– Сейчас мы, которые когда-то так же качались на качелях, уже почти седовласые старики, – улыбнулся тринадцатый господин, с тоской вздохнув. – Мы смотрим на них – и будто видим самих себя тех лет.
Я взглянула на него и спросила со смешком:
– Неужели наш прекрасный и своевольный тринадцатый господин когда-то тоже с глупым видом провожал взглядом девичью фигурку?
Тринадцатый оставил мой вопрос без ответа и с едва различимой улыбкой продолжал наблюдать за резвящимися детьми.
– Тогда ты тихонько расскажи мне, правда ли было такое? – негромко обратилась я к Иньчжэню.
Тот лишь улыбнулся в ответ.
Хунли смерил детей разгневанным взглядом.
– Не смейтесь! – сердито закричал он.
Все тут же опустили головы, сдерживая улыбки и не решаясь смеяться в открытую, и лишь Чэнхуань как ни в чем не бывало продолжала хохотать. Хунли попытался было закрыть ей рот ладонью, но девчонка спрыгнула с качелей и побежала прочь от него, на бегу строя рожицы:
– А четвертому принцу нравится служанка, четвертому принцу нравится служанка…
Хунли бросился было за ней вдогонку, но в Чэнхуань словно демон вселился: она так петляла в толпе детей, что Хунли, лицо которого заливал румянец, никак не мог схватить ее, хотя он бегал гораздо быстрее.
Иньчжэнь нахмурился. Взглянув на него, я подошла к тринадцатому господину и тихо спросила:
– Когда Его Величество еще был маленьким четвертым принцем, случалось ли такое, что он с какой-нибудь придворной дамой или служанкой…
Тринадцатый расхохотался и толкнул меня обратно к Иньчжэню:
– Царственный брат, ты позволяешь ей выспрашивать о твоих личных делах?
Иньчжэнь слегка улыбнулся, пристально глядя на меня, от чего мне стало неловко, и я опустила голову. Тринадцатый господин покачал головой и с улыбкой пояснил:
– Царственный брат с детства был холоден к другим и всегда ходил с равнодушным лицом. Царственный отец говорил, что четвертый сын несловоохотлив, а потому с ним сложно завязать дружбу, девушки же, завидев его, тут же уходили подальше, избегая встречи с ним. Да он и сам неохотно разговаривал с людьми. Я помню, что в детстве наибольшим расположением пользовались пятый и восьмой братья: с ними с удовольствием играли все маленькие господа и гэгэ как во дворце, так и за его пределами.
До нас донеслось чье-то звонкое пение. Мы повернули головы и увидели, как Чэнхуань, продолжая мчаться, громко поет, обращаясь к Хунли:
Цикады на баньяне у пруда стрекочут,
громко лето призывают.
Пусты качели в зарослях травы, лишь
бабочки порхают над сиденьем.
Наставник в классе, рта не закрывая, бубнит
о чем-то, что-то объясняет,
Я жду конца занятий, отдыха, игры,
я лета ожидаю с нетерпеньем.
Вне этого дворца – огромный мир!
Но выйти за ворота не могу я.
Кто из героев все-таки сильней: силач Цинь Цюн[74]
иль Гуань Юй[75] удалый?
Но где же та, что встретил я вчера?
Не вижу ту служанку молодую.
Наставник – об истории толкует,
а я над книжицей тоскую небывало.
Отец расспросит – лишь тогда пойму,
что на уроках я не занимался.
Пройдет экзамен – осознаю, что не читал
необходимых книжек.
«Цените время, ведь за золото его не купишь» –
так наставник выражался.
О, время, день за днем, за годом год,
что в тяготах идет, пока мы дышим!
На солнце кружит рой цветных стрекоз
над зеленью пруда, где лотос цвел.
Запретный город! Эту красоту
и радуге-дуге не превзойти!
Когда же вырасту, как братья, и смогу жениться,
жить, как сам бы предпочел?
Конца уроков жду, побега из дворца, я жажду
в зрелые лета скорей войти![76]
Так, день за днем, за годом год, все жду и жду. Я жажду в зрелые лета скорей войти!
Иньчжэнь с тринадцатым принцем перевели на меня изумленные, но смеющиеся взгляды.
– Мне следует подумать о том, не забрать ли Чэнхуань обратно в свое поместье, – со вздохом проговорил тринадцатый. – Кто знает, что она еще станет творить, если продолжит шататься без дела в твоей компании. Она вообще понимает, о чем поет?
– Когда она поймет, уже не сможет петь эту песню так же звонко и радостно, – улыбнулась я.
– «Наставник в классе, рта не закрывая, бубнит о чем-то, что-то объясняет»? – сердито, но несколько беспомощно повторил Иньчжэнь. – «Над книжицей тоскую»? «Жениться, жить, как сам бы предпочел»? Чему еще ты их научила?
Я склонила голову набок и, хихикнув, ответила:
– Ничему я их не учила, просто пела и рассказывала истории.
– Надо будет позже хорошенько расспросить Чэнхуань, – с тоской протянул тринадцатый, приложив ладонь ко лбу. – Боюсь, ты рассказывала вовсе не притчу о Кун Жуне[77] или историю о том, как Сыма Гуан разбил чан[78].
Я только захихикала в ответ. Некоторое время Иньчжэнь вслушивался в слова песни, и вдруг в его взгляде промелькнула печаль.
– «Запретный город! Эту красоту и радуге-дуге не превзойти»? «Жду побега из дворца»? – бесцветным голосом произнес он, глядя на меня.
Тринадцатый господин поспешил сменить тему:
– Пойдемте. Если они нас заметят, это испортит им веселье.
Иньчжэнь едва заметно кивнул. Тринадцатый тут же двинулся вперед, но Иньчжэнь остался на месте. Схватив меня за руку, он пристально смотрел мне в глаза. Я улыбнулась и тоже сжала его руку.
– Почему ты так серьезен? Это всего лишь строчка из песни.
Взглянув вслед удаляющейся спине тринадцатого господина, я быстро приподнялась на носки, запечатлела на губах Иньчжэня короткий поцелуй и как ни в чем не бывало встала обратно.
Иньчжэнь торопливо обвел взглядом резвящихся детей и, лишь убедившись, что никто не видит, посмотрел на меня сердитыми глазами, в которых плясал веселый огонек. Слегка вздернув подбородок, я с улыбкой покосилась на него в ответ. Кивнув самому себе, Иньчжэнь понизил голос и с невероятной двусмысленностью проговорил:
– Сегодняшней ночью тебе придется заплатить за это.
Весь мой задор тут же растаял как дым, и я, сбросив его руку, быстро двинулась вдогонку за тринадцатым.
– Эх ты, – донесся сзади тихий смех Иньчжэня. – Только пугать и горазда, один тычок – и все. У тебя в запасе много хитрых трюков, но стоит вступить с тобой в настоящую схватку, как ты сразу…
Тринадцатый господин был уже совсем рядом. Взволнованная и пристыженная, я обернулась, красноречиво глядя на Иньчжэня. Тот с усмешкой покачал головой и замолк.
Несмотря на то что Чэнхуань жила во дворце императрицы, по крайней мере половину каждого дня она проводила со мной. Я была этому очень рада и учила ее всевозможным забавам.
Сейчас, накопав глины, Чэнхуань строила из нее крепость. Ее юбка давно покрылась пятнами, даже лицо выпачкалось. Но девчушка не обращала на это никакого внимания, а мне и подавно было все равно.
Повернув голову в сторону ивы, под которой я сидела, Чэнхуань спросила:
– Тетушка, а те принцессы, о которых ты рассказывала, жили в таких же домах и ждали, пока кто-нибудь придет их спасти?
Рассеянно взглянув на нее, я кивнула и вновь опустила голову, погрузившись в задумчивость.
Вскоре я услышала, как Чэнхуань боязливо воскликнула: «Отец!» Подняв голову, я увидела тринадцатого господина, который стоял и молча разглядывал Чэнхуань. Девочка стояла возле ямы с глиной, с беспокойством пряча руку за спиной. Я мысленно вздохнула. Дети всегда с некоторой опаской относились к внешне холодному Иньчжэню и нисколько не боялись улыбчивого Юньсяна, Чэнхуань же, напротив, едва завидев Иньчжэня, тут же прыгала к нему в объятия, а в присутствии отца менялась до неузнаваемости.
Тринадцатый господин пристально глядел на дочь. Его лицо было печальным, а в глазах стояла тоска. Подбежав ко мне, Чэнхуань спряталась за моей спиной и позвала:
– Тетушка…
– Беги к няне и попроси помочь тебе умыться, а потом переодень юбку, – весело велела я ей.
Чэнхуань обрадовалась и, украдкой оглянувшись на неподвижного тринадцатого господина, умчалась прочь.
– Она почти не проводила время с тобой, потому и отвыкла, – произнесла я. – Если же ты заберешь ее в поместье, то через некоторое время вы обязательно сблизитесь.
Тринадцатый опустил голову и долго молчал.
– Не стоит, – наконец сказал он. – Боюсь, даже если заберу ее назад, я не смогу видеть ее каждый день.
Я вновь мысленно вздохнула. Чэнхуань слишком сильно напоминала ему Люйу. Чем больше была любовь тринадцатого к ней, тем холоднее он вел себя с Чэнхуань.
Тринадцатый господин помолчал еще немного. Вскоре на его лицо вернулось самое обычное выражение. Присев рядом, он оглядел черные следы, что нечаянно оставила на мне грязными руками Чэнхуань, и со смехом сказал:
– Ты необычайно терпелива с детьми. Неудивительно, что и Хунли, и Чэнхуань с тобой так близки.
– Это самые беззаботные дни в их жизни, и мне нравится позволять им радоваться, – вздохнула я. – Потом они постепенно будут взрослеть, им придется соблюдать всевозможные правила, на них навалятся всевозможные заботы. Их судьба, как принадлежащих к императорскому роду, всегда будет тяжела. Я хочу подарить им сейчас время чистой радости.