– Синкрайт, – сказал я после молчания, в котором у меня наметился недурной план, полезный Биче, – вы крепко ухватились за дверь, когда я её открыл…
– Клянусь!.. – начал Синкрайт и умолк на первом моём движении.
Я продолжал:
– Это было, а потому бесполезно извиваться. Последствия не требуют комментариев. Я не упомяну о вас на суде при одном условии.
– Говорите, ради бога; я сделаю всё!
– Условие совсем не трудное. Вы ни слова не скажете Гёзу о том, что видели меня здесь.
– Готов промолчать сто лет: простите меня!
– Так. Где Гёз – на судне или на берегу?
– Он съехал в небольшую гостиницу на набережной. Она называется «Парус и Пар». Если вам угодно, я провожу вас к нему.
– Думаю, что разыщу сам. Ну, Синкрайт, пока что наш разговор кончен.
– Может быть, вам нужно ещё что-нибудь от меня?
– Поменьше пейте, – сказал я, немного смягчённый его испугом и рабством. – А также оставьте Гёза.
– Клянусь… – начал он, но я уже встал. Не знаю, продолжал он сидеть на ступенях подъезда или ушёл в кабак. Я оставил его в переулке и вышел на площадь, где у стола около памятника не застал никого из прежней компании. Я спросил Кука, на что получил указание, что Кук просил меня идти к нему в гостиницу.
Движение уменьшалось. Толпа расходилась; двери запирались. Из сумерек высоты смотрела на засыпающий город «Бегущая по волнам», и я простился с ней, как с живой.
Разыскав гостиницу, куда меня пригласил Кук, я был проведён к нему, застав его в постели. При шуме Кук открыл глаза, но они снова закрылись. Он опять открыл их. Но всё равно он спал. По крайнему усилию этих спящих, тупо открытых глаз я видел, что он силится сказать нечто любезное. Усталость, надо быть, была велика. Обессилев, Кук вздохнул, пролепетал, узнав меня: «Устраивайтесь», – и с треском завалился на другой бок.
Я лёг на поставленную вторую кровать и тотчас закрыл глаза. Тьма стала валиться вниз, комната перевернулась, и я почти тотчас заснул.
Глава XXV
Ложась, я знал, что усну крепко, но встать хотел рано, и это желание – рано встать – бессознательно разбудило меня. Когда я открыл глаза, память была пуста, как после обморока. Я не мог поймать ни одной мысли до тех пор, пока не увидел выпяченную нижнюю губу спящего Кука. Тогда смутное прояснилось, и, мгновенно восстановив события, я взял со стула часы. На моё счастье, было всего половина десятого утра.
Я тихо оделся и, стараясь не разбудить своего хозяина, спустился в общий зал, где потребовал крепкого чаю и письменные принадлежности. Здесь я написал две записки: одну – Биче Сениэль, уведомляя её, что Гёз находится в Гель-Гью, с указанием его адреса; вторую – Проктору с просьбой вручить мои вещи посыльному. Не зная, будет ли удобно напоминать Дэзи о её встрече со мной, я ограничился для неё в этом письме простым приветом. Отправив записки через двух комиссионеров, я вышел из гостиницы в парикмахерскую, где пробыл около получаса.
Время шло чрезвычайно быстро. Когда я направился искать Гёза, было уже четверть одиннадцатого. Стоял знойный день. Не зная улиц, я потерял ещё около двадцати минут, так как по ошибке вышел на набережную в её дальнем конце и повернул обратно. Опасаясь, что Гёз уйдёт по своим делам или спрячется, если Синкрайт не сдержал клятвы, а более всего этого желая опередить Биче, ради придуманного мной плана ущемления Гёза, сделав его уступчивым в деле корабля Сениэлей, – я нанял извозчика. Вскоре я был у гостиницы «Парус и Пар», белого грязного дома, с стеклянной галереей второго этажа, лавками и трактиром внизу. Вход вёл через ворота, налево, по тёмной и крутой лестнице. Я остановился на минуту собрать мысли и услышал торопливые, догоняющие меня шаги. «Остановитесь!» – сказал запыхавшийся человек. Я обернулся.
Это был Бутлер с его тяжёлой улыбкой.
– Войдёмте на лестницу, – сказал он. – Я тоже иду к Гёзу. Я видел, как вы ехали, и облегчённо вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чём виноват, то в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, всё равно. Но я был на вашей стороне: это так. Впрочем, от вас зависит – знаться со мной или смотреть как на врага.
Не знаю, был я рад встретить его или нет. Гневное сомнение боролось во мне с бессознательным доверием к его словам. Я сказал: «Его рано судить». Слова Бутлера звучали правильно, в них были и горький упрёк себе, и искренняя радость видеть меня живым. Кроме того, Бутлер был совершенно трезв. Пока я молчал, за фасадом, в глубине огромного двора, послышались шум, крики, настойчивые приказания. Там что-то происходило. Не обратив на это особого внимания, я стал подыматься по лестнице, сказав Бутлеру:
– Я склонен вам верить; но не будем теперь говорить об этом. Мне нужен Гёз. Будьте добры указать, где его комната, и уйдите, потому что мне предстоит очень серьёзный разговор.
– Хорошо, – сказал он. – Вот идёт женщина. Узнаем, проснулся ли капитан. Мне надо ему сказать всего два слова; потом я уйду.
В это время мы поднялись на второй этаж и шли по тесному коридору с выходом на стеклянную галерею слева. Направо я увидел ряд дверей – четыре или пять, – разделённых неправильными промежутками. Я остановил женщину. Толстая крикливая особа лет сорока с повязанной платком головой и щёткой в руках, узнав, что мы справляемся, дома ли Гёз, бешено показала на противоположную дверь в дальнем конце.
– Дома ли он – не хочу и не хочу знать! – объявила она, быстро заталкивая пальцами под платок выбившиеся грязные волосы и приходя в возбуждение. – Ступайте сами и узнавайте, но я к этому подлецу больше ни шагу. Как он на меня гаркнул вчера! Свинья и подлец ваш Гёз! Я думала, он меня стукнет. «Ступай вон!» Это – мне! Дома, – закончила она, свирепо вздохнув, – уже стрелял. Я на звонки не иду; чёрт с ним; так он теперь стреляет в потолок. Это он требует, чтобы пришли. Недавно опять пальнул. Идите, и если спросит, не видели ли меня, можете сказать, что я ему не слуга. Там женщина, – прибавила толстуха. – Развратник!
Она скрылась, махая щёткой. Я посмотрел на Бутлера. Он стоял, задумчиво разглядывая дверь. За ней было тихо.
Я начал стучать, вначале постучав негромко, потом с силой. Дверь шевельнулась, следовательно, была не на ключе, но нам никто не ответил.
– Стучите громче, – сказал Бутлер, – он, верно, снова заснул.
Вспомнив слова прислуги о женщине, я пожал плечами и постучал опять. Дверь открылась шире; теперь между ней и притолокой можно было просунуть руку. Я вдруг почувствовал, что там никого нет, и сообщил это Бутлеру.
– Там никого нет, – подтвердил он. – Странно, но правда. Ну что же, давайте откроем.
Тогда я, решившись, толкнул дверь, которая, отойдя, ударилась в большой шкап, и вошёл, крайне поражённый тем, что Гёз лежит на полу.
Глава XXVI
– Да, – сказал Бутлер после молчания, установившего смерть, – можно было стучать громко или тихо – всё равно. Пуля в лоб, точно так, как вы хотели.
Я подошёл к трупу, обойдя его издали, чтобы не ступить в кровь, подтекавшую к порогу из простреленной головы Гёза.
Он лежал на спине, у стола, посредине комнаты, наискось к входу. На нём был белый костюм. Согнутая правая нога отвалилась коленом к двери; расставленные и тоже согнутые руки имели вид усилия приподняться. Один глаз был наполовину открыт, другой, казалось, высматривает из-под неподвижных ресниц. Растёкшаяся по лицу и полу кровь не двигалась, отражая, как лужа, соседний стул; рана над переносицей слегка припухла. Гёз умер не позже получаса, может быть – часа назад. Большая комната имела неубранный вид. На полу блестели револьверные гильзы. Диван с валяющимися на нём газетами, пустые бутылки по углам, стаканы и недопитая бутылка на столе, среди сигар, галстуков и перчаток; у двери – тёмный старинный шкап, в бок которому упиралась железная койка с наспех наброшенным одеялом, – вот и всё, что я успел рассмотреть, оглянувшись несколько раз. За головой Гёза лежал револьвер. В задней стене, за столом, было раскрытое окно.
Дверь, стукнувшись о шкап, отскочила, начав медленно закрываться сама. Бутлер, заметив это, распахнул её настежь и укрепил.
– Мы не должны закрываться, – резонно заметил он. – Ну что же, следует идти звать, объявить, что капитан Гёз убит, – убит или застрелился. Он мёртв.
Ни он, ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошёл первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял, у стола. Бутлер, походив, сел; он был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
Первым, как я упомянул, вбежал дородный человек. Он растерялся. Затем, среди разом нахлынувшей толпы – человек пятнадцати – появилась молодая женщина или девушка в светлом полосатом костюме и шляпе с цветами. Она тесно была окружена и внимательно, осторожно спокойна. Я заставил себя узнать её. Это была Биче Сениэль, сказавшая, едва вошла и заметила, что я тут: «Эти люди мне неизвестны».
Я понял. Должно быть, это понял и Бутлер, видевший у Гёза её совершенно схожий портрет, так как испуганно взглянул на меня. Итак, поразившись, мы продолжали её не знать. Она этого хотела, стало быть, имела к тому причины. Пока, среди шума и восклицаний, которыми ещё более ужасали себя все эти ворвавшиеся и содрогнувшиеся люди, я спросил Биче взглядом. «Нет», – сказали её ясные, строго покойные глаза, и я понял, что мой вопрос просто нелеп.
В то время как набившаяся толпа женщин и мужчин, часть которых стояла у двери, хором восклицала вокруг трупа, – Биче, отбросив с дивана газеты, села и слегка, стеснённо вздохнула. Она держалась прямо и замкнуто. Она постукивала пальцами о ручку дивана, потом, с выражением осторожно переходящей грязную улицу, взглянула на Гёза и, поморщась, отвела взгляд.