то уже доказал.
Конверт, который Павлов всё это время так и продолжал держать двумя пальцами перед собой, словно дразня Лузгина, таки лег перед ним на стол. Аккуратно вытерев руки о белоснежную салфетку, Лузгин проверил содержимое конверта, при этом удовлетворенно кивнув:
– Возможно, эта сумма в некоторой степени компенсирует мои неудобства и поможет развеять мои сомнения.
– Сомнения в чем, мой друг? Я могу вас теперь так величать?
– Все же, столько лет… Верой и правдой…
– И что вы получили в итоге? Выпученные как у рака глаза человека, готового вас кинуть в кипяток с укропом за любую провинность?
– Ну, не преувеличивайте, господин Павлов… Да, Пётр Ионыч – человек, мягко говоря, особенный, руководствуется частенько эмоциями…
– Деньги. Всем правят деньги. Вспомните все свои обиды и накажите его деньгами! Трасса, ведь, и дальше пойдёт. А там и Крым, тоннели… Да мы с вами его разденем, пока он откроет движение. Образуется замечательный триумвират. Мой человек в министерстве путей сообщения, вы – компаньон в логове врага, так сказать, и я, наконец! У меня нет барьеров, я не руководствуюсь предрассудками. Я – человек практики. Нужен туз – будет туз. Я его достану, чего бы это мне ни стоило.
– Извольте, господа! – эмоциональную речь Павлова прервал официант, торжественно доставивший ко столу две хрустальные вазочки, наполненные «Закуской Оливье». Половой тут же сменил опустевший графин на новый, наполнив при этом рюмки собеседников.
– Ваше здоровье! – Павлов, протянув руку, извлек из хрусталя такой милый его сердцу звук и опрокинул рюмку полностью. – Месть – наслаждение духовное. Давайте отвлечемся, и вернемся к наслаждениям для желудка. Тем долее – мы можем себе это позволить.
Лузгин, как подобает человеку его «происхождения», одной салфеткой застелил свои колени, а другую навесил за воротник. Хоть в кармане и лежала приличная сумма, прижимистый клерк Лузгин не мог себе позволить испачкать свой старый, местами уже потертый сюртук, и Павлов, несмотря на хмель в голове для себя это отметил «Ну ничего… Ты только расписку покажи Губонину… там посмотрим, какой ты жадный до денег… Начни тратить, потом привыкнешь, и никуда от меня уже не денешься…»
Будучи в Петербурге, Лузгин слыхивал о чудном блюде, которое подавали в Москве у Люсьена Оливье, однако, никто в столице повторить его так и не смог. При всей нынешней отвратительности ситуации, противности собеседника и убогости той роли, которую приходилось играть капитану, он для себя отметил, что таки нет худа без добра. Закуска Оливье в самом деле была отменна. Её вкус невозможно было ни с чем сравнить.
Наколов серебряной вилкой одну из раковых шеек, венчавших ровным слоем этот кулинарный шедевр, Лузгин, закрыв глаза, наслаждался вкусом бесподобного соуса.
– Я тоже так глаза закрываю, но только потом, когда добираюсь до нижних слоёв… – Павлов действовал приборами, как видавший виды мушкетер шпагами. – Это блюдо именуется закуской, друг мой, потому…
Павлов щелкнул пальцами и указал на пустые рюмки:
– Человек!
Подоспевший официант, заложив левую руку за спину, правой наполнил бокалы и спешно ретировался.
– Говорят, первый раз, когда Оливье подал купцам свою закуску, они просто смешали все в кучу и потом залили это все соусом. С тех пор так и подают. Не по отдельности, – проявил свою информированность Павлов.
– Изысканное блюдо, да… – Лузгин, подняв рюмку за ножку, не стал тянуть руку к своему собеседнику, а лишь немного пригубил, тем более, что Павлов опять выпил свою целиком, уже игнорируя церемонии. Рассмотреть детально ингредиенты, щедро смешанные с кремового цвета соусом не представлялось возможным, поэтому Лузгин полностью доверился своему вкусу. Ощущения, обострившиеся после прохладной смирновки, подсказали капитану, что в состав дивной закуски входит паюсная икра, мясо рябчика, отварной картофель и оливки.
Очевидно, там присутствовало еще что-то, но от скрупулезного анализа блюда капитана отвлек окрик Павлова, имевший отношение явно к кому-то, находившемуся не за столом:
– Думаете, это всё? Нет уж! Всё только начинается, Татьяна Борисовна! Вы еще узнаете кто такой Павлов!
Порядочно захмелев, молодой человек принял вальяжную позу. Взгляд его, затуманенный изрядной порцией алкоголя, плавал в пространстве, но был направлен в зал, за спину Лузгина.
– Она думает, что я её недостоин… Отшила, как будто щенка за ворота выбросила. Так, легко и просто… А я ведь болею, когда её вижу. Чего это её нелёгкая принесла? Где бы мы еще встретились. В Москве. В Петербурге не мог до неё достучаться, так вот же, дела какие… Господь управил.
По залам разнеслась фортепианная музыка, довольно бодрая и жизнерадостная – тапёр только занял свое место, и до романсов было еще далеко.
– Да если не сейчас, то когда?! – Павлов, с уже далеко не такой ловкостью достал из кармана бумажник, из которого извлек несколько крупных купюр, после чего встал, и явно напрягаясь, чтобы держать равновесие, отправился в зал.
– Я не танцую, Григорий Иосифович!
– Что, опять? Но я уже не нищий!
– Оставьте же, Григорий Иосифович! У нас семейное торжество, именины тетушки! Оставьте меня, вы делаете мне больно!
Лузгин сдерживал себя из последних сил, чтобы не обернуться. Этот волшебный голос из Варшавского поезда…
– Господин хороший, у нас так не принято! – неизвестно откуда появился управляющий, который принялся усмирять Павлова.
Немного обернувшись, Лузгин увидел Татьяну Данзас и приказчика, ставшего перед ней лицом к Павлову с расставленными в стороны руками. Молодой человек, рассвирепев от очередного, судя по всему, отказа, лишь играл желваками.
– Один танец, Татьяна Борисовна. И я докажу вам свою состоятельность.
– Нет, нет, и еще раз нет! Вы портите нам праздник, Григорий Иосифович! Прошу вас, оставьте меня, оставьте! Я уже не единожды вам все говорила, не заставляйте меня повторяться!
– Что? Что говорила? Что я не достоин? Что я не того роду – племени? Что отец покойный завещал шулеров беречься? Это я шулер? Да я белая кость! – Павлов пошел в наступление, сделав несколько шагов, напирая на управляющего, от чего присутствующие женщины издали те звуки, что всегда сопровождают скандалы с рукоприкладством.
– Сама – то как? Отвыкла, небось от придворной жизни как папинька душу Богу отдал? Чем ты лучше? Чем? – Павлов уже не просто громко разговаривал, он сорвался в истерику, и голос его уходил в высокие ноты.
– Да сделайте же что-нибудь! – тетушка Татьяны Борисовны Данзас, пригласившая её по поводу своих именин прибыть из Петербурга в Москву, адресовала эти слова управляющему, лишь беспомощно пятившемуся назад, закрывая собой Татьяну от потерявшего над собой контроль Павлова.
– Говорю же, есть деньги, есть! Жить будем безбедно! – Григорий Иосифович уже размахивал перед лицом купюрами, демонстрируя свою платежеспособность.
– Вы пьяны, Павлов! Я не хочу вас видеть не при каких обстоятельствах!
– Да ты потаскуха! Обычная дворовая девка! – завопил Павлов, взяв в этом истошном вопле фальцет, но договорить ему не пришлось – увесистая пощечина от Лузгина опрокинула его на пол, заставив покатиться под кадку с фикусом.
– Господин Лузгин? – удивлению её не было предела. Кроме того, что семейный праздник был безнадежно испорчен этим её давним воздыхателем, которому она отказывала уже четыре раза, так еще и эта неожиданная встреча. Визитку своего случайного попутчика Татьяна до сих пор хранила, надеясь, что провидение все-таки устроит их встречу, но то, как это произошло, повергло барышню в полное смятение чувств.
– Ах, ты… Павлов, собрав все остатки воли и равновесия, кинулся на своего обидчика, с которым минуту назад так мило беседовал и возлагал на него большие надежды.
Пока Лузгин сделал вдох, чтобы ответить Татьяне, он выпустил из виду Павлова и его отчаянный бросок, за что поплатился разбитой бровью – молодой человек, несмотря на свою внешнюю тщедушность оказался довольно решителен и силен.
– Господа! Господа! У нас так не принято, – кричал приказчик, пытаясь разнять дерущихся, которые сцепились на полу. Казалось, ему это удалось, когда они встали на ноги и принялись стряхивать пыль со своих сюртуков, но Павлов, так же неожиданно, как и в первый раз, кинулся в атаку. Лузгину всего лишь пришлось сделать шаг в сторону, чтобы одержать в этой молниеносной схватке победу: Павлов продолжил свой полет в витраж, разделявший столы.
– Господа! Мы же заказывали его в Париже! Что же вы делаете!
– Леонид Павлович, не нужно! Не марайте о него руки! Он ничтожество! – слова Татьяны Данзас на фоне общего шума, вызванного этой дракой, Лузгин не расслышал, он уже склонился над Павловым, оторвав его от пола за лацканы сюртука. Тут же оказался и управляющий, продолжавший причитать о разбитом витраже.
– Кто же за все это заплатит?
Совершенно не обращая внимания на расстроенного приказчика, Лузгин шептал в лицо обидчику:
– Сударь, вы шулер, аферист и хам. Если первые два обстоятельства я могу пропустить мимо, то последнее – нет. Дуэль.
– Как изволите, мой бывший друг, – прошипел Павлов. Пистолеты на этот случай у меня есть. Вы не против?
– Нет. Завтра в шесть утра. В Измайлово. Возле Николаевской богадельни, а там и место укромное найдем.
– Я буду с секундантом.
– Отлично. А теперь – проваливайте. Расписка будет со мной. Хотите забрать – сделайте точный выстрел.
– Меня это устраивает…
Не отпуская лацканов, Лузгин поставил соперника на ноги и громогласно объявил:
– Господин Павлов сожалеет о случившемся и приносит Татьяне Борисовне свои извинения. Свои вопросы мы с ним решим отдельно.
– Где мой цилиндр? – вызывающе спросил Павлов официанта, подоспевшего на помощь.
– Извольте-с… – через миг головной убор оказался в руках молодого человека, всеми силами все ещё пытавшегося сохранить достоинство.
– Позвольте… а как же… – красноречиво указал приказчик на разбитый витраж от пола до потолка, однако, бросив «Я не прощаюсь» подающий надежды аферист сбежал по лестнице.