— Какие это они другие? — недовольно спросил с задней парты похожий на сердитого скворца Игорь Цыпин (по прозвищу Цыпа). — Что, там у ихних пацанов уши на затылке растут, что ли?
— Цы-пин… — возмущенно выдохнула Адель Францевна.
— Извините, это он нечаянно, — торопливо заговорил Павлик Шагренев, а бестолковому Цыпе показал за спиной кулак. — Но нам всем непонятно… Конечно, у капиталистов дети не такие, как мы. А у рабочих?
— Они такие же пионеры, — агрессивно сказал Митька.
— Ну безусловно. Я имею в виду не классовые различия, а некоторые особенности… Впрочем, это сложно для вас. Я только хочу сказать, что для этого мальчика полезнее было бы не играть на сцене, а без пропусков занятий учиться в школе. Театр отвлекает его от учебного процесса.
— А может, он отличник, — опять не выдержал Митька.
— Возможно. По крайней мере, я уверена, что с немецким языком у него все в порядке. К сожалению, про вас этого не скажешь. И потому пусть Цыпин выйдет к доске и переведет первые пять строчек текста, который был задан.
Цыпа шумно вздохнул и пошел навстречу неизбежности.
Вторым она вызвала Вершинина.
— Можно, я лучше стихотворение Гете по-немецки прочитаю? — безнадежно спросил Митька.
— Конечно, можно, мы все послушаем с удовольствием. Только после того, как сделаешь заданный перевод.
После Митьки схлопотали «неуды» еще шесть человек.
У Адель Францевны от возмущения тряслись на висках рыжеватые букли прически.
— Ёлки зеленые, — шепотом сказал Митьке Виталька Логинов и от переживания вцепился в свой белобрысый чуб. — Как по заказу: почти все из нашего звена.
— Потому что самые лодыри, — тут же влезла в разговор Эмма Каранкевич, председательница совета отряда. Она сидела впереди Митьки.
— Насчет лодырей на перемене поговорим, — пообещал Вершинин.
— Очень испугалась!
Всю оставшуюся часть урока Адель Францевна говорила о том, как пагубны лень и легкомыслие. Наконец она велела всем, кто получил «неуды», остаться после занятий и удалилась, держа указку как рапиру.
Они остались. Но в их душах кипело негодование.
— Теперь три часа будет мучить, — сказал Цыпа и пнул парту. Старая парта крякнула.
— Это она нарочно «неудов» навтыкала, — мрачно сообщил Митька. — Из-за пьесы разозлилась. Потому что мы Карла стали защищать.
— Она, между прочим, сама на ту баронессу похожа, — вдруг заявил Сергей Иванов, человек молчаливый и сосредоточенный. Он говорил всегда немного, но умно и безошибочно. К его словам следовало прислушаться.
— А правда! — подхватил Виталька. — Такая же худая и старая. И вредная. Только не со стеклом в глазу, а с очками.
— Пенсне, — сказал Павлик.
— Какая разница!
— По-моему, она шпионка, — сказал Цыпа. Он был сердит больше всех: папаша его часто лупил за «неуды».
— Ну-у, Цыпа! — Виталька от удивления замотал чубом. — Ну ты сказал! Она на шпионку похожа, как ты на отличника.
Цыпа молча поддернул длинные, сморщенные на коленях штаны и влез на учительский табурет.
— Дурак ты, а не звеньевой, — сказал он Витальке с высоты. И как с трибуны обратился к остальным: — Шпионы разве бывают похожи на шпионов? Их бы тогда сразу всех переловили. Шпионов как узнают? Потому что они вредят. А она разве не вредит? Вот она оставила нас после уроков, а Пашка в авиамодельный кружок опаздывает. Он, может, хочет истребителем стать, а как он станет, если ему не дают в кружок ходить?
Павлик Шагренев, который до сих пор не помышлял о профессии истребителя, подтянулся и стал поправлять под ремнем рубашку.
— А я?! — завопил Митька. — У меня в два часа стрелковая тренировка! Завтра соревнования! Мне на «Ворошиловского стрелка» сдавать!
Он стукнул кулаком по левому карману матроски, на который собирался привинтить значок.
— Во! Я же говорю! — воскликнул Цыпа и возмущенно завертел тонкой коричневой шеей.
Трах! В класс влетела Валька Голдина. Захлопнула дверь и вцепилась в ручку. Обернулась и свистящим шепотом сообщила:
— Гонятся!
Дверь задергали.
— Отпусти, — велел Сергей Иванов. — А сама иди сюда.
Дверь распахнулась. На пороге возник похожий на третьеклассника-отличника Талька Репин, председатель совета отряда пятого «А». По определению Серёги Иванова — «маленький, а вредный».
— Ага! Вся компания! — ехидно сказал Репин. — Знает, куда бежать…
— Чего надо? — суховато спросил звеньевой Логинов.
— Вот ее надо. — Талька подбородком указал на Валентину. У него за спиной сопели два здоровых телохранителя.
— У нас сбор звена, — сказал Виталька.
— А у нас сбор отряда. Чего она со сбора отряда бегает?
— Сбор на тему «Об итогах четвертой четверти и о подготовке к успешной сдаче годовых экзаменов», — нудным голосом продекламировал Павлик.
— Не твое дело, — сказал Репин.
— Не его, не его — согласился Митька. — И не Валькино. Она в нашем звене. Значит, в нашем отряде! Пора бы понять!
— Как это в вашем? Она в нашем классе учится!
— Одно дело — класс, а другое — отряд! Она с нами в одном дворе живет! С малых лет, с самых детсадовских! Мы проголосовали, чтоб в нашем звене!
— А мы у СПВ спрашивали! Она говорит, что так нельзя!
— СПВ говорит?! — взревел Виталька. — А она у нас спрашивала? Она сама ничего не знает и даже не разбиралась!
СПВ — старшая пионервожатая — не была для Витальки авторитетом. Она пришла в школу месяц назад и, судя по всему, не собиралась задерживаться в своей должности.
А спор о Валентине был далеко не первый. Она еще осенью объявила, что хочет быть в звене с теми, с кем у нее «разные полезные дела, а не всякие проработки про успеваемость». «Полезные дела» у нее были с Митькой, Виталькой, Серёгой и прочей компанией. Пятый «А» запротестовал. Из принципа. А Виталькино звено дружно проголосовало «за».
— Она им нужна, чтоб процент успеваемости поднимать, — пустил шпильку Павлик Шагренев.
— Нам такой процент тоже не лишний, — сказал с табурета Цыпа.
— Завтра приди только в класс! — пообещал Валентине председатель пятого «А». — Поговорим…
— Я с тобой и сегодня могу поговорить. На улице, — сказала Валентина. Худая, длинная, темноволосая, сердитая, она выглядела сейчас грозно.
Противник удалился.
— Ух… — сказала Валька. — Ну хорошо, что вы тут. А то не знала, куда бежать… А почему не сказали, что сбор? — Она неласково взглянула на Витальку.
— Да какой сбор… Так сидим.
— Разговариваем, — объяснил Серёга Иванов. — Про баронессу Адель фон Неуд.
— А-а, после уроков оставила! И вы сидите? Ну и олухи!
— Вообще-то мне некогда. У меня тренировка, — сказал Митька…
Спать Митька лег пораньше. На всякий случай. И правильно. Отец, вернувшись из школы, спросил:
— Где этот пар-ршивец?
— Что случилось? — захлопотала мама. — Только, пожалуйста, не нервничай, иначе я ничего не пойму. Опять «неуд»?
— Мало того! Их, голубчиков, оставили заниматься после уроков. Адель Францевна тратит время, чтобы вытянуть этим балбесам приличные оценки, а эти… эти… Она идет в класс, а дверь заперта! Изнутри! Как потом выясняется, ножкой от табуретки. В классе — никого, окно открыто. Но мало и этого! На двери мелом написано: «Но пасаран!» Эти лодыри решили лень свою и безобразия прикрыть республиканскими лозунгами!
Митька в своей постели начал дышать глубоко и ровно. В этом было единственное спасение.
— Не шуми, он спит, — осторожно сказала мама.
— Плевать! — сказал отец, известный в городе преподаватель русского языка и литературы. — Да-да! Плевать! Где мой ремень?
— Ты с ума сошел!
— Нет! Я не сошел с ума! Пусть! Пусть это будет крушением всех моих педагогических принципов, но я этого паршивца… Где ремень?
— Какой ремень? Ты всю жизнь ходишь в подтяжках.
— Не-ет. У меня был. Я в нем ездил на рыбалку.
Митька ровно дышал. Крушения педагогических принципов можно было не бояться: отцовский ремень он давно пустил на обмотку лука. Но что будет завтра?
Назавтра отменили урок арифметики и устроили классное собрание. Сначала выступала классная руководительница Вера Георгиевна. Сообщила, что за такие дела исключают из школы. Да-да, нечего удивляться! То, что натворили эти семь человек, не простое хулиганство, а… Даже слов нет! Ведь не маленькие! Вон, многие уже в длинных брюках ходят, взрослые прически устраивают, а в голове что?
Митька напряженно смотрел в окно и думал о своем. Из школы, он знал, не выгонят, высказывание о брюках и прическах его не касалось, а в голове у него было вот что: «Не вспомнили бы только, что сегодня соревнования!» А то придет он в тир и услышит от военрука: «Ничего не могу поделать. Приказ директора — не допускать». Конечно, он тоже будет огорчен: Митька у него в кружке самый маленький, но самый способный. А что делать? Приказ есть приказ. Военрук — человек военный.
Вообще-то он славный дядька. Недавно принес в кружок новую «малопульку» ТОЗ-8. Не «семерку», а «восьмерку». У нее прицел совсем другой: поставлен намушник. Черное яблоко мишени легче просматривается, словно само садится на мушку. И спуск мягче. Митьке военрук первому дал ее попробовать. Три патрона. Митька сразу выколотил двадцать девять очков.
Жаль только, что мало военрук дает стрелять. Да еще, прежде чем допустить к винтовкам, целый час рас сказывает об иприте и фосгене, потом в противогазе гоняет. А в тир — напоследок.
Кроме того, еще полчаса лазают ребята по тиру на коленях и собирают гильзы, потому что каждый патрон у военрука на учете и, если гильза не нашлась, он ругается. Говорит, что не сможет отчитаться.
Военрука старшеклассники прозвали «генерал Скобелев». Никакой он не генерал, конечно, и даже не Скобелев, а младший политрук Кобелев Степан Васильевич. На свою беду, он однажды в школьной стенгазете поместил заметку: «Почему в кружках ПВХО и ВС мало девочек?» и подписался: «С. Кобелев». Один десятиклассник ядовито заметил:
— Тоже мне, Скобелев. Генерал на белом коне.