— Кыш, гаденыш, — голосом слабым, но с оттенком одобрения, прикрикнул на него Ирокезов старший, а младшенький швырнул головешку. Попугай не обиделся — привык… Он слетел с дерева.
— Курс Амстердам! — скомандовал он воробьям, и, обращаясь к людям, добавил: «Берлин подо мною, один в вышине…»
В ответ на наглую попугайскую выходку, Ирокезовы только погрозили кулаками своему любимцу.
Покувыркавшись в воздухе, птица села на плечо Ирокезову младшему:
— Дай пожрать, гадёнышу!
Попугай ласково потёрся хохолком о щёку сынка. Тот отломил ему кусок хлебного мякиша и сунул в клюв.
— Права птица, права! — удовлетворённо оказал сын отцу. — Пора в Амстердам кочевать.
Ирокезов младший вспомнил добрую Амстердамскую баню, и по его телу забегали приятные мурашки.
— Кочевать, дело не хитрое, — Ирокезов старший взглянул на небо, затянутое серыми тучами — Двигатель-то как?
— А что ему сделается? Работает, небось.
Двигатель они законсервировали, как только прилетели. Его, а также мешок пороху, Ирокезов лично затолкал в громадную муравьиную кучу.
— Ты погляди, может его муравьи засидели?
— Фу, папа, — оказал Ирокезов младший, — вечно ты с пошлостями.
Ирокезов старший добродушно захохотал. Он любил иногда вгонять сына в краску. По мнению папаши, это сохраняло тому хороший цвет лица.
Прогнав муравьев из муравейника, Ирокезовы откопали мешок пороха и двигатель.
На самом деле там был не один, а целых два двигателя, но Ирокезов старший считал (и не без оснований), что в сцепке они работали экономичнее, что открывало определенные перспективы. Поэтому он взял с собой не два бочонка пороха и семь бочонков вина, как рассчитывал, а один бочонок пороха и девять бочонков анжуйского.
— Как новый! — констатировал Ирокезов младший. Вместо ответа Ирокезов старший тряхнул конструкцию. Из двигателя посыпалась труха и муравьиные яйца. Муравьи подхватывали их, и, не давая разбиться, относили в сторону.
— Это сверху, как новый. А внутри может и воронье гнездо оказаться.
— Вороны, папаша, — веско сказал сын, — в муравейниках не живут.
— Жить не живут, а в гости ходят. Иногда, — возразил Ирокезов старший, любивший, чтоб последнее слово оставалось за ним.
— Дурак ты, папа — притворно огорчился Ирокезов младший. На это Ирокезов старший, оторвавшись от обследования двигателя, ответил:
— А ты, между прочим, плоть от плоти моей.
Тут Ирокезов младший огорчился уже не притворно, потому что по законам генетики выходило, что и он дурак тоже. Не желая обсуждать такую деликатную тему, он предложил.
— Оставим это папенька. Ты аппарат лучше осмотри.
Ирокезов старший вытряс из двигателя весь мусор, который пожелал оттуда выпасть и засыпал в воронку пригоршню пороху. Сын смотрел на него и на языке его висели слова предостережения.
— Отошёл бы ты сынок. Я на второй передаче ввысь взмою.
Гдыня прекратил склёвывать муравьев и опять взлетел на берёзу. Оттуда он закричал пожарной сиреной. Мотор, рявкнув, поднял Ирокезова в воздух. Медленно, с большим достоинством, папаша облетел поляну, полавировал среди берёз.
Попугай догнал его и начал кружить вокруг.
Ирокезов младший, понаблюдав немного, стал загонять муравьев обратно. Муравьи возвращались с большой неохотой. Пришлось ради ускорения процесса вылить в муравейник кувшин медовухи. Только после этого Ирокезов младший взглянул вверх, посмотреть, как там отец.
А Ирокезов старший тем временем покорял пятый океан. Он уже превратился в точку, легко уходя в затянутое облаками небо. Через несколько минут вернулся. Вынув из-за пазухи задремавшего в тепле Гдыню, оказал:
— Лететь можно, только вот ветер….
Разомлевший в тепле Гдыня добавил от себя:
— «Ветер, ветер на всем Божьем свете».
Ирокезова младшего эти подробности не интересовали. Его интересовал двигатель.
— Двигатель-то как?
Ирокезов старший показал сыну большой палец.
— А ты говоришь воронье гнездо. Видать, батюшка, не твой я сын.
— Со своей роднёй позже разберешься, — отмахнулся папаша. — Собрал бы лучше вещи.
Вещи собрали быстро, связав их в один огромный узел, и уложили в сетку, сплетённую из лыка. Кое-что из вещей везти назад не следовало бы (Ну скажите, кому в Амстердаме нужны пустые бочонки?) и Ирокезов младший разминаясь и играючи бросал их в метавшегося впереди Гдыню.
Негодующе качая головой Ирокезов старший пристегнул сетку к двигателю.
— Влезай сынок, время трогаться.
Ирокезов младший влез в сетку. За ним влетел попугай.
— Трогай папаша, только уже без виражей, да и за галками не гоняйся.
— Бога ради, — добавил Гдыня. Ирокезов старший, поправлявший ремни, посмотрел на попугая.
— Что-то попугай у нас стал излишне религиозен последнее время. К радхонитам, наверное, летал?
— Погоняй папаша, — нетерпеливо напутствовал сын. — С Гдыней я разберусь.
Ирокезов старший дёрнул за рычаг, и поднялся в воздух. Вслед за ним поднялась и привязанная сеть, в которой сидел сын, и лежали вещи.
Поляна внизу становилась все меньше. Волны тумана сжимали её и, наконец, совсем скрыли от глаз. Теперь под ними расстилался лес. Лес без конца и без края.
Набрав высоту, он взял курс на Амстердам.
Внизу проплывали леса, реки, редкие деревушки. Люди выходили из домов посмотреть на знамение.
— Глядите-ка, — говорили они. — Ирокезовы домой полетели. Видать осень скоро…
Четыре часа полёт продолжался вполне нормально. Ирокезов старший успешно боролся с обледенением и встречным ветром. Обходя дождевые тучи, они едва-едва спаслись от грозы, в которой чуть было не погиб Гдыня, неосторожно высунувший голову из сетки.
Полёт уже подходил к середине, как двигатель качал барахлить. Время на починку не было. Ирокезов старший стукнул себя по спине. Мотор, словно прокалившись, заработал сперва с удвоенной, а потом с утроенной и даже учетверенной силой. Перекрывая шум ветра, Ирокезов старший крикнул Ирокезову младшему.
— Видать, ты все же мой сын…
— А? — проорал не понявший хода папашиных мыслей Ирокезов младший.
— Движок в разнос пошёл.
Спустившаяся ночь укрыла арену воздушной драмы.
Через 28 часов Ирокезовы были чёрт знает где, неизвестно на каком расстоянии от Амстердама. Порох в мешке кончился, и им пришлось садиться в каком-то лесу. Сразу после приземления сон сморил путешественников. Проспав ещё 16 часов. Ирокезов старший проснулся в отличном расположении духа. Ирокезова младшего рядом не было.
— Эй, сынок! Не выяснил ли ты где мы и далеко ли до Амстердама? — зычно крикнул он в сырую темноту обступавшего со всех сторон леса.
— Нет ещё, — донеслось из кустов, сквозь шуршание бумаги.
— А чего ты там делаешь?
Ирокезов младший вышел из кустов, неся в руке стебель какого-то растения.
— Маис кушаю, папенька.
— Маис?
Молния сверкнула в мозгу Ирокезова старшего.
— Знаешь ли, сынок, где мы? Это же…
Так, задолго до Колумба и викингов, европейцами была открыта Америка.
Глава 3
Что Парис был красавцем, придумали позже.
В действительности дело было иначе — он был одноногим.
Только это и спасло его от мобилизации во время Второй Пунической войны.
Крепкие мужики, запасшись кто чем, пошли громить Карфаген, а Парис остался в родном городе. Деваться ему было некуда, и чтобы гипесексуальный юноша не злоупотреблял вином и одинокими женщинами, папаша, служивший там вроде как старостой, пристроил сына на почту.
Выдали Парису старый велосипед, оставшийся еще от 6-ой экспедиции с Фомальгаута и начал он развозить новости. Сразу надо оговориться, что грамотность не входила в число достоинств жителей Трои, и поэтому работы у него было немного. Чаще всего Парис из-за этого сидя на почте, просматривал открытки пришедшие транзитом. Именно здесь Судьба и приготовила ему сюрприз.
Однажды на почту пришла письмо для Ирокезовых. Парис оседлал машину и погнал на окраину, где жили герои.
В этот раз Ирокезовы на войну не пошли.
Объяснялось это просто: все кругом знали, что если взять их в долю, то дело кончиться слишком быстро. Бывали уже случаи. Войны-то толком не получалось, а происходило простое избиение противника, да и, что неприятнее всего, своим тоже доставалось. Причем как-то так получалось, что решали кто в конфликте прав, а кто нет сами Ирокезовы.
До заветной двери Парис добрался быстро — почтовый велосипед в уличном движении имелпреимущество даже перед колесницами сенаторов.
Ирокезовы, сидя на прогретой солнцем гранитной завалинке, занимались мирным делом — ремонтировали пороховые двигатели — исконное свое средство передвижения. Кругом лежали части диковинных механизмов, воняло пороховой гарью.
— Здорово, Ирокезовы! — приветствовал их Парис. — Бог в помощь!
— Бога нет! — мрачно отозвался Ирокезов младший. Мрачность его была вызвана вчерашним проигрышем на скачках. Он лизал ободранный палец и волком смотрел на почтальона. — Чего надо, одноногий?
— Тут вам депеша.
Парис разорвал конверт и остолбенел. С картонки на него глядела женщина изумительной, ошеломляющей красоты. Золотые волосы, голубые глаза… Ног видно не было, но они подразумевались такой длинны и красоты, что почтальон чуть сознания не потерял.
Ирокезов старший, видя замешательство Париса, грубо выдернул из его рук открытку, чем вернул юношу к жизни.
— Кто это? — Спросил ошеломленный Парис. Ирокезов, углубившись в чтение открытки, ответил:
— Тутанхамон XII. Сволочь бородатая. Бомж посмертный… — он повернулся к сыну. — Опять пирамиду строить просит.
Несколько мгновений Ирокезов младший соображал, а потом надулся словно клещ.
— Опять в кредит? Да за кого он нас держит? За финикийцев?
Папаша не ответил.
— Не поедем, папенька! Его дед нам еще за прошлое должен! За деда с отцом еще не рассчитался, а тоже помереть, как порядочный норовит.