– Столько, сколько я пожелаю? – озадаченно переспросил Корнелиус, – Именно так. Сколько вам нужно для полного удовольствия – пуд, сто пудов, тысяча?
Брови фон Дорна грозно сдвинулись. Кажется, герр Вальзер позволяет себе насмешничать? Аптекарь же, заметив, как изменилось лицо мушкетера, зашелся тихим смехом – пожалуй, все же не издевательским, а возбужденным.
– Не вертите головой, мой молодой друг, вы мне мешаете. Сидите и терпеливо слушайте, я начну издалека.
Он вставил Корнелиусу в рот костяные распорки, и на этом диалог естественным образом превратился в монолог.
– Восемь лет назад я поступил профессором фармакологии и травоведения на медицинский факультет Гейдельбергского университета. Вы, конечно же, слышали об этом почтенном учебном заведении.
Фон Дорн подтверждающе угукнул – в Гейдельберге, только на теологическом факультете, учился его брат Андреас.
– Не трясите головой, сидите смирно… Условием моего договора с ректоратом было то, что в свободное от лекций и лабораторных опытов время мне будет дозволено свободно рыться в университетских архивах. В ту пору я был приверженцем галенистской терапии, изучал целебные свойства сурьмы и надеялся отыскать полезные сведения об этой удивительной субстанции в трактатах и записках знаменитых алхимиков прежних столетий. Попутно мне попадалось множество любопытнейших документов, не имеющих отношения к предмету моего научного интереса, однако человек с пытливым разумом всегда держит глаза широко открытыми – ведь никогда не знаешь, откуда забрезжит благословенный свет. И вот однажды я наткнулся на записи одного пастора, некоего доктора Савентуса, человека большой учености, знатока греческой и древнееврейской премудрости. Он жил сто лет назад.
Фон Дорн замычал – больно.
– Потерпите, здесь, в десне, застрял маленький осколок зуба. Вот так! Больше больно не будет… Этот богослов служил в Ливонии приходским священником и во время войны попал в московитский плен. После множества приключений, которые я вам сейчас пересказывать не буду, Савентус оказался в Кремле, где предстал перед очами царя Ивана – того самого, кого впоследствии прозвали Грозным. Пастор пишет, что царь обошелся с ним милостиво и сказал, что давно ищет ученого мужа, который помог бы ему разобрать старинную библиотеку, доставшуюся государю от предков. И далее автор записок подробно излагает историю этого книжного собрания, которое он именует Либереей. Царская библиотека… Прополощите рот водкой, но только, умоляю, не глотайте.
Воспользовавшись тем, что снова может говорить, Корнелиус нетерпеливо воскликнул:
– Послушайте, герр Вальзер, к дьяволу вашу библиотеку! Рассказывайте про сокровища.
– Так библиотека и есть то самое сокровище! Капитана охватило глубокое разочарование. Он так и знал, что этот книжный червь вывернет на какую-нибудь тоскливую чушь. Нашел, кого слушать всерьез, развесил уши! Вальзер снова засмеялся.
– У вас удивительно выразительная мимика, герр фон Дорн. Сейчас я изготовлю слепок из воска. Пошире рот и не вздумайте шевелиться.
«Пусть болтает, – думал Корнелиус, пока лекарь залеплял ему десны вязким и горячим, – лишь бы сделал хорошие зубы».
– Либерея – это та самая библиотека византийских императоров, в основу которой легло собрание великой Александрийской библиотеки и сочинения первых христианских вероучителей. Двести лет назад принцесса София, племянница последнего кесаря, привезла великому герцогу московитов это сокровище в приданое. Невежественные цари книгами интересовались мало, и до Ивана библиотека так и пролежала в сундуках почти нетронутой. За полвека до Савентуса к книгам допустили ученого афонского монаха Максимуса, но разобрать библиотеку до конца не дали. А между тем Савентус пишет, что в сундуках лежали редчайшие, а то и вовсе уникальные списки и рукописи, самая немудрящая из которых стоила бы не менее тысячи золотых дукатов. Это по ценам столетней давности, а в наш просвещенный век король французский заплатил бы за неведомую комедию Аристофана или собственноручные записки Тацита пятьдесят, нет, сто тысяч ливров!
Корнелиусу уже не казалось, что Вальзер несет чушь. Кто бы мог подумать, что древняя писанина стоит такие сумасшедшие деньги? Сто тысяч ливров!
– Но Аристофан, Тацит – это всё пустяки, мой храбрый капитан. Аптекарь наклонился вплотную к лицу Корнелиуса. В голубых глазках Вальзера восторженными огоньками горели отражения свечей. – В приданом принцессы Софьи находился сундук с тайными, запретными книгами, доступ к которому имели только сами порфироносцы. Что в том сундуке – царю Ивану было неведомо, ибо все книги и рукописи там были на древних языках. Именно с тайного сундука Савентусу и было ведено начать. Кроме некоторых первохристианских книг, почитавшихся в Византии еретическими, пастор обнаружил там греческий трактат по математике, написанный неким Замолеем, о котором Савентус при всей своей учености никогда не слыхивал.
Капитан пожал плечами – мол, я-то тем более.
– Ливонец стал изучать этот трактат и ахнул – книга оказалась ложной, вернее двойной: сверху греческий текст на пергаментных листах, а под ним . другой, еще более древний, написанный на папирусе. В прежние времена так иногда делали – прятали одну книгу внутри другой… Воск застыл.
Дайте-ка выну.
– А что там было, на этом секретном папирусе? – спросил фон Дорн, стирая с десен восковой налет.
Адам Вальзер воздел палец и изрек:
– Всё золото вселенной. – Посмотрел на отвисшую челюсть мушкетера, засмеялся. – Я не шучу. В этой арамейской рукописи подробнейшим образом излагался рецепт изготовления Красной Тинктуры.
– Рецепт чего?
– Красной Тинктуры или Магистериума – магического порошка, который иногда еще называют Философским Камнем.
– Того самого Философского Камня, который пытаются добыть алхимики? Камнем, при помощи которого любой металл можно превращать в золото?
А может быть, аптекарь сумасшедший, подумал капитан. Ну, конечно. И ведет себя странно, и говорит чудно. Но голос здравомыслия почти сразу умолк, заглушенный бешеным стуком сердца. Всё золото вселенной!
– Ну, положим, не любой, – покачал головой Вальзер, – а лишь те, что ближе всего к золоту по субстантивной массе. Например, ртуть. Видите ли, мой славный друг, внутри каждой частицы материи дремлют мощные силы, которые лишь ждут мига, чтобы проснуться. От того, в каком положении застыли эти силы, и зависит, что это за вещество – железо, медь или, скажем, олово. Вещество, именуемое Философским Камнем, пробуждает эту потаенную силу, многократно умножает ее, так что силы материи приходят в движение и застывают, уже сцепившись иным образом. Вследствие этого процесса один элемент способен превращаться в другой. Разумеется, чем элементы родственней друг другу, тем меньше Философского Камня потребно для трансмутации.
– И в этом самом Замолее содержался рецепт добывания золота?
– Да, с подробнейшим описанием всех стадий этого процесса и даже с образцом золотых песчинок. Савентус видел их собственными глазами и испытал кислотой.
Корнелиус схватился рукой за воротник – стало душно, жарко.
– Значит, всё точно? И Философский Камень – не выдумка шарлатанов?
– В своих записях пастор клянется Господом Иисусом, что золото настоящее и что рецепт достоверен. Савентусу случалось заниматься алхимией, так что он знал толк в подобных вещах.
– Погодите, герр Вальзер, я ничего не понимаю… – Капитан схватился за виски. – А почему константинопольские императоры не воспользовались рецептом? С Философским Камнем они могли бы не только восстановить Великую римскую империю, но и завоевать весь мир!
Аптекарь растерянно захлопал глазами.
– В самом деле, почему? – пробормотал он. – А, я знаю. Базилевсы почитали алхимию бесовством, диавольской наукой. Восточная империя просуществовала тысячу лет, и за этот срок почти не изменилась. Она была похожа на муху, застывшую в янтаре. Византийцы не верили в науку, разум и прогресс, вот почему их обогнали западные и восточные варвары. В Константинополе не развивали знания, а лишь копили их без всякой пользы. Спасибо хоть, не уничтожали, а хранили – как тот запретный сундук с книгами. В этом греческие императоры были очень похожи на русских царей.
– Что же, и царь Иван тоже побоялся бесовщины?
– Не думаю. Когда Савентус сообщил ему о своей находке, царь велел выдрать пергаментные страницы лжетрактата, а папирус заковать в серебряный оклад, сплошь выложенный «огненными лалами страны Вуф» – так сказано в записках. Не знаю, что это за страна такая, но лалами в России называют рубины.
– Обложка сплошь из рубинов? – дрогнув голосом, переспросил фон Дорн. Такое сокровище представить было легче, чем какой-то неведомый Философский Камень.
– Да. Но увидев, каким алчным огнем загорелись глаза царя, пастор испугался – понял, что обладателя такой тайны Иван живым не выпустит. И, пользуясь тем, что держали его вольно, Савентус бежал из Москвы – сначала в Литву, оттуда в Польшу, а осел в Гейдельберге. Там он вскоре и умер, завещав свои записки факультету. На титульном листе рукописи осталась помета ученого секретаря: «Бред и нелепица, ибо господин доктор Савентус, как ведомо всем, был скорбен рассудком. Да и его россказни об обычаях московитов невероятны». Такой вот приговор. Неудивительно, что до меня в течение ста лет в рукопись никто не заглядывал.
– А что если и вправду всё бред и нелепица? – встревожился капитан. Вы же не видели этого Савентуса, а ученый секретарь его хорошо знал. Выходит, всем в Гейдельберге было ведомо, что ваш пастор сумасшедший.
– Очень возможно, что от перенесенных злоключений Савентус и в самом деле отчасти повредился в рассудке, – признал Вальзер. – Но его свидетельство отнюдь не бредни. Для гейдельбергских профессоров прошлого столетия Московия была сказочной страной, я же теперь знаю точно, что пастор писал про обычаи московитов правду. Нет никаких сомнений в том, что Савентус действительно жил в Кремле и встречался с грозным царем Иваном. А если пастор столь точен во второстепенных подробностях, зачем бы ему выдумывать небылицы о Философском Камне?