училось тогда в этих именно местах; возможно, даже у той самой пастушьей хижины, в которой они провели свою первую ночь «на этой стороне». И случившееся не располагало к откровенному рассказу, потому что это было что-то настолько скверное, что Яков не хотел вспоминать об этом и спустя тридцать пять лет. Разумеется, Альв прямо ни о чем его не спрашивала, не желая причинять ненужную боль, но и запретить себе думать об этом не могла тоже. И думала, разумеется, гадая так и сяк, чем была занята и сейчас.
От размышлений ее отвлекла перекличка охранников и возниц и шум, поднятый останавливающимися прямо на дороге повозками.
– Что случилось? – повернулась Альв к жене торговца мехами.
– Добрались до могилы Ратера, – объяснила словоохотливая женщина. – Здесь обозы обычно встают на дневной отдых. Бивак разбивать, конечно, не будем, еще не время, и лошадей распрягать тоже не станем, но дадим им отдохнуть, напоим и накормим. Ну и людям перекусить да передохнуть не помешает. Опять же, облегчиться…
– А что за могила? – поинтересовалась Альв. – Или это просто название места?
– Да вон! – кивнула Верле, указывая направление. – Курган видишь?
– Вижу! – кивнула Альв.
Теперь она и в самом деле увидела сложенный из обломков камней небольшой курган. Он находился в стороне от дороги, как раз посередине обширной пустоши, занимавшей подошву и часть склона горы. Голое, открытое всем ветрам место. Мхи, пятна кустарника, каменные языки. И ничего, что указывало бы на то, что это могила. Ни знака, ни надгробного камня.
– Кем был этот Ратер? – спросила Альв, внимательно осмотрев пустошь и курган.
– Ратер-то? – переспросила слезшая на землю Верле. – Воин какой-то, – пожала она полными плечами. – Герой. Иначе кто бы стал насыпать над его могилой курган?
И то верно, курганы насыпают над усыпальницами вождей и героев. Это Альв вроде бы знала, но сейчас вспомнила кое-что еще: там, где живет она, курганы уже давным-давно не насыпают. Ни для кого. Даже для королей. Однако курган над могилой Ратера выглядел так, словно его насыпали недавно, не более полувека назад. Так что, скорее всего, здесь, на севере, старые обычаи отступать не желали.
Дальний север, медленное время….
Много лет Яков не вспоминал о том, кем он был до того, как стал Яковом Свевом. Запрещал себе помнить, потому что память – это боль, и, в конце концов, он забыл, заставил себя забыть и даже перестал видеть сны о своих родителях, о матери и отце, о братьях и сестрах, облик которых уже совершенно стерся из его памяти. О доме на высоком берегу и о том, что случилось в ту штормовую ночь, когда он, казалось, навсегда покинул этот мир. И вот он вернулся, а значит, вместе с ним вернулись его гнев и горечь, его печаль.
В сущности, возможность возвращения была предусмотрена заранее. Якову, тогда еще Йепу, исполнилось семь лет, когда отец увез его в родовую башню на остров Черн и долгих семь дней учил тайнам клана. Сами таинства, их смысл и сущность передавались наследнику, то есть в данном случае Якову, только вместе с дарами совершеннолетия. Поэтому в семь лет заучивались только правила, формулы и последовательность действий. Заучивались, чтобы знать наизусть без необходимости понимания того, что знаешь. А потом случилась та жуткая ночь, и отец буквально силой вытолкал Якова в иной мир, в другую жизнь.
Оглушенный обрушившимся на него несчастьем, раздавленный горем, Яков все же нашел в себе силы подавить страх и начать жить сызнова. И первое, что он сделал, еще не понимая толком, куда попал, – спрятал в лесу свой перстень с дедовской печаткой, клановый медальон и кинжал – подарок отца на семилетие. И затем в течение многих лет даже не вспоминал об этих реликвиях, считая их потерянными. Однако однажды, оказавшись по случаю как раз в тех местах, где перешел границу между мирами, он неожиданно узнал тот поворот дороги, который увидел на рассвете, холм с белой церквушкой и лес, начинавшийся сразу за насыпью железной дороги. Узнавание оказало на Якова такое сильное впечатление, что он тут же бросился в лес, чтобы найти то памятное место, где спрятал свои сокровища. Самое удивительное, что он достаточно быстро нашел свой клад и, выкопав, едва не лишился чувств от нахлынувших на него воспоминаний. Вот тогда у Якова и появилась идея вернуться назад и отомстить, залить кровью Скулну и окрестности, но главное – Ицштед и замок Бадвин, разумеется.
Вспомнив заученные наизусть правила и главный аркан, он в течение нескольких лет готовился уйти «на ту сторону», но, в конце концов, так никуда и не ушел. У него была теперь другая жизнь, в которой Яков Свев был вполне на своем месте. А месть… Месть не стоила того, чтобы сломать жизнь себе, новым родителям и маленькой Труте, которую он любил как родную. И он отложил путешествие на неопределенное «потом», чтобы со временем окончательно забыть и об этой вполне фантастической идее, и о своей прошлой жизни, которая и была-то, в сущности, всего лишь жизнью ребенка.
Все изменилось с появлением Альв. Увидев ее – и тех других – на снегу, он сразу заподозрил неладное. Когда же она назвалась, прошлое властно вернулось к нему, чтобы теперь уже не оставить никогда.
Альв Ринхольф.
«Ну надо же! Альв Ринхольф. Эльф из Волчьего Круга».
Языки, которые он знал до того, как стал Яковом Свевом, вернулись к нему так же, как и память о мире по ту сторону «завесы». Остальное – промысел божий. Неизвестно, что стал бы делать Яков, не влюбись он в эту таинственную женщину. Трудно сказать, как повернулось бы дело, не вмешайся в игру Куприянов. Но, в конце концов – к добру или ко злу, – все случилось как случилось. И вот он снова Йеп, его кинжал висит на поясе Альв, а дедов перстень – у него на шее, нанизанный на ту же цепочку, на которой подвешен клановый медальон. Ну и еще одно немаловажное обстоятельство: он вернулся домой и стоит у могилы своего отца.
Несколько минут назад, когда они только приблизились к этому месту, проводник показал ему на курган, сложенный их осколков красновато-коричневого гранита, и сказал:
– Это могила Ратера, здесь мы обычно останавливаемся перекусить и отдохнуть.
– Ратера? – удивился Яков, полагавший, что отец погиб где-то севернее, то есть там, где сам он перешел «за грань». – Ты говоришь о Ратере Богсвейгире?
– Точно! – кивнул проводник. – А говорил, что плохо знаешь эти места.
– Я их просто забыл, – пожал плечами Яков, впиваясь взглядом в могильный холм. – С детства здесь не был… Так он здесь погиб?
– Про это не скажу, – ответил проводник, – но рассказывают, что похоронен он именно здесь.
«Кто же тогда насыпал могильный холм? – Вопрос не праздный, потому что победители в здешних войнах обычно не столь великодушны к побежденным. – Надо бы узнать, кто проявил такую небывалую щедрость!»
– Не знаешь, – спросил он проводника, – кто насыпал курган?
– Герпир Аустмадер, я думаю, – ответил мужчина.
«Вояка с востока?»
– Кто он, этот Герпир?
– Ярл Скулны.
– Так он не из местных?
– Нет, – покачал головой проводник. – Он с Архипелага, с Альса, кажется. Но точно не скажу. Сам понимаешь, где они и где я. Раньше-то, конечно, ярлы себя от народа не отделяли, но те времена прошли, приятель. Герпира чаще бароном величают, чем ярлом. Но ты же сам в немецких землях живешь, должен, стало быть, понимать, в чем разница.
– Понимаю, – кивнул Яков.
Он проводил Сигуса взглядом и снова обернулся к могильному кургану. Там, под камнями, лежали кости его отца. Во всяком случае, Яков хотел в это верить.
«Сейчас я старше, чем он был тогда, – подумал он с удивлением. – Сколько ему тогда было? Лет тридцать или чуть больше… А казалось, старик!»
Наверное, следовало прочесть молитву, но Яков понимал, что христианская молитва здесь неуместна, – «Отец этого не поймет!» – а как молятся Одину или Тору, он просто не помнил.
«Или я должен помолиться Вали?[20]»
Но если не читать молитву, оставалось только одно – поговорить с Ратером Богсвейгиром по душам, как разговаривал Яков с Ильей Свевом, когда приходил на его могилу. Однако Свева Яков знал в течение многих лет своего детства, юности и зрелости. Им было о чем поговорить и тогда, когда Илья был жив, и тогда, когда его не стало. С Ратером все обстояло иначе. Богсвейгир – что означает «лучник» – являлся родным отцом Якова. Их объединяли кровь и род и вот эта холодная земля. И безумная отвага, и неколебимая твердость духа… Но им не о чем было говорить, вот в чем дело.
В результате Яков просто постоял пару минут, глядя на могильный холм, отдал отцу дань памяти и пошел искать Альв.
Та, как ни странно, отлично вписалась в новую компанию. Стояла рядом с маленьким костерком, слушала болтовню собравшихся у огня женщин, вставляла уместные реплики и ела кусок вяленого мяса, которым ее угостил кто-то из новых товарок. Отличное вживание в образ, хотя кое-кто явно заметил несоответствие между показной простотой и непоказной уверенностью в себе, волей, тотальным контролем, сочетающимся с несочетаемым – легкостью, естественностью и необычной грацией, с которой Альв двигается, ест, смотрит, говорит. Эта крупная – высокая и дородная – женщина, пригласившая попутчицу в свой фургон, смотрела на нее тем особым взглядом, который бывает у людей, силящихся что-то вспомнить или понять. И это Якову решительно не понравилось. Он предпочел бы двигаться не привлекая к себе внимания, но, с другой стороны, что же делать? Они с Альв составляли такую пару, на которую трудно не обратить внимания.
«Посмотрим… поглядим…»
– Альв! – позвал он, подходя, но женщина, по-видимому, только того и ждала. Знала небось, что он к ней приближается. Почувствовала, как умеет только она. Оглянулась сразу, а на губах уже расцветает улыбка.
«Наверное, это все-таки любовь!» – отметил он краем сознания, чувствуя, как в ответ на ее улыбку учащается ритм его сердца.
И женщина почувствовала его реакцию. Улыбнулась еще шире, шагнула навстречу, позволила подхватить себя с земли, поднять, поднести к губам, поцеловать. Ну что сказать… Сколько раз целовал он эти губы – столько раз сходил с ума. Жаль только, что познакомились они всего несколько дней назад, а близки стали и того позже. Однако и проявлять чувства так открыто было неловко, и Яков, как ни сожалел, вынужден был вернуть Альв на место. Поставил на землю и случайно откинул капюшон ее шубки. Прическа Альв открылась всего на пару мгновений – женщина тут же накинула капюшон обратно, – и вроде бы ничего особенного в том, как выглядела Альв. Никто и внимания не обратил. Никто, кроме купчихи, в чьем фургоне ехала Альв. Женщина увидела черные волосы, собранные в подобие узла, скрепленного двумя спицами, и форменным образом обомлела. Яков эту реакцию заметил, нахмурившаяся Альв ее почувствовала, но, похоже, купчиха знала что-то такое, чего не знали ни Яков, ни Альв. Она наконец нашла то, что искала – вспомнила или просто поняла, – и это открытие ее поразило как гром среди ясного неба.