у. – Я вас люблю, с той самой встречи в поезде вы мне в душу запали, а вчера – «если вернусь в Петербург»! Вы бесчувственный сухарь, капитан! Я вас ненавижу!
– Да… От любви до ненависти один шаг… – констатировал Губонин, с облегчением обнаруживший, что рана капитана не существенна.
– Милейший! А что вы знаете об этих пистолетах? – обратился Лузгин к секунданту Павлова, виновато улыбнувшись Татьяне.
– Знаю лишь то, господин капитан второго ранга, что Григорий использовал их лишь единожды.
– Я так понимаю, он вышел из того поединка победителем?
– Абсолютно верно.
– Что ж, милостивый государь, к вам я вопросов не имею, но пистолеты забираю с собой. Вам они не пригодятся, а мне нужно любопытство своё удовлетворить…
Склонившись над Павловым, капитан Лузгин, подняв его голову, обратился со словами:
– Григорий Иосифович, облегчи душу. Кто третий угол в нашем треугольнике?
Вместо ответа адъютант увидел плавающий от боли взгляд покидающего этот свет человека.
– Кто он, Гриша? – кричал Лузгин так, будто от силы его голоса зависело, скажет ли правду Павлов.
Ответа не последовало. Григорий Павлов преставился, так и не сказав ни слова.
Весь обратный путь Губонин, Лузгин и Татьяна Данзас, сумевшая таки совладать с собой, севшие вместе в пролетку промышленника, ехали молча, погруженные в свои мысли.
Пётр Ионович размышлял о том, что теперь делать со всеми этими железнодорожными кознями Павлова, как оправдывать перед Великим князем своё участие в дуэли Лузгина в качестве секунданта.
Молодая барышня Татьяна Борисовна Данзас не могла справиться с ощущением того, что прав был покойный батюшка, когда говорил ей: «Дочь моя, не нужно тратить силы и время в поисках счастья. Оно само найдёт тебя. Ты только будь внимательна, не закрой перед ним дверь».
Капитан второго ранга Лузгин сожалел лишь об одном – что доверился честному слову афериста, пистолеты которого таки были пристреляны влево. Конечно, убивать Павлова было бы не меньшим легкомыслием, чем самому погибнуть от его пули. Расчет Лузгина был прост – вывести Павлова из равновесия офицерским мундиром и присутствием Губонина в качестве секунданта, заставить его руки дрожать, тем более, что договорились с Губониным, что он предложит стреляться с двадцати шагов. И, целившись существенно правее, капитан всё таки попал в грудь Павлову. Ладно… с пистолетами и их мушками можно потом разобраться, тем более, что похоже, теперь есть ради кого жить… Татьяна, нежно взяв своего защитника чести под локоть, положила ему на плечо голову и тихонько, как младенец, всхлипывала, то ли от радости за счастливый для неё исход дуэли, то ли от того, что впервые со времени кончины батюшки почувствовала себя защищенной и любимой…
Глава XXII
11 августа 1871 г. Рабочий кабинет Председателя государственного совета, Великого князя Константина Николаевича Романова. Санкт-Петербург.
Великий князь всем своим видом напоминал мрачную дождевую тучу, из числа таких, что частенько атакуют Петербург, особенно летней порой.
– Ваше высочество, капитан второго ранга Лузгин прибыл для доклада и получения дальнейших указаний! – отрапортовал адъютант, щелкнув каблуками.
Реакции не последовало. Надев монокль, Константин Николаевич продолжал читать некую бумагу, словно не заметив прибывшего для разноса своего подчиненного.
Второй раз громко докладывать о своем появлении капитан счёл легкомысленным – за то недолгое время, что Лузгин пребывал на службе, он успел изучить особенности характера своего шефа и арсенал его психологических приемов в общении с подопечными. Нынешнее демонстративное молчание, легкое шевеление губ под пышными усами и крепко сжатый пальцами лист бумаги говорили только лишь об одном – Великий князь пребывает в состоянии разгневанном и от того совершенно не прогнозируем.
– Я, голубчик, слыхивал о гусарских замашках некоторых наших офицеров, – Великий князь, не отрывая взора от документа, произносил каждое слово очень тихо, заставив Лузгина, стоявшего по стойке «смирно» метрах в пяти от большого, обитого зеленым сукном стола, существенно напрягать слух. – Естественно, я знаком и с кодексом чести… Но, чёрт возьми!
Документ улетел в сторону, опустившись, словно осенний лист, на паркет справа от стола, монокль упал на мундир, бесполезно повиснув на шнурке, зацепившемся за позолоченную пуговицу, и Лузгин познал, как выглядит самый мощный приступ ярости Великого князя, сравнимый разве что с девятым валом в открытом океане.
– Гимназист! Щенок! Поставить под удар все мои планы! Все планы государя! О чем ты думал, Лузгин, когда взял пистолет? Может быть о том, что этот мерзавец – наша единственная зацепка? Что помутило твой здравый рассудок? Что, я спрашиваю?
– Ваше высочество, я стрелял мимо. Я не собирался его убивать, – на фоне побагровевшего от напряжения связок шефа Лузгин являл собой образец хладнокровия. – Готов понести наказание.
Константин Николаевич совладал с собой, отцепив шнур монокля, резким движением бросил его на стол, от чего линза треснула, ударившись о чернильницу.
– Наказание, капитан, неотвратимо. Вы получите взыскание, но самым большим для вас бедствием будет утрата моего доверия. С таким трудом! С таким трудом я набираю себе людей, которым верю!
Председатель Государственного совета подошел к портрету царствующего старшего брата и, словно обращаясь за помощью в принятии решения:
– Что, сослать его в дальний гарнизон? Может Кавказ? Или уж сразу, в Иркутск?
– Как прикажете, Ваше высочество! Прежде, чем принять вашу волю к исполнению, разрешите доложить!
– Что ты хочешь доложить? О чем? Что лекари Губонина после твоей дуэли еще пять дней отхаживали с сердечными болями? Или о том, как дознаватели не нашли на месте дуэли пистолеты?
– Пистолеты я забрал с собой, Ваше высочество. Тому есть свидетели, да и секундант Павлова не противился. Оружейники с Тульского казенного завода порешили, что пистолеты те хитрые. С двадцати шагов бьют влево на шаг.
Повернувшись спиной к своему адъютанту, Великий князь пару минут молча разглядывал воды Невы, приводя своё состояние в равновесие, соответствующее его положению и титулу.
– Еще имеешь, что доложить по делу, которое ты так неосмотрительно провалил? – прозвучало со стороны залитого светом окна, что означало – князь Константин на некоторое время смилостивился.
– Так точно, Ваше высочество. Павлов Григорий для выкупа земель кредитовался в Московском купеческом банке. Потому как с самого Павлова взять, кроме сюртука, нечего, за него поручился некий англичанин по фамилии Томсон. Генри Томсон. Губонин уже выкупил у него долг Павлова и погасил его перед банком, так что, концессия оказалась не в убытке – там процентов за пару месяцев, но самое главное, и описание Губонина это подтверждает – Томсон – мой старый знакомый. Тот самый журналист из поезда, что не умеет правильно кушать водочку. И адрес его в Петербурге нам теперь известен.
Впервые за время доклада Лузгин почувствовал нотки заинтересованности в словах Великого князя. Похоже, тот окончательно сменил гнев на милость:
– Который вёз наши планы укреплений Кронштадта для лорда Клиффорда?
Вопрос этот из уст князя Константина имел скорее формальный оттенок, и преследовал своей целью снять возникшее напряжение. Способность его памяти укладывать на самый дальние полочки, казалось бы, самую ненужную информацию, Лузгин для себя отметил давно, а здесь речь шла о серьезном эпизоде, который Константин Николаевич, несомненно, отлично запомнил.
– Так точно, Ваше высочество.
Князь Константин медленно проследовал к своему массивному креслу с высокой спинкой и резным обрамлением, по пути подобрав с паркета лист бумаги, чуть не ставший жертвой его взрывного темперамента.
– Садись, капитан… – адъютанту было определено место в гостевом кресле, существенно отличавшемся размером в меньшую сторону. – Горчаков докладывает, что поступила депеша от нашего посланника в Константинополе Игнатьева. Две недели назад этот лорд в обществе английского посланника при дворе султана Абдул – Азиза имел аудиенцию. О чем говорили – доподлинно неведомо. Игнатьев пишет, что султан в беседе проявил озабоченность нашими планами на Севастополь, испросил гарантий, что пушки наших броненосных кораблей никогда не будут бить по Константинополю в унисон с пушками его врагов. Игнатьев допускает, что султан проинформирован англичанами о Николаевской верфи и о наших планах на Черноморский флот.
Великий князь протянул справку из министерства иностранных дел за подписью Горчакова, где детально описывались доводы в пользу предположений Игнатьева.
– Тогда он проинформирован и о железной дороге на Севастополь, и о железоделательном производстве, – осторожно предположил капитан, дочитав справку.
– Абсолютно точно так размышлял и я, – Константин Николаевич откинулся на спинку кресла, ничем уже не напоминая разъяренного князя, готового сослать своего адъютанта на службу в Сибирь несколько минут тому назад. – Там где Клиффорд – там сложности у нашего Адмиралтейства. План укреплений Кронштадта. Потухшая домна у Хьюза. Кому там письма шли? Господин К? Вполне допускаю, что это он. Павлов со своими аферами. И это лишь то, о чем мы знаем. Где мы видели этого корреспондента, кроме как в Кронштадте? Правильно. Только на светских раутах. Они обожглись на этом дилетанте и сменили тактику, теперь его в Кронштадт не посылают. «Потому, Джеймс, что ему нужны глаза и уши в России. Он знает, как здесь всё устроено» – кажется, я верно процитировал вашего старого знакомого?
Лузгин с оттенком восхищения на лице утвердительно кивнул в ответ, очередной раз убедившись в справедливости своих наблюдений.
– Он знает, как здесь всё устроено… – многозначительно повторил князь, опять перечитывая докладную Горчакова. – Даже знает, как трасса пройдёт, а ведь Государь тогда еще не утвердил… Как думаешь, Лузгин, сколько шансов у английского корреспондента разведать предпочтительные варианты прокладки дороги? – монокль уж было занял свое место, но как только князь рассмотрел трещину, тот был резким движением отправлен в ящик стола.