пожал плечами. Он знал, что со временем перестанет замечать зловоние.
Недалеко за воротами стояло большое здание из резного дерева.
— Это дворец Телериха! — объявил Искур.
Перед дворцом стояли низкорослые степные лошадки, подобные конькам Искура и Омуртага, а с ними, как с интересом отметил Джелал ад-Дин, несколько настоящих коней и мулов со сбруей, непохожей на арабскую.
— Чьи это? — спросил он, указав на них.
— Не знаю, — ответил Искур.
Он сложил руки трубой и заорал в сторону дворца. Вопли, заметил Джелал ад-Дин, кажется, для болгар обычный способ решения любой проблемы. Вскоре открылась дверь, которой арабы прежде не заметили за сложным переплетением резьбы.
Едва увидев, что кто-то выходит из дворца, Искур и Омуртаг поворотили коней и поскакали обратно, даже не оглянувшись на послов, которых привели в Плиску. Подойдя, человек с минуту разглядывал прибывших.
— Чем могу служить вам, господа? — спросил он на арабском, столь свободном, что Джелал ад-Дин выпрямился в седле и насторожился.
— Мы — посланцы халифа Абд ар-Рахмана, явились в ваш прекрасный город, — Джелал ад-Дин при нужде не стеснялся преувеличений, — по велению вашего хана, чтобы объяснить ему, чем славен ислам. Я имею честь обращаться… — Он сделал вопросительную паузу.
— Я Драгомир, дворецкий могучего хана Телериха. Сойдите с коней и будьте гостями. — Драгомир снова поклонился.
Ему, по мнению Джелал ад-Дина, было лет под сорок, он был крепкого и правильного сложения, светлокож, с окладистой каштановой бородой на довольно широком лице и серыми, совершенно непроницаемыми глазами — полезное для дворецкого свойство.
Джелал ад-Дин со спутниками с удовольствием спешились. Словно по волшебству появились мальчики, чтобы отвести арабских скакунов к коновязи перед дворцом и занести внутрь седельные сумы. Джелал ад-Дин кивнул на других рослых коней и мула.
— Скажи мне, чьи они? — обратился он к Драгомиру.
Светлые глаза под тяжелыми веками метнулись к коновязи и снова к лицу Джелал ад-Дина.
— Это, — объяснил Драгомир, — кони посланников папы римского, явившиеся по велению моего хана поведать ему, чем славно христианство. Они приехали сегодня утром.
В тот вечер Дауд ударил кулаком в стену выделенной четверым арабам комнаты.
— Лучше им остаться язычниками, чем обратиться в христиан! — воскликнул он.
Его пыл объяснялся не только тем, что Телерих пригласил в Плиску и христиан, словно собирался продать свои владения той вере, что предложит большую цену. Его злость подогревалась голодом. На вечернем пире угощали свининой (Телерих на нем не присутствовал — по какому-то языческому обычаю, хану полагалось есть в одиночестве).
— Это не так, — сдержанно возразил Джелал ад-Дин.
— Почему же? — Дауд пристально посмотрел на старшего.
— Будучи христианами, они станут зиммиями — людьми Писания, а это дает им надежду на рай. Если же они не откажутся от языческих обрядов, их души наверняка достанутся шайтану.
— Их душам, языческим или христианским, самое место у шайтана, — съязвил Дауд, — но христианская Болгария в союзе с Римом, а то и с франками преградит истинной вере путь на север и может стать острием копья, вновь направленного на Константинополь.
— Ты говоришь истину, — вздохнул Джелал ад-Дин. — Однако же истинна и истинная вера, а истина, несомненно, возобладает над ложью христиан.
— Да будет так, — тяжело произнес Дауд. — Но разве здешние земли не были уже христианскими, пока болгары не отбили их у Константинополя? Все греческие земли следовали их вере. Не сомневаюсь, что в этих местах и сейчас еще остались христиане, что может склонить Телериха к их вере.
Спор прервал стук. Дауд взялся за нож, а свободной рукой открыл дверь. Но за ней не оказалось врага. Там стояли четыре девушки. Глаза и волосы первых двух были как у Драгомира — непривычно светлыми, на взгляд Джелал ад-Дина. Другие две оказались смуглыми, даже темнее арабов, причем одна — с раскосыми глазами. Но все четыре были хороши собой. Они улыбнулись и скользнули внутрь.
— Телерих не христианин, — сказал Джелал ад-Дин, улыбаясь одной из светлокожих девиц. — Христиане не держат наложниц.
— Что доказывает их глупость, — заключил Дауд. — Задуть светильники или пусть горят?
— Оставь, — сказал Джелал ад-Дин. — Я хочу видеть, что делаю.
Джелал ад-Дин низко склонился перед ханом Телери-хом. Дауд за его спиной также поклонился. Стоявшие еще на шаг позади Малик ибн Анас и Салман аль-Табари преклонили одно колено, как подобает низшим по званию.
— Встаньте, вы все, — на сносном арабском произнес Телерих.