– Пора прекратить скандал, – сказал я твёрдо. – Довольно этого безобразия. Вы, Гёз, ударили эту женщину.
– Прочь! – крикнул он, наклонив голову.
Одновременно с тем он опустил руку так, что не ожидавшая этого женщина повернулась вокруг себя и хлопнулась спиной о стену. Её глаза дико открылись. Она была жалка и мутно, синевато бледна.
– Скотина! – Она говорила, задыхаясь и хрипя, указывая на Гёза пальцем. – Это он! Негодяй ты! Послушайте, что было, – обратилась она ко мне. – Было пари. Я проиграла. Проигравший должен выпить бутылку. Я больше пить не могу. Мне худо. Я выпила столько, что и не угнаться этим соплякам. Насильно со мной ничего не сделаешь. Я больна.
– Идёшь ты? – сказал Гёз, хватая её за шею.
Она вскрикнула и плюнула ему в лицо. Я успел поймать занесённую руку капитана, так как его кулак мелькнул мимо меня.
– Ступайте, ступайте! – испуганно закричал Синкрайт. – Это не ваше дело!
Я боролся с Гёзом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гёз отчаянным усилием вырвал от меня свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся; удар пришёлся мне по локтю левой руки, которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением о невозможности сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанёс ему прямой удар в рот, после чего Гёз грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
– Довольно! Довольно! – закричал Бутлер.
Женщины, взвизгнув, исчезли. Бутлер встал между мной и поверженным капитаном, которого, приподняв под мышки, Синкрайт пытался прислонить к стенке. Наконец Гёз открыл глаза и подобрал ногу; видя, что он жив, я вошёл в каюту и повернул ключ.
Все трое говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчётливые ругательства. Разговор перешёл в подозрительный шёпот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушёл наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины – безотносительно к её репутации, – в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
Послышались шаги возвратившегося Синкрайта. Это был он, так как, придя, он громко сказал:
– Однако наш пассажир молодец! И то правду сказать, вы первый начали!
– Да, я погорячился, – ответил, вздохнув, Гёз. – Ну, что же, я наказан – и за дело; мне нельзя так распускаться. Да, я вёл себя безобразно. Как вы думаете, что теперь сделать?
– Странный вопрос. На вашем месте я немедленно уладил бы всю историю.
– Смотрите, Гёз! – сказал Бутлер; понизив голос, он прибавил: – Мне всё равно, но – знайте, что я сказал. И не забудьте.
Гёз медленно рассмеялся.
– В самом деле! – сказал он. – Я сделаю это немедленно.
Капитан подошёл к моей двери и постучал кулаком с решимостью нервной, прямой натуры.
– Кто стучит? – спросил я, поддерживая нелепую игру.
– Это я, Гёз. Не бойтесь открыть. Я жалею о том, что произошло.
– Если вы действительно раскаиваетесь, – возразил я, мало веря его заявлению, – то скажете мне то же самое, что теперь, но только утром.
Раздался странный скрип, напоминающий скрежет.
– Вы слушаете? – сказал Гёз сумрачно, подавленным тоном. – Я клянусь вам. Вы можете мне поверить. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно, только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу руку.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и – как это ни странно – иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Гёза, я решил, что сопротивляться будет напрасной жестокостью. Я открыл дверь и, не выпуская револьвера, стоял на пороге.
Взгляд Гёза объяснял всё, но было уже поздно. Синкрайт захватил дверь. Пять или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись, так как я шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гёз вытирал платком распухшую губу.
– Кажется, я имел глупость вам поверить, – сказал я.
– Держите его, – обратился Гёз к матросам. – Отнимите револьвер!
Прежде чем несколько рук успели поймать мою руку, я увернулся и выстрелил два раза, но Гёз отделался только тем, что согнулся, отскочив в сторону. Прицелу помешали толчки. После этого я был обезоружен и притиснут к стене. Меня держали так крепко, что я мог только поворачивать голову.
– Вы меня ударили, – сказал Гёз. – Вы всё время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз – я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и вёсла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
Этого я не ожидал, и хотя был сильно встревожен, мой гнев дошёл до предела, за которым я предпочитал все опасности моря и суши дальнейшим издевательствам Гёза.
– Вы затеваете убийство, – сказал я. – Но помните, что до Дагона никак не более ста миль, и, если я попаду на берег, вы дадите ответ суду.
– Сколько угодно, – ответил Гёз. – За такое редкое удовольствие я согласен заплатить головой. Вспомните, однако, при каких странных условиях вы появились на корабле! Этому есть свидетели. Покинуть «Бегущую по волнам» тайно – в вашем духе. Этому будут свидетели.
Он декламировал, наслаждаясь грозной ролью и закусив удила. Я оглядел матросов. То был подвыпивший, мрачный сброд, ничего не терявший, если бы ему даже приказали меня повесить. Лишь молчавший до сего Бутлер решился возразить:
– Не будет ли немного много, капитан?
Гёз так посмотрел на него, что тот плюнул и ушёл. Капитан был совершенно невменяем. Как ни странно, именно эти слова Бутлера подстегнули мою решимость спокойно сойти в шлюпку. Теперь я не остался бы ни при каких просьбах. Моё негодование было безмерно и перешагнуло всякий расчёт.
– Давай шлюпку, подлец! – сказал я.
Все мы быстро поднялись вверх. Стоял мрак, но скоро принесли фонарь. «Бегущая» легла в дрейф. Всё это совершалось безмолвно, – так казалось мне, потому что я был в состоянии напряжённой, болезненной отрешённости. Матросы принесли мои вещи. Я не считал их и не проверял. Значение совершающегося смутно маячило в далёком углу сознания. Были приспущены тали[33], и я вошёл в шлюпку, повисшую над водой. Со мной вошёл матрос, испуганно твердя: «Смотрите, вот вёсла». Затем неизвестные руки перебросили мои вещи. Фигур на борту я не различал. «К дьяволу!» – сказал Гёз. Матрос, двигая фонарём, яркое пятно которого создавало в шлюпке странный уют, держался за борт, ожидая, когда меня спустят вниз. Наконец шлюпка двинулась и встряхнулась на поддавшей ровной волне. Стало качать. Матрос отцепил тали и исчез, карабкаясь по ним вверх.
Всё было кончено. Волны уже отнесли шлюпку от корабля так, что я видел, как бы через мостовую, ряд круглых освещённых окон низкого дома.
Глава XVII
Я вставил вёсла, но продолжал неподвижно сидеть, с невольным и бесцельным ожиданием. Вдруг на палубе раздались возгласы, крики, спор и шум – так внезапно и громко, что я не разобрал, в чём дело. Наконец послышался требовательный женский голос, проговоривший резко и холодно:
– Это моё дело, капитан Гёз. Довольно, что я так хочу!
Всё дальнейшее, что я услышал, звучало изумлением и яростью. Гёз крикнул:
– Эй вы, на шлюпке! Забирайте её! – Он прибавил, обращаясь неизвестно к кому: – Не знаю, где он её прятал!
Второе его обращение ко мне было, как и первое, без имени:
– Эй вы, на шлюпке!
Я не удостоил его ответом.
– Скажите ему сами, чёрт побери! – крикнул Гёз.
– Гарвей! – раздался свежий, как будто бы знакомый голос неизвестной и невидимой женщины. – Подайте шлюпку к трапу, он будет спущен сейчас. Я еду с вами.
Ничего не понимая, я между тем сообразил, что, судя по голосу, это не могла быть кто-нибудь из компании Гёза. Я не колебался, так как предпочесть шлюпку безопасному кораблю возможно лишь в невыносимых, может быть, угрожающих для жизни условиях. Трап стукнул; отвалясь и наискось упав вниз, он коснулся воды. Я подвинул шлюпку и ухватился за трап, всматриваясь наверх до боли в глазах, но не различая фигур.
– Забирайте вашу подругу! – сказал Гёз. – Вы, я вижу, ловкач.
– Чёрт его разорви, если я пойму, как он ухитрился это проделать! – воскликнул Синкрайт.
Шагов я не слышал. Внизу трапа появилась стройная закутанная фигура, махнула рукой и перескочила в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим её плащом и села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Её лица, скрытого кружевной отделкой тёмного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск чёрных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я всё ещё удерживался за трап.
– Как это произошло? – спросил я, теряясь от изумления.
– Какова наглость! – сказал Гёз сверху. – Плывите, куда хотите, и от души желаю вам накормить акул!
– Убийца! – закричал я. – Ты ещё ответишь за эту двойную гнусность! Я желаю тебе как можно скорее получить пулю в лоб!
– Он получит пулю, – спокойно, почти рассеянно сказала неизвестная женщина, и я вздрогнул. Её появление начинало меня мучить – особенно эти беспечные, твёрдые глаза.
– Прочь от корабля! – сказала она вдруг и повернулась ко мне: – Оттолкните его веслом.
Я оттолкнулся, и нас отнесло волной. Град насмешек полетел с палубы. Они были слишком гнусны, чтобы их повторять здесь. Голоса и корабельные огни отдалились. Я машинально грёб, смотря, как судно, установив паруса, взяло ход. Скоро его огни уменьшились, напоминая ряд искр.
Ветер дул в спину. По моему расчёту, через два часа должен был наступить рассвет. Взглянув на свои часы с светящимся циферблатом, я увидел, именно, без пяти минут четыре. Ровное волнение не представляло опасности. Я надеялся, что приключение окончится всё же благополучно, так как из разговоров на «Бегущей» можно было понять, что эта часть океана между Гарибой и полуостровом весьма судоходна. Но больше всего меня занимал теперь вопрос, кто и почему сел со мной в дикую ночь.