[39], неофициальная столица Ганзы – Любек.
– Начнем с банка, как думаешь? – спросил Яков, когда они с Альв сошли наконец на берег.
– Как скажешь, Йеп! – улыбнулась Альв. – Ты же знаешь, я всего лишь слабая женщина. Ты мужчина, тебе и решать.
Эту игру Альв начинала уже не в первый раз, прекрасно понимая, что Якова на мякине не проведешь. Он-то ее знал, как знал и то, что виверна не может быть слабой женщиной по определению. Тем не менее он всегда шел ей навстречу и потакал даже самым никчемным ее слабостям, принимая среди прочего и игру в «слабую женщину». Ему это было приятно и необременительно. Ее – забавляло, что тоже неплохо.
– Что ж, тогда пойдем в банк, – кивнул он, любуясь ее улыбкой.
«Как там говорили древние – бесконечно можно смотреть на огонь, воду и лицо любимой женщины? Так и есть!»
Но как бы ни нравилось ему смотреться в эти прозрачные голубые глаза или наблюдать за тем, как плавно движутся эти идеального рисунка карминовые губы, Яков являлся прежде всего человеком дела. Таким его создали боги, таким сделали его воспитание и опыт. Поэтому он все-таки оторвал взгляд от лица Альв и повел женщину к зданию банка, о существовании которого они узнали еще на корабле. Банк братьев Беренберг[40] существовал чуть больше двадцати лет, но успел уже заслужить определенную репутацию, ставившую его вровень с ломбардскими и еврейскими менялами и заимодавцами. И, значит, именно оттуда следовало начинать путешествие по континенту. Блетанд от щедрот своих дал Якову в дорогу две тысячи золотых гулденов[41], но таскать при себе сундучок с четырьмя килограммами золота было бы обременительно, да и опасно.
Однако по дороге в банк им попалась ломбардская меняльная лавка, больше похожая, впрочем, на штаб-квартиру купеческой гильдии, и Альв захотела сначала зайти туда. Яков знал, что женщина одержима идеей продать кое-что из своих драгоценностей, а конкретно – тяжелое колье с алмазами и рубинами, от которого она страстно желала избавиться по неизвестным ни Якову, ни ей самой причинам. Ему же колье нравилось, тем более он видел эту роскошную вещь на Альв и все еще находился под впечатлением от увиденного. Тем не менее, если женщина хочет… Яков полагал излишним вступать в конфликт по таким пустякам, как продажа драгоценностей, и перечить женщине не стал.
Их появление в ломбарде не вызвало никакой особой ажитации, хотя в этот час дня они и были едва ли не единственными посетителями лавки. Ничего обидного или неожиданного в этом не было. Одеты Яков и Альв как простые горожане, да еще и провинциальные, а значит, и пришли сюда за мелким займом, заложить какую-нибудь недорогую семейную реликвию или дешевое женское украшение. Однако стоило Альв положить на прилавок перед ростовщиком свое колье, как ситуация кардинальным образом изменилась. Теперь их стали подозревать в воровстве и не то чтобы поспешили сдать «воришек» властям, но захотели купить вещь по дешевке. Яков такую возможность учел заранее, а потому, позволив служащим изложить свои аргументы самым беззастенчивым образом, выложил на стол свои карты. А они благодаря Блетанду были у него все как одна козырные.
– Видишь ли, любезный, – сказал он со снисходительной улыбкой, – все было бы так, как ты нам тут представил, если бы не одно «но». Я граф Ицштед – родной брат короля Скулнскорха.
При этих словах он раскрыл ворот куртки и показал опешившему ростовщику свою графскую цепь, одновременно продемонстрировав перстень Ицштедов, надетый на указательный палец правой руки.
– А теперь, будь любезен, предложи нормальную цену, ибо я знаю, сколько стоило это колье мне, когда я покупал его для своей леди-жены, – поклон в сторону Альв и ее довольная улыбка в ответ.
Альв ужасно нравилось, когда Яков называл ее своей леди-женой. Она же звала его то Йепом, то Арботом, а то и вовсе Ицштедом, но называть Яковом перестала.
Итак, Яков открыл карты, и колесо завертелось. Вызвали управляющего, который с ходу оценил ситуацию и тут же предложил графу и графине перейти в его кабинет, где им подали вино и сладости – засахаренный миндаль и марципаны, – и вызвал оценщика. Ювелир прибыл где-то через полчаса, в течение которых Якова и Альв обхаживали как дорогих гостей, и, посмотрев на колье, пришел в крайне возбужденное состояние. Детальное же изучение камней и работы произвело на него еще больший эффект, хотя, казалось бы, куда больше!
– Прошу прощения, граф, – низко поклонился управляющий ломбардом, выслушав доклад оценщика, – вы зря не сказали мне сразу, что это творение великого Бенвенуто Челлини! Мы бы сэкономили массу вашего времени, ваша светлость.
– Вы поверили бы мне на слово? – усмехнулся Яков, сделав медленный глоток из кубка с вином.
– Ну разумеется! – Управляющий был сама искренность, и Яков счел за лучшее не развивать эту тему. Жаль потерянного времени. В этом он был со своим служащим полностью согласен.
– Сколько? – спросил он.
– Двадцать тысяч золотых флоринов.
О такой сумме, как, впрочем, и о том, что Альв носит драгоценности, изготовленные самим мастером Челлини, Яков даже не помышлял, но собеседникам этого, разумеется, не показал. Не дрогнула и Альв.
– Тридцать, – сказал Яков, прикинув в уме возможные колебания в цене.
– Двадцать одна тысяча…
Торг продолжался еще около получаса и закончился на сумме в двадцать шесть тысяч золотых флоринов[42].
«Я настолько богата?» – Мысль о том, что она носила колье, сделанное великим ювелиром, не оставляла Альв уже пятый час кряду.
Даже цена драгоценности – а ведь двадцать шесть тысяч золотом наверняка «не совсем точно» отражают истинную цену колье, – так вот, даже эта сумма не произвела на нее такого сильного впечатления, как известие о том, кто сотворил этот шедевр. Потому что в этом случае возникал один весьма важный, чтоб не сказать больше, вопрос: кем является эта напрочь забытая Альв Ринхольф, что может позволить себе все эти драгоценности, включая «волшебные» кольца – «жало» и «ключ» – и произведения ювелирного искусства, наподобие только что проданного колье? И почему Альв так хотела с ним расстаться? С боевыми спицами из секура – нет, а с колье – да.
«Кто же я такая на самом деле? Принцесса? Королева? Правящая герцогиня?» – Вопрос, и даже не один. Много вопросов. Разных и разной степени важности. Но среди них есть и такие, на которые хотелось бы все-таки получить ответ, и чем быстрее, тем лучше. Для нее и для ее мужчины.
Сама ли Альв настолько богата и влиятельна, чтобы покупать и носить такие прекрасные украшения, или она чья-то дочь, сестра или жена? Если она замужем, дело плохо, потому что о том, чтобы расстаться с Йепом, теперь и речи быть не может. Однако если она и не замужем, то ее положение в обществе наверняка накладывает на Альв Ринхольф множество жестких и жестоких по своей природе обязательств и ограничений. И в этом смысле спасибо Блетанду, потому что графский титул Йепа поможет разрешить практически любые сословные проблемы. Ну или большинство из них.
«Если только я не замужем! А если я все-таки замужем? Есть ли у меня дети? И кто он, тот, кто по праву претендует на мою постель? Может быть, не стоит тогда ехать в Штирию?»
Уехать с Йепом куда-нибудь в Гардарику, где их никто не знает, купить дом в Новом городе или Рязани, назваться женой графа Ицштеда, и бог с ней, с ее прошлой жизнью! Можно еще податься за океан или осесть в Великой Британии. Однако, думая об этом, Альв знала, что ни одному из этих планов не суждено сбыться. Что-то важное заставляло ее искать себя забытую, что-то такое, что сильнее любопытства или простого человеческого желания узнать правду. Там, в ее прошлом, была скрыта загадка, скорее всего чреватая серьезными последствиями, смысла которых она, увы, не способна пока постичь. Вполне возможно, это смертельно опасная тайна, но тогда тем более ее надо раскрыть. Жить с такой ношей, не ведая о том, в чем ее суть, опасно даже для виверны. Возможно, для виверны в особенности. К тому же, прибыв на континент, Альв окончательно вспомнила, что она не единственная виверна в мире, из чего следует, что неплохо бы, наверное, найти и других, тех, которые, возможно, захотят и смогут ей помочь.
«Или не захотят! – пожала она мысленно плечами. – В конце концов, кто-то же лишил меня памяти, а значит, кроме друзей, если таковые у меня все-таки есть, имеются и враги, притом враги сильные, способные на такую могущественную волшбу!»
При мысли о врагах она снова вспомнила женщину из своего прошлого, которую, судя по испытываемым при этом эмоциям, Альв ненавидела так глубоко и сильно, что пронесла эту память даже сквозь полное беспамятство.
«Сигрун Гундберн… Золотая Зигги… Первая Среди Равных…»
К сожалению, ничего больше об этой красивой женщине Альв вспомнить не могла. Разве только то, что Зигги одевалась в роскошные светлые платья, носила сказочные драгоценности и вспоминалась исключительно в роскошных интерьерах дворцов и замков. Впрочем, сама Альв, судя по отрывочным воспоминаниям и тем драгоценностям, что были на ней в день переноса, ни в чем этой суке не уступала. Ни в платьях, ни в бриллиантах.
«Но что все-таки тогда со мной произошло?»
Как Альв оказалась в Себерии? Почему обеспамятовала? Кто были те другие – мертвые люди, что перенеслись вместе с ней? И что за взрыв – а Йеп утверждает, что это был именно взрыв, – произошел в ту ночь на заснеженной поляне?
«Ох мне!» – топнула она мысленно ногой и уставилась в ростовое зеркало, перед которым сейчас стояла.
Ну что сказать… Она была красива. Тут ни добавить, ни убавить. Даже в этом «простом» дорожном платье – бархатный роб с отложным воротником, темно-синий, расшитый еще более темным растительным узором, и котта из светло-серой испанской шерсти с аппликациями из синего и голубого атласа. Наряд дополняли сафьяновые «русские» сапожки на высоком «французском» каблуке, лайковые перчатки и темно-серое манто с капюшоном, подбитое мехом голубой норки. А вот от корсета, учитывая удобство в дороге и собственную хорошую фигуру, Альв отказалась, поддев под платье лишь шелковое белье в три слоя и шелковые же чулки. И телу приятно, и блохи не заведутся!