– Искренность не в этом. Вставай!
Я сбросила его руку и опустилась обратно на колени.
– Ты все знаешь? Кто тебе сказал? – после короткого молчания спросил он.
Помолчав еще немного, Иньчжэнь добавил:
– Никто из тех в павильоне Янсиньдянь, кто знал о произошедшем, ни за что не осмелился бы болтать при тебе. Похоже, тринадцатый брат не выдержал твоего натиска и все тебе рассказал.
Глядя на статую Будды, я заговорила:
– Иньчжэнь, я не читала сутр и знаю лишь то, что слышала от других. Однако разве Будда не учит людей забывать и отпускать? Жадность, гнев, злость и обида ведут к страданию. Щелкнул пальцами – и со времен цветущей юности уже пролетело одиннадцать лет. Что же навсегда останется в нашей памяти?
– «Без причины не будет следствия; если нет следствия, то нет и причины»[81], - холодно процитировал Иньчжэнь и вышел из молельни.
Ревматизм давал о себе знать: в колени словно впились тысячи игл. В сентябре ночи уже довольно холодные. Стоило мне вспомнить о том, что восьмой господин в его нынешнем возрасте сейчас сидит на ледяных камнях, я подумала, сможет ли он это выдержать – ведь он так слаб!
В бронзовом подсвечнике горела толстая красная свеча, ярко освещая зал. Капли жидкого воска стекали вниз по бронзовому стержню, быстро застывая и налипая друг на друга слой за слоем в один ярко-алый кусок пугающего вида, заставляя слезы этой свечи выглядеть по-особенному жутко.
Внезапно занавеска поднялась и в зал вновь вошел Иньчжэнь.
– Ты собираешься просидеть здесь на коленях всю ночь? – холодно произнес он, сдерживая ярость. – Разделишь с ним его муки?
Сердце рвалось на части. Если бы я не сделала хотя бы этого, не знаю, что бы со мной было.
– Мы приказываем тебе подняться! – крикнул Иньчжэнь.
Я повернула голову и взглянула на него. Иньчжэнь был в одном нижнем одеянии и наброшенной на плечи накидке, в наспех надетых туфлях. Очевидно, он только что поднялся с постели.
– Ты приказываешь мне как император? – поинтересовалась я.
– Да, – ответил он. – Мы велим тебе подняться.
Я повернулась к нему и поклонилась, коснувшись лбом пола:
– Ваша покорная служанка повинуется.
Когда я встала, мои колени пронзила такая боль, что я едва могла стоять. Я пошатнулась, чуть не упав, но Иньчжэнь тут же подхватил меня. Оттолкнув его, я оперлась о стол и немного постояла, после чего, ковыляя и подволакивая ноги, пошла прочь. Сзади донесся звук упавшей на пол фарфоровой курильницы.
Стоя у окна, я в тишине наблюдала за тем, как бледнела ночная тьма. Исчезли звезды, небо мало-помалу белело, пока не стало совсем светло.
– Барышня, – тихонько позвала из-за двери Мэйсян.
– Я желаю побыть одна, – повысив голос, ответила я. – Не беспокойте меня!
Снаружи раздался шорох, и все снова стихло.
Солнце поднималось все выше. Бессильно облокотившись об оконный переплет, я смотрела на ослепительно яркое светило и спрашивала себя: что же мне делать? И что же я буду делать потом?
Дверь затряслась от энергичных толчков, но так и не распахнулась: она была закрыта на цепочку.
– Открой! – крикнул Иньчжэнь.
Я подошла и открыла, после чего, прихрамывая, вернулась к окну и встала рядом. Глядя на меня, Иньчжэнь холодно произнес:
– Не позволишь тебе сидеть на коленях – ты будешь стоять. Тебе что, совсем не жаль своих ног?
Я лишь молча прислонила голову к оконной раме.
– Мы уже позволили ему вернуться к себе, – немного помолчав, равнодушно бросил Иньчжэнь и вышел из комнаты.
В душе смешались радость и печаль. Сгорбившись, я кое-как доковыляла до стола и, взявшись за край столешницы, опустилась на стул. Колени пронзила такая острая боль, что я не выдержала и тихо застонала.
С того самого дня, когда восьмой господин был наказан, Иньчжэнь перестал приглашать меня на ужин и вообще обращать на меня внимание. В душе я ужасно страшилась того, чем все должно было кончиться. Мне хотелось лишь спокойно побыть одной, да и из-за боли в коленях я все равно не могла свободно передвигаться, а потому частенько сутками сидела в своей комнате.
В десятом месяце в западных приграничных землях вновь разгорелся пожар войны: Лобсанг Тэнцзин поднял в Цинхае мятеж. В Цинхае, где четырнадцатый господин навел было порядок, в одно мгновение вновь воцарился хаос. Иньчжэнь назначил Нянь Гэнъяо командующим Фуюаньского гарнизона и отправил в Синин, чтобы тот принял личное командование и усмирил мятеж. Казна и так не ломилась от богатств, а тут надо было обеспечить провиант и фураж для воюющих на северо-западе да еще и как-то пережить повсеместно случавшиеся неурожаи. В павильоне Янсиньдянь чиновники часто собирались группами и не переставая шушукались.
С тех пор как Иньчжэнь стал императором, он почти никогда не переворачивал таблички с именами наложниц из гарема, лишь изредка звал к себе в покои супругу Нянь. В октябре, однако, он переворачивал табличку с именем супруги Нянь целых три дня подряд. Для Нянь Гэнъяо это означало особое расположение Его Величества, а потому все гражданские и военные чины от мала до велика на территориях, находившихся под его управлением, руководствовались его мнением при новых назначениях на должность; даже при назначениях на службу чиновников в другие регионы Иньчжэнь также то и дело спрашивал совета у Нянь Гэнъяо, брата супруги Нянь. Кроме того, Иньчжэнь окружил заботой и его родственников. Он снова и снова спрашивал о больных запястьях и плечах Нянь Гэнъяо и о болезнях его жены, посылал им лекарства, порой даже велел письменно докладывать ему о состоянии здоровья отца Нянь Гэнъяо, Нянь Сялина, и о том, как проходит его жизнь в столице. За пределами дворца – великий генерал, во дворце – любимая супруга; так пришла пора расцвета могущества рода Нянь при дворе. Даже тринадцатый господин оказался позабыт и теперь всеми силами старался избегать любого конфликта с родом Нянь.
С моей же семьей произошло прямо противоположное. Отца и младших братьев с уже ставшего родным северо-запада перевели в совершенно незнакомые им юго-западные земли, дав вместо военных постов гражданские чиновничьи должности, и там они кое-как жили, почти ничем не занимаясь и едва сводя концы с концами.
В первый же день, когда Иньчжэнь перевернул табличку с именем супруги Нянь, я сразу переехала к Юйтань. Видя, что Иньчжэнь никак на это не отреагировал, окончательно поселилась в своей старой комнате. Юйтань помогла мне прибраться, и я, после уборки оглядев комнату, тут же расплакалась. Вот уж действительно, вещи остались прежними, но не люди.
– Сестрица, это я виновата, – поспешно извинилась Юйтань. – Я думала, что сестрице будет удобнее, если расставлю все так, как было. Оказалось же, что только расстроила тебя. Я тотчас все переставлю!
– Нет, не надо, – покачала головой я. – Мне очень нравится.
Юйтань тихонько присела рядом и долго сидела так, прежде чем вновь заговорила:
– Я очень надеюсь, что нам доведется провести остаток своих дней, живя так же спокойно и безмятежно. Когда мы состаримся, станем сидеть под османтусом и греться на солнышке.
Я прожила в нашем старом доме больше десяти дней, и за это время Юйтань несколько раз пыталась завести разговор об императоре, но я всегда меняла тему. Видя, что мне не хочется ничего о нем знать, Юйтань понятливо перестала поднимать ее.
Юйтань нужно было ходить на службу, у Чэнхуань были занятия, поэтому большую часть времени я проводила в одиночестве.
В последнее время погода стояла очень сухая и в меру солнечная, и мои боли в коленях постепенно стихли. Соскучившись по ходьбе, я часто выбиралась гулять одна, а как только уставала, тут же находила какое-нибудь местечко, где сидела, греясь на солнышке.
– Будто ленивая кошка – такая же довольная, – с улыбкой сказал тринадцатый господин, невесть откуда взявшийся рядом.
Открыв глаза, я взглянула на него и слабо улыбнулась в ответ. Приподняв полы халата, он опустился возле меня и добавил, вытягивая поясницу:
– Вот и мне удалось выкроить минутку.
Я снова улыбнулась и закрыла глаза.
Прошло немало времени, прежде чем я вдруг услышала громкий вздох тринадцатого.
– Неужели тринадцатого господина тревожит то, что он попал в немилость? – поддразнила я, глядя на его унылое лицо.
– Ты тоже слушаешь эти бредни? – нахмурился он.
– Может, я и не хочу, но об этом говорят так много, что слова волей-неволей залетают в уши, – улыбнулась я. – И приходится слушать, даже если нет никакого желания.
Разве найдется сейчас хоть кто-то во дворце и за его пределами, кто бы не обсуждал этих Нянь, ставших самыми важными шишками?
Тринадцатый принц только беспомощно улыбнулся и промолчал.
– У вас с Нянь Гэнъяо действительно есть разногласия? – спросила я.
Тринадцатый оглянулся по сторонам и холодно ответил:
– Это у него со мной есть разногласия. Он всегда следовал за царственным братом, и вся сегодняшняя любовь и благоволение Его Величества были заслужены им тяжким трудом. Я же десять лет бездельничал, а потом вышел на свободу и получил все, не шевельнув и пальцем. То, что он не может смириться с этим, вполне обоснованно.
Я захихикала, глядя на него.
– А тебя, выходит, совсем не заботит судьба твоей семьи? – с издевкой спросил тринадцатый господин.
Улыбка мгновенно сошла с моего лица.
– Так даже лучше для отца и братьев. Отец уже немолод, и чего плохого в том, чтобы уйти на покой? Жить вдали от столицы, не имея власти, ничего не делать, а значит, не совершать ошибок – недоброжелателям будет очень сложно найти к чему придраться. Командующему Нянь нравится стоять на вершине – так пусть он на ней и стоит!
Тринадцатый едва заметно улыбнулся.
– Жоси, ты никогда меня не разочаровываешь. Невероятно, но ты с первого взгляда поняла, что в голове у царственного брата! – Тихонько вздохнув, он покачал головой. – Луна, став полной, обязательно идет на ущерб, и расцвет всегда сменяется упадком. Когда забираешься так высоко, что дальше уже некуда, остается лишь рухнуть вниз.