при всём желании, а потому не вижу греха, что рассказал вам. Итак, у нас есть козырь против капризов Гёза. Он лежит в моих с ним взаимных отношениях. Вы едете; это решено, и я напишу Гёзу записку, содержание которой даст ему случай оказать вам любезный приём. Гёз – сложный, очень тяжёлый человек. Советую вам быть с ним настороже, так как никогда нельзя знать, как он поступит.
Я выслушал Брауна без смущения. В моей душе накрепко была закрыта та дверь, за которой тщетно билось и не могло выбиться ощущение щекотливости, даже, строго говоря, насилия, к которому я прибегал среди этих особых обстоятельств действия и места.
Окончив речь, Браун повернулся к столу и покрыл размашистым почерком лист блокнота, запечатав его в конверт резким, успокоительным движением. Я спросил, не знает ли он истории корабля, на что, несколько помедлив, Браун ответил:
– Оно приобретено Гёзом от частного лица. Но не могу вам точно сказать, от кого и за какую сумму. Красивое судно, согласен. Теперь оно отчасти приспособлено для грузовых целей, но его тип – парусный особняк. Оно очень быстроходно, и, отправляясь завтра, вы, как любитель, испытаете удовольствие скользить как бы на огромном коньке, если будет хороший ветер. – Браун взглянул на барометр. – Должен быть ветер.
– Гёз сказал мне, что простоит месяц.
– Это ему мгновенно пришло в голову. Он уже был сегодня и говорил про завтрашний день. Я знаю даже его маршрут: Гель-Гью, Тоуз, Кассет, Зурбаган. Вы ещё зайдёте в Дагон за грузом железных изделий. Но это лишь несколько часов расстояния.
– Однако у него не осталось ни одного матроса.
– О, не беспокойтесь об этом. Такие для других трудности – для Гёза всё равно что снять шляпу с гвоздя. Уверен, что он уже набил кубрик головорезами, которым только мигни, как их явится легион.
Я поблагодарил Брауна и, получив крепкое напутственное рукопожатие, вышел с намерением употребить все усилия, чтобы смягчить Гёзу явную неловкость его положения.
Глава IX
Не зная ещё, как взяться за это, я подошёл к судну и увидел, что Браун прав: на палубе виднелись матросы. Но это не был отборный, красивый народ хорошо поставленных корабельных хозяйств. По-видимому, Гёз взял первых попавшихся под руку.
Справясь, я разыскал Гёза в капитанской каюте. Он сидел за столом с Бутлером, проверяя бумаги и отсчитывая на счётах.
– Очень рад вас видеть, – сказал Гёз после того, как я поздоровался и уселся. Бутлер слегка улыбнулся, и мне показалось, что его улыбка относится к Гёзу. – Вы были у Брауна?
Я отдал ему письмо. Он распечатал, прочёл, взглянул на меня, на Бутлера, который смотрел в сторону, и откашлялся.
– Следовательно, вы устроились, – сказал Гёз, улыбаясь и засовывая письмо в жилетный карман. – Я искренно рад за вас. Мне неприятно вспоминать ночной разговор, так как я боюсь, не поняли ли вы меня превратно. Я считаю большой честью знакомство с вами. Но мои правила действительно против присутствия пассажиров на грузовом судне. Это надо понимать в порядке дисциплины, и ни в каком более. Впрочем, я уверен, что у нас с вами установятся хорошие отношения. Я вижу, вы любите море. Море! Когда произнесёшь это слово, кажется, что вышел гулять, посматривая на горизонт. Море… – Он задумался, потом продолжал: – Если Браун так сильно желает, я искренно уступаю и перехожу в другой галс. Завтра чуть свет мы снимаемся. Первый заход в Дагон. Оттуда повезём груз в Гель-Гью. Когда вам будет угодно перебраться на судно?
Я сказал, что моё желание – перевезти вещи немедленно. Почти приятельский тон Гёза, его нежное отношение к морю, вчерашняя брань и сегодняшняя учтивость заставили меня думать, что, по всей видимости, я имею дело с человеком неуравновешенным, импульсивным, однако умеющим обуздать себя. Итак, я захотел узнать размер платы, а также, если есть время, взглянуть на свою каюту.
– Вычтите из итога и накиньте комиссионные, – сказал, вставая, Гёз Бутлеру. Затем он провёл меня по коридору и, открыв дверь, стал на пороге, сделав рукой широкий, приглашающий жест.
– Это одна из лучших кают, – сказал Гёз, входя за мной. – Вот умывальник, шкап для книг и несколько ещё мелких шкапчиков и полок для разных вещей. Стол – общий, а впрочем, по вашему желанию, слуга доставит сюда всё, что вы пожелаете. Матросами я не могу похвастаться. Я взял их на один рейс. Но слуга попался хороший, славный такой мулат; он служил у меня раньше, на «Эригоне».
Я был – смешно сказать – тронут: так теперешнее обращение капитана звучало не похоже на его дрянной, искусственно флегматичный и – потом – зверский тон сегодняшней ночи. Неоспоримо-хозяйские права Гёза начали меня смущать; вздумай он категорически заявить их, я, по всей вероятности, счёл бы нужным извиниться за своё вторжение, замаскированное мнимыми правами Брауна. Но отступить, то есть отказаться от плавания, я теперь не мог. Я надеялся, что Гёз передумает сам, желая извлечь выгоду. К великому моему удовольствию, он заговорил о плате, одном из наилучших регуляторов всех запутанных положений.
– Относительно денег я решил так, – сказал Гёз, выходя из каюты, – вы уплачиваете за стол, помещение и проезд двести фунтов. Впрочем, если это для вас дорого, мы можем потолковать впоследствии.
Мне показалось, что из глаза в глаз Гёза, когда он умолк, перелетела острая искра удовольствия назвать такую сумасшедшую цифру.
Взбешённый, я пристально всмотрелся в него, но не выдал ничем великого своего удивления. Я быстро сообразил, что это мой козырь. Уплатив Гёзу двести фунтов, я мог более не считать себя обязанным ему ввиду того, как обдуманно он оценил свою уступчивость.
– Хорошо, – сказал я, – я нахожу сумму незатруднительной. Она справедлива.
– Так, – ответил Гёз тоном испорченного вдруг настроения. Возникла натянутость, но он тотчас её замял, начав жаловаться на уменьшение фрахтов; потом, как бы спохватясь, попрощался: – Накануне отплытия всегда много хлопот. Итак, это дело решённое.
Мы расстались, и я отправился к себе, где немедленно позвонил Филатру. Он был рад услышать, что дело слажено, и мы условились встретиться в четыре часа дня на «Бегущей по волнам», куда я рассчитывал приехать значительно раньше. После этого моё время прошло в сборах. Я позавтракал и уложил вещи, устав от мыслей, за которые ни один дельный человек не дал бы ломаного гроша; затем велел вынести багаж и приехал к кораблю в то время, когда Гёз сходил на набережную. Его сопровождали Бутлер и второй помощник – Синкрайт, молодой человек с хитрым, неприятным лицом. Увидев меня, Бутлер вежливо поклонился, а Гёз, небрежно кивнув, отвернулся, взял под руку Синкрайта и стал говорить с ним. Он оглянулся на меня, затем все трое скрылись в арке Трёхмильного проезда.
На корабле меня, по-видимому, ждали. Из дверей кухни выглянула голова в колпаке, скрылась, и немедленно явился расторопный мулат, который взял мои вещи, поместив их в приготовленную каюту.
Пока он разбирал багаж, а я, сев в кресло, делал ему указания, мы понемногу разговорились. Слугу звали Гораций, что развеселило меня, как уместное напоминание о Шекспире в одном из наиболее часто цитируемых его текстов. Гораций подтвердил указанное Брауном направление рейса, как сам слышал это, но в его болтовне я не отметил ничего странного или особенного по отношению к кораблю. Особенное было только во мне. «Бегущая по волнам» шла без груза в Дагон, где предстояло грузить её тремястами ящиками железных изделий. Наивно и представительно красуясь здоровенной грудью, обтянутой кокосовой сеткой, выпячивая её, как петух, и скаля на каждом слове крепкие зубы, Гораций наконец проговорился. Эта интимность возникла вследствие золотой монеты и разрешения докурить потухшую сигару. Его сообщение встревожило меня больше, чем предсказание шторма.
– Я должен вам сказать, господин, – проговорил Гораций, потирая ладони, – что будет очень, очень весело. Вы не будете скучать, если правда то, что я подслушал. В Дагоне капитан хочет посадить девиц, дам – прекрасных синьор. Это его знакомые. Уже приготовлены две каюты. Там уже поставлены: духи, хорошее мыло, одеколон, зеркала; постлано тонкое бельё. А также закуплено много вина. Вино будет всем – и мне и матросам.
– Недурно, – сказал я, начиная понимать, какого рода дам намерен пригласить Гёз в Дагоне. – Надеюсь, они не его родственницы?
В выразительном лице Горация перемигнулось всё, от подбородка до вывернутых белков глаз. Он щёлкнул языком, покачал головой, увёл её в плечи и стал хохотать.
– Я не приму участия в вашем веселье, – сказал я. – Но Гёз может, конечно, развлекаться, как ему нравится.
С этим я отослал мулата и запер дверь, размышляя о слышанном.
Зная свойство слуг всячески раздувать сплетню, а также, в ожидании наживы, присочинять небылицы, которыми надеются угодить, я ограничился тем, что принял пока к сведению весёлые планы Гёза, и так как вскоре после того был подан обед в каюту (капитан отправился обедать в гостиницу), я съел его, очень довольный одиночеством и кушаньями. Я докуривал сигару, когда Гораций постучал в дверь, впустив изнемогающего от зноя Филатра. Доктор положил на койку коробку и свёрток. Он взял мою руку левой рукой и сверху дружески прикрыл правой.
– Что же это? – сказал он. – Я поверил по-настоящему, только когда увидел на корме ваши слова и – теперь – вас; я окончательно убедился. Но трудно сказать, в чём сущность моего убеждения. В этой коробке лежат карты для пасьянсов и шоколад, более ничего. Я знаю, что вы любите пасьянсы, как сами говорили об этом: «Пирамида» и «Красное – чёрное».
Я был тронут. По молчаливому взаимному соглашению мы больше не говорили о впечатлении случая с «Бегущей по волнам», как бы опасаясь повредить его странно наметившееся хрупкое очертание. Разговор был о Гёзе. После моего свидания с Брауном Филатр говорил с ним в телефон, получив более полную характеристику капитана.
– По-видимому, ему нельзя верить, – сказал Филатр. – Он вас, разумеется, возненавидел, но деньги ему тоже нужны; так что хотя ругать вас он остережётся, но я боюсь, что его ненависть вы почувствуете. Браун настаивал, чтобы я вас предупредил. Ссоры Гёза многочисленны и ужасны. Он легко приходит в бешенство, редко бывает трезв, а к чужим деньгам относится как к своим. Знайте также, что, насколько я мог понять из намёков Брауна, «Бегущая по волнам» присвоена Гёзом одним из тех наглых способов, в отношении которых закон терзается, но молчит. Как вы относитесь ко всему этому?