Казна несет убытки и американские деньги от продажи Аляски подходят к концу. Мы уже озаботились, чтобы все сложилось по плану, – в своей речи лорд Клиффорд умышленно сделал акцент на слове «уже», подчеркнув тем самым свою предыдущую мысль.
– Вы не исключаете, что Игнатьев тоже занимается этой темой? Будет крайне неприятно получить от Эллиота депешу о том, что Абдул-Азиз, получив броненосцы и взятку, в последний момент отказался от нашего предложения выступить против русских?
– Совершенно не исключаю и такой поворот событий, – не торопясь, ответил Клиффорд. – От султана можно ожидать чего угодно. Его, порой, разворачивает на обратный курс так же быстро, как матросы Её Величества взбираются на реи. Как вы, сэр Гошен, справедливо заметили, в Королевском флоте всегда есть запасный вариант.
Нахмурившись, Первый лорд смотрел на Клиффорда, пытаясь угадать, не ошибается ли он в своих предположениях.
– На этот случай мы подбираем кандидатуру преемника султана.
– Я в вас не ошибся, лорд Клиффорд. Именно такого решения я от вас ожидал. Как далеко вы в этом вопросе продвинулись? – бас Гошена звучал торжественно, эхом отражаясь от высоких потолков Адмиралтейского дома.
– Абдул-Азиз предпринимает все усилия, чтобы оставить своим преемником сына, но, я думаю, что лучшей кандидатурой стал бы его племянник Мехмед Мурад.
– Но он абсолютно не в состоянии решиться на какие-либо кардинальные шаги. Слабовольный принц, без амбиций, без поддержки, без… – Гошен проявил свою осведомленность спонтанно, но тем самым дал понять Клиффорду, что его монополия в тайных делах Адмиралтейства все же не очевидна.
– Абсолютно так, сэр, но тем он и хорош на этом этапе. Править будет тот, кто пользуется нашей поддержкой. Военной, финансовой, политической, явной и тайной.
– Как, в таком случае, Мурад получит трон?
– Вариантов несколько. Если отбросить в сторону такие примитивные, как отравление или убийство, то остается лишь государственный переворот. Либералы, состоящие в оппозиции к султану, жаждут голову Абдул-Азиза. Всё в восточных традициях – кровожадность и коварство присущи там даже тем, кто пытается угодить Европе и следовать светским манерам. Заблокировать дворец Долмабахче с султаном внутри – это вопрос получаса и одного батальона. Затем соберется совет, который и отстранит тирана от власти. Ах, нет, простите, достопочтенный Первый лорд… Тиран – это из римской терминологии. Назовем его по-гречески, деспотом. Помним при этом, что Константинополь был столицей Восточной римской империи, а все греческое у турок вызывает аллергию. Да. На деспота толпа отреагирует резче, раздраженней.
– Я начинаю жалеть, что судьба меня не свела с вами раньше, Клиффорд… – негромко произнёс Гошен.
– Сэр, я не уверен, что в мире финансов мои скромные способности развернулись бы должным образом. Говорят, я на своем месте.
– Нам есть на кого опереться в этих грандиозных планах?
– Уже есть, сэр. Ахмед Мидхат-паша. Лучшей кандидатуры не найти. Ревностный поборник реформ, Абдул-Азиза ненавидит люто, и мы предпринимаем все усилия, в том числе и финансовые, чтобы это чувство в нём не угасло.
– Всё же, давайте пока сосредоточимся на первом варианте. Будем надеяться, что у султана хватит мудрости не противиться нашим интересам…
Глава XVIII
5 августа 1871 г. Климентовский переулок. Москва.
– Голубчик, проходите! Проходите же! – хозяин особняка в Климентовском переулке[41], Пётр Ионович Губонин, славился своим обаянием и гостеприимством.
Конечно, имея многие миллионы в своем состоянии, можно было себе не отказывать в радости жертвовать крупные суммы на постройку храмов и технических училищ, зарабатывая себе таким образом авторитет в купеческой среде и не только. Губонин, однако, в таком самоутверждении не нуждался. Все его добрые дела шли от широты мужицкой души – какие-то лет двадцать назад крепостной каменщик Пётр Губонин трудился на возобновлении Большого театра, но делал он это так, что в итоге получил от Государя серебряную медаль «За усердие». С тех пор и начался его взлёт.
– Как же, как же… Таким Вас себе и представлял, господин Лузгин! Его Высочество настолько детально Вас презентовал, что именно этот образ у меня в голове и уложился. Кирпичик к кирпичику.
– Знаете, Пётр Ионович, та же история и со мной! Человек с таким зычным голосом должен и выглядеть основательно, как Вы. О голосе Вашем Константин Николаевич говорил, что Вам бы артиллерийской батареей можно командовать – никакие залпы не затмят этого баса.
Облаченный в парчовый халат поверх брюк и жилетки, Пётр Ионович мог бы показаться османского роду, если бы не хитрые мужицкие глаза, да пышная борода с не менее впечатляющими усами.
– И не смейте мне говорить, что нашли в Москве какое-то пристанище! – Губонин своей большой рукой каменщика увлек гостя куда-то в глубину коридоров его особняка, которым он так гордился. – Поля! Полечка! Чаю нам! Да с вареньем!
Откуда-то из глубины коридоров донеслось эхо звонкого девичьего голоса служанки:
– Сей момент, Пётр Ионыч!
– Не люблю, знаете ли, этих вот, дворецких всяких… Ливреи, парики, не по мне… У меня вон, земляки из Коломенского уезда. И им жизнь слаще, и мне на душе радостней. Будто не уезжал… Мой дорогой, вы ночуете здесь, у меня есть замечательные гостевые палаты, достойные самого Государя. И ничего не хочу слышать! У меня так принято. Даже не будь вы адъютантом Великого князя, я поступил бы так же.
Многословие промышленника, проводившего по пути экскурсию, не давало Лузгину возможности сказать ни слова, хотя, пока что, в этом не было особой необходимости.
Для себя капитан второго ранга отметил, что мужиковатого вида купец с кулаками – кувалдами, да пробором посередине обладает чувством прекрасного и вкусом к живописи, что для такого типажа можно было считать большой редкостью. По крайней мере – в Москве. Вместо обилия позолоты, разного рода завитушек, дорогих статуй и элементов декора, свойственных людям с полным отсутствием вкуса, Лузгин рассматривал картины.
Испробовав ежевичного варенья вприкуску к замечательному чаю, адъютант таки решил прервать поток речи Петра Ионовича, рассказывавшего ему уже о Большом театре, но не о представлениях, которые там давали в этом месяце, а об особенностях его кладки.
– Я более гостеприимных людей не видывал, Пётр Ионович. Однако, я должен просить Вас перейти к делу. Мой визит можно было бы высокопарно назвать миссией, но, скорее всего, это просто поручение Его Высочества. Не сочтите за бестактность, но я хотел бы, не раскрывая своих карт, спросить о ваших.
– Сказать честно, я не ожидал, что мой доклад Великому князю о мелких препонах на пути новой железной дороги, вызовет такую искреннюю реакцию. Неужели я бы не решил эту проблему, не купил бы этот участок? Губонин не разменивается на мелочи, когда на кону стоит его имя. Государь сказал, что нужна дорога в Крым – она будет.
Допив ароматный напиток из небольшой чашки, исполненной в тонком как бумага фарфоре, Лузгин позволили себе встать из-за стола, сервированного руками землячки купца согласно самых строгих правил этикета.
– Уважаемый Павел Ионович… Не вдаваясь глубоко в подробности, отмечу, что дело не в ваших талантах предпринимателя и коммерческой жилке. Это сомнению не подвергается. Ваша концессия, она как венец всех дел по строительству железных дорог в России. Лозовая – Севастополь. Севастополь, понимаете?
– Как же не понять, господин адъютант?! – то ли возмутился, то ли с гипертрофированным восторгом громко сказал Губонин. – Уж мне-то ведомо – не только пшеницу по этой дороге повезут.
– А теперь представьте, Пётр Ионович… Это всего лишь, участок возле Александровска[42], а вам еще тоннели в Крыму рубить. Если вас принялся третировать какой-то аферист, то это самый легко решаемый вопрос, а если за ним стоит некто, кто заинтересован, чтобы «не только пшеница» прибыла по рельсам в Севастополь как можно позже, тогда как?
Губонин на некоторое время задумался, поглаживая свою, такую похожую на поповскую, бороду.
– И Вы, капитан второго ранга, откомандированы Великим князем, чтобы в этом разобраться. Хорошо. Попробуем. В конце концов, мне еще тоннели бить…
– Не сомневался, что буду понят правильно. А теперь, я вынужден всё-таки откланяться и отбыть к месту своей дислокации. Негоже подчинённому в доме хозяина столоваться, а уж тем более – ночевать.
Вопросительный взгляд Губонина выражал настоль искренне недоумение, что Лузгин невольно рассмеялся.
– Завтра утром я буду у вас в конторе. Там вы вызовете меня для беседы и ответите на все мои вопросы. Ах, да! И на работу примете! Содержание моё назначите как среднему служащему. Попрошу потом присоединить эту сумму к Вашей благотворительности. Я жалование в другом месте получаю, но нужно, чтобы комар носа не подточил. В круг моих обязанностей должна входить работа с документами, которые касаются трассы, а там сами смотрите.
– Век живи – век учись… Леонид Павлович, вы приняты инспектором департамента путевых работ. Ну, хоть чайку еще испейте! – Губонин, громко расхохотавшись, поднялся со своего кресла и наполнил фарфоровую чашку до края.
Глава XIX
7 августа 1871 г. Контора Петра Губонина. Москва.
– Тонкие черты лица. Бледен. Нездорово бледен. Руки какие-то девичьи. Пальцы тонкие и длинные, будто для фортепьяно приспособленные. Взгляд цепкий, глаза не бегают.
– А одежда? Что Вы, Пётр Ионович можете сказать? Из какого он сословия?
– Сюртук не дорогой, цилиндр, платок шелковый доставал. На купца не похож, но и до франта столичного не дотягивает. Совершенно очевидно, что у молодого человека кошелек карман не давит.
– Замечательно… – Лузгин, сидя по другую сторону стола от хозяина кабинета, быстро делал какие-то записи, поскрипывая пером по бумаге.