Мне незачем и не надо было идти вместе, но, сам растерявшись, я остановился у лестницы, смотря, как она медленно спускается, слегка наклонив голову и перебирая бахрому на груди. В её вдруг потерявших гибкость спине и плечах чувствовалось трогательное стеснение. Она не обернулась. Я стоял, пока Дэзи не затерялась среди толпы; потом вернулся в фойе, вздохнув и бесконечно жалея, что ответил на приветливую шалость девушки невольной обидой. Это произошло так скоро, что я не успел как следует ни пошутить, ни выразить удовольствие. Я выругал себя грубым животным и, хотя это было несправедливо, пробирался среди толпы с бесполезным раскаянием, тягостно упрекая себя.
В эту минуту танцы прекратились, смолкла и музыка. Из противоположных дверей навстречу мне шли двое: высокий морской офицер с любезным крупным лицом, которого держала под руку только что ушедшая Дэзи. По крайней мере это была её фигура, её жёлтое с бахромой платье. Меня как бы охватило ветром, и перевёрнутые вдруг чувства остановились. Вздрогнув, я пошёл им навстречу. Сомнения не было: маскарадный двойник Дэзи была Биче Сениэль, и я это знал теперь так же верно, как если бы прямо видел её лицо. Ещё приближаясь, я уже отличил всё её внутреннее скрытое от внутреннего скрытого Дэзи, по впечатлению основной черты этой новой и уже знакомой фигуры. Но я отметил всё же изумительное сходство роста, цвета волос, сложения, телодвижений и, пока это пробегало в уме, сказал, кланяясь:
– Биче Сениэль, это вы. Я вас узнал.
Она вздрогнула.
Офицер взглянул на меня с улыбкой удивления. Я уже твёрдо владел собой и ждал ответа с совершенной уверенностью. Лицо девушки слегка покраснело, и она двинула вверх нижней губой, как будто полумаска мешала ей видеть, и рассмеялась, но неохотно.
– Биче Сениэль? – сказала она искусственно равнодушным голосом, чистым и протяжным. – Ах, извините, я не знаю её. Я – не она.
Желая выйти из тона карнавальной забавы, я продолжал:
– Прошу меня извинить. Я не только вас знаю, но мы имеем общих знакомых. Капитан Гёз, с которым я плыл сюда, вероятно, прибыл на днях; может быть, даже вчера.
– О! А! – воскликнула она с серьёзным недоумением. – Я не так самонадеянна, чтобы отрицать дальше. Увы, маска не защита. Я поражена, потому что вижу вас первый раз в жизни. И я должна увенчать ваш триумф.
Прикрыв этими словами тревогу, она сняла полумаску, и я увидел Биче Сениэль. Мгновение она рассматривала меня. Я поклонился и назвал себя.
– Мне кажется, что и вы поражены результатами вашей проницательности, – заметила она. – Сознаюсь, что я ничего не понимаю.
Я стоял, показывая молчанием и взглядом, что объяснение предпочтительно без третьего лица. Она тотчас поняла это и, взглянув на офицера, сказала:
– Мой племянник, Ботвель. Да, так: я вижу, что надо поговорить.
Ботвель, стоявший сложив руки, переводя взгляд от Биче ко мне, заметил:
– Дорогая тётя, вы наказаны непостижимо уму. Вы утверждали, что даже я не узнал бы вас. Я схожу к Нувелю уговориться относительно поездки в Латорн.
Условившись, где разыщет нас, он кивнул и, круто повернувшись, осмотрел зал; потом щёлкнул пальцами, направляясь к группе стоявших под руку женщин тяжёлой, эластичной походкой. Подходя, он поднял руку, махая ею, и исчез среди пёстрой толпы.
Биче смотрела на меня с усилием встревоженной мысли. Я сознавал всю трудность предстоящего разговора, почему медлил, но она первая спросила, когда мы сели в глубине цветочной беседки:
– Вы плыли на «Бегущей»? – Сказав это, она всунула мизинец в прорезь полумаски и стала её раскачивать. Каждое её движение мешало мне соображать, отчего я начал говорить сбивчиво. Я сбивался потому, что не хотел вначале говорить о ней, но, когда понял, что иначе невозможно, порядок и простота выражений вернулись.
Я был очень благодарен Биче за внимание и спокойствие, с каким слушала она рассказ о сцене на набережной, то есть о себе самой. Она улыбнулась лишь, когда я прибавил, что, звоня в «Дувр», вызвал Анну Макферсон.
– Я слушаю, слушаю, – сказала она; затем – очень серьёзно: – Я поняла, что передали вы обо мне, я представляю это.
Вскоре после того Биче снова надела полумаску, отчего я почувствовал себя спокойнее и увереннее. Теперь лишь по движению губ Биче мог судить я о её отношении к моему рассказу.
Как только я рассказал о набережной, стало возможным говорить о сегодняшнем вечере.
– Теперь вам придётся мне верить, потому что я сам не понимаю многого; считаю многое незаслуженной удачей.
Мне не хотелось упоминать о Дэзи, но выхода не было. Я рассказал о её шутке и о второй встрече с совершенно таким же, жёлтым, отделанным коричневой бахромой платьем, то есть с самой Биче. Я сказал ещё, что лишь благодаря такому настойчивому повторению одного и того же костюма я подошёл к ней с полной уверенностью.
– Следовательно, вы рассчитывали встретить меня? – спросила она. – О, действительно это сложно! Да, но ещё – Гёз. Конечно, он вам говорил обо мне?!
– Нет.
– Платье, этот костюм, – мы ещё, пожалуй, поймём. Было два таких платья. Я купила его сегодня в одной мастерской. – Она тронула бахрому на груди и продолжала: – Войдя туда, я увидела свой костюм среди нескольких других; в общем оставалось уже не много. Я указала этот. Хозяйка объяснила мне, что ей сделала заказ на два таких костюма неизвестная дама, но что можно продать их, так как заказчица не явилась. Тогда я взяла один. Второй, следовательно, попал к вашей знакомой совершенно случайно. Что же ещё могло быть?
– Должно быть, так, – ответил я, стараясь не усложнять объяснения, которое, предполагая тройную разительную случайность, всё же умещалось в уме. – Я хочу сказать теперь о Гёзе и корабле.
– Здесь нет секрета, – ответила Биче, подумав. – Мы путаемся, но договоримся. Этот корабль наш, он принадлежал моему отцу. Гёз присвоил его мошеннической проделкой. Да, что-то есть в нашей встрече, как во сне, хотя я не могу понять! Дело в том, что я в Гель-Гью только затем, чтобы заставить Гёза вернуть нам «Бегущую». Вот почему я сразу назвала себя, когда вы упомянули о Гёзе. Я его жду и думала получить сведения.
Снова начались музыка, танцы; пол содрогался. Слова Биче о «мошеннической проделке» Гёза показали её отношение к этому человеку настолько ясно, что присутствие в каюте капитана портрета девушки потеряло для меня свою тёмную сторону. В её манере говорить и смотреть была мудрая простота и тонкая внимательность, сделавшие мой рассказ неполным; я чувствовал невозможность не только сказать, но даже намекнуть о связи особых причин с моими поступками. Я умолчал поэтому о происшествии в доме Стерса.
– За крупную сумму, – сказал я, – Гёз согласился предоставить мне каюту на «Бегущей по волнам», и мы поплыли, но после скандала, разыгравшегося при недостойной обстановке с пьяными женщинами, когда я вынужден был попытаться прекратить безобразие, Гёз выбросил меня на ходу в открытое море. Он был так разозлён, что пожертвовал шлюпкой, лишь бы избавиться от меня. На моё счастье, утром я был взят небольшой шкуной, шедшей в Гель-Гью. Я прибыл сюда сегодня вечером.
Действие этого рассказа было таково, что Биче немедленно сняла полумаску и больше уже не надевала её, как будто ей довольно было разделять нас. Но она не вскрикнула и не негодовала шумно, как это сделали бы на её месте другие; лишь, сведя брови, стеснённо вздохнула.
– Недурно! – сказала она с выражением, которое стоило многих восклицательных знаков. – Следовательно, Гёз… Я знала, что он негодяй. Но я не знала, что он может быть страшен.
В увлечении я хотел было заговорить о Фрези Грант, и мне показалось, что в нервном блеске устремлённых на меня глаз и бессознательном движении руки, лёгшей на край стола концами пальцев, есть внутреннее благоприятное указание, что рассказ о ночи на лодке теперь будет уместен. Я вспомнил, что нельзя говорить, с болью подумав: «Почему?» В то же время я понимал – почему, но отгонял понимание. Оно ещё было, пока, лишено слов.
Не упоминая, разумеется, о портрете, прибавив, сколько мог, прямо идущих к рассказу деталей, я развил подробнее свою историю с Гёзом, после чего Биче, видимо, доверяя мне, посвятила меня в историю корабля и своего приезда.
«Бегущая по волнам» была выстроена её отцом для матери Биче, впечатлительной, прихотливой женщины, умершей лет восемь назад. Капитаном поступил Гёз; Бутлер и Синкрайт не были известны Биче; они начали служить, когда судно уже отошло к Гёзу. После того как Сениэль разорился и остался только один платёж, по которому заплатить было нечем, Гёз предложил Сениэлю спасти тщательно хранимое, как память о жене, судно, которое она очень любила и не раз путешествовала на нём, – фиктивной передачей его в собственность капитану. Гёз выполнил все формальности; кроме того, он уплатил половину остатка долга Сениэля.
Затем, хотя ему было запрещено пользоваться судном для своих целей, Гёз открыто заявил право собственности и отвёл «Бегущую» в другой порт. Обстоятельства дела не позволяли обратиться к суду. В то время Сениэль надеялся, что получит значительную сумму по ликвидации одного чужого предприятия, бывшего с ним в деловых отношениях, но получение денег задержалось, и он не мог купить у Гёза свой собственный корабль, как хотел. Он думал, что Гёз желает денег.
– Но он не денег хотел, – сказала Биче, задумчиво рассматривая меня. – Здесь замешана я. Это тянулось долго и до крайности надоело. – Она снисходительно улыбнулась, давая понять мыслью, передавшейся мне, что произошло. – Ну, так вот. Он не преследовал меня в том смысле, что я должна была бы прибегнуть к защите; лишь писал длинные письма, и в последних письмах его (я всё читала) прямо было сказано, что он удерживает корабль по навязчивой мысли и предчувствию. Предчувствие в том, что если он не отдаст обратно «Бегущую» – моя судьба будет… сделаться, – да, да! – его, видите ли, женой. Да, он такой. Это странный человек, и то, что мы говорили о разных о нём мнениях, вполне возможно. Его может изменить на два-три дня какая-нибудь книга. Он поддаётся внушению и сам же вызывает его, прельстившись добродетельным, например, героем или мелодраматическим негодяем с «искрой в душе». А? – Она рассмеялась. – Ну, вот видите теперь сами. Но его основа, – сказала она с убеждением, – это чёрт знает что! Вначале он, – по крайней мер