[84].
Я вспомнила, что недавно Иньчжэнь обнародовал указ, уравнивающий в правах «добропорядочных людей» и «подлый люд». К «подлому люду» относились простолюдины, не принадлежащие ни к ученому, ни к торговому сословию, не ремесленники и не земледельцы. Принадлежность к этой категории передавалась из поколения в поколение, и изменить это было никак нельзя. Они не могли учиться и участвовать в экзаменах, а значит, не могли занимать чиновничьи должности. В основном это были бедняки-изгои провинции Чжэцзян, казенные проститутки из Шэньси и Пекина, а также люди народа танка, что жили в провинции Гуандун, проводя все свои дни в рыбачьих лодках. Говорят, что бедняки-изгои из Шаосина были потомками преступников времен аж династий Сун и Юань. Мужчины ловили лягушек и продавали отвар из них, женщины занимались сватовством и продавали жемчуг, совмещая это с проституцией, – в общем, жизнь этих людей была жалкой и ничтожной. Шэньсийские казенные проститутки по большей части являлись женами и дочерями чиновников, что поддерживали императора Цзяньвэня, племянника Чжу Ди, имеющего титул Янь-вана и после военного переворота ставшего следующим после Цзяньвэня императором династии Мин. Жен и дочерей отступников в наказание отправляли в Управление музыки и танцев, где готовили как артистов, так и певичек, после чего они становились казенными проститутками, составляли компанию чиновникам на пирушках и торговали телом – вот уж кто вдосталь хлебнул горя! Судьба же холопов и рабов по рождению из Аньхоя была еще горше, чем у проституток и изгоев. Если в каком-нибудь селе жили представители двух родов, то абсолютно все люди из одного рода становились слугами другого, те же относились к ним как к ничтожнейшим рабам и били батогами за малейшую провинность. Также в то время в Гуандуне, на побережье и у крупных рек, обитала народность танка. Они добывали себе пропитание ловлей рыбы, лодки служили им домами, и они вели кочевой образ жизни, так как селиться на суше им не дозволялось. Судьбы всех этих несчастных, страдающих целыми поколениями, оказались в руках Иньчжэня. Проявив великодушие, он издал указ о ликвидации «подлого люда» как сословия, уравняв их с «добропорядочным народом» и тем самым поставив точку в этой отвратительной истории, длившейся многие века.
«Дышать мне тяжко, я скрываю слезы, о горестях народа я скорблю»[85]. Если судить Иньчжэня с точки зрения того, какой из него император, то можно с уверенностью сказать, что он прекрасный правитель, которого заботят страдания его народа, который искренне трудится ради простых людей.
Лежа в темноте, я видела, что Иньчжэнь смотрит на меня не отрываясь. После долгого молчания он произнес:
– Я думал, ты больше всего на свете ненавидишь читать все эти древние тексты с их тяжеловесным языком. Как же ты умудрилась заучить наизусть «Лисао»[86], смысл которой понять весьма непросто, а читать – язык сломаешь?
– Ты так любишь магнолии, – мягко ответила я, глядя на него. – Дарил мне и шпильку, и серьги, выполненные в виде этих цветов. Мне всегда было интересно, почему же магнолия так сильно тебе нравится.
– И давно ты выучила эту поэму? – спросил Иньчжэнь.
– Не скажу, – засмеялась я, кусая губы. – Если скажу, ты будешь слишком уж доволен собой.
Иньчжэнь взял меня за руку, мягко прижался к ней губами, а затем крепко сжал со словами:
– Я знал, что ты все поймешь.
Мы молча глядели друг на друга, и я чувствовала, как мое сердце замирает от переполняющей душу нежности. Медленно наклонившись, я мягко накрыла его губы своими, и мы слились в жарком поцелуе. Обрадованный, Иньчжэнь тихо выдохнул и собрался было перевернуться, чтобы я оказалась под ним, но я не позволила, сама прижав его к постели.
– На этот раз сверху буду я, – прошептала я, легонько покусывая мочку его уха.
С этими словами я развязала пояс его халата и прижалась губами к его шее. Мои поцелуи спускались все ниже, пока рука неторопливо проникала к нижней части его тела, которая тут же напряглась.
– Жоси, мне так повезло с тобой, – пробормотал Иньчжэнь. – Небеса ко мне невероятно щедры.
Утром, проснувшись на рассвете, когда небо было уже совсем светлым, я пошарила рукой по постели и поняла, что она пуста. Я, всегда спавшая очень чутко, этой ночью уснула так крепко, что даже не заметила, в каком часу Иньчжэнь ушел.
Перевернувшись на другой бок, я вдруг ощутила едва уловимый аромат. Я открыла глаза и увидела лежащую у изголовья записку, благоухающую магнолиями. Записка гласила: «Я отправился на аудиенцию».
Одна лишь коротенькая, простая фраза звучала намного лучше, чем сотни сладких и льстивых слов. На душе стало тепло, а сердце так разомлело, что казалось, будто оно сейчас растает. Я мигом вскочила с постели и отправилась умываться и завтракать.
Когда я вошла, Юйтань с еще одной придворной дамой как раз отбирали чайные листья.
– Сегодня я буду готовить чай и сладости для Его Величества! – с улыбкой сообщила я.
Юйтань взглянула на другую придворную даму, и та тут же посторонилась, пропуская меня на свое место.
– Хорошо, – улыбнулась она.
Юйтань собиралась было помочь, но я отказалась:
– Я хочу сделать все своими руками.
Смешав маринованные лепестки хризантем с обжаренной халвой, я приготовила блюдечко хризантемового печенья, после чего достала вытяжку из магнолии, которая хранилась наглухо закупоренной, одни небеса знают сколько времени, и заварила на ней чай. На все это у меня ушло чуть больше одной стражи.
Когда я вошла, неся поднос с чаем и сладким, Иньчжэнь с тринадцатым господином сидели, разглядывая карты. Увидев меня, тринадцатый покосился на Иньчжэня, который продолжал смотреть на карту, не поднимая головы, и тепло мне улыбнулся. Бросив на него короткий взгляд, я тихонько поставила поднос на стол.
Беседуя с тринадцатым господином, Иньчжэнь мимоходом взял чашку и сделал глоток. Затем он заметил меня и широко улыбнулся, глядя мне в глаза. В памяти вдруг вспыли картины прошлой ночи, и я, покраснев, поставила чашку перед тринадцатым, избегая взгляда Иньчжэня.
Отставив свой чай в сторону, Иньчжэнь потер правое плечо и сказал:
– Что ни говори, а все упирается в деньги. Другие дела пока можно отложить, но задерживать провиант для армии никак нельзя.
Тринадцатый согласно кивнул и отпил свой чай. Выражение его лица мгновенно изменилось, и он, бросив на меня пристальный взгляд, откусил печенье. Иньчжэнь же, ничего не замечая, продолжал сидеть, уперев взгляд в карту.
– Мне следует нижайше поблагодарить царственного брата, – с улыбкой сказал ему тринадцатый господин. – Лишь благодаря тому, что сижу с ним рядом, я могу попробовать цветочную росу и поесть нежных лепестков.
Иньчжэнь замер было от неожиданности, а затем, внезапно осознав, торопливо схватил печенье и сунул в рот. Различить вкус магнолиевой вытяжки действительно нелегко, но вот обнаружить привкус лепестков хризантемы несложно.
«Пусть на рассвете пью росу с магнолий, а ночью ем опавший лепесток…»[87] Иньчжэнь виновато взглянул на меня, но я с улыбкой покачала головой. Его голова занята государственными делами, поэтому я и не надеялась, что он сразу обратит внимание, мне лишь хотелось сделать ему приятное.
Иньчжэнь молча доел печенье с лепестками хризантемы и выпил полчашки магнолиевого чая. Хотя он не проронил ни слова, выражение его лица стало небывало мягким.
Покончив с десертом и допив чай, он вернулся к разговору о делах. Я уже собиралась уйти, когда услышала за спиной голос тринадцатого господина:
– Ваш младший брат заметил, что на утренней аудиенции царственный брат постоянно растирает плечи. Неужели царственному брату нездоровится?
Я замерла на месте и оглянулась на Иньчжэня, но тот лишь отмахнулся:
– Нет, все в порядке.
– Велите придворному лекарю осмотреть вас! – настаивал тринадцатый господин.
– Не нужно, – вновь отмахнулся Иньчжэнь, искоса взглянув на меня.
Тринадцатый тоже перевел на меня взгляд.
– Лучше позвать лекаря, – сказала я. – Впоследствии Вашему Величеству нужно будет долго работать с документами. Если сразу вылечить недомогание, оно не помешает работе.
С этими словами я, даже не дождавшись согласия Иньчжэня, быстро выглянула из зала и велела стоящему снаружи Гао Уюну сходить за придворным лекарем.
Иньчжэнь крикнул было «Жоси!», но не успел меня остановить и лишь с насмешливой улыбкой покачал головой. Я не поняла, что его насмешило, и с удивлением взглянула на него, но Иньчжэнь уже забыл об этом. Повернувшись к тринадцатому господину, он принялся подробно обсуждать с ним, кого следует отправить сопровождать обоз с провиантом и с какими погодными условиями он может столкнуться в пути.
Я хотела послушать, что скажет лекарь, поэтому осталась стоять у дверей. Вскоре примчался придворный лекарь, и Иньчжэнь, шутливо покосившись на меня, велел:
– Осматривай, раз уж пришел.
Осмотрев его со всем вниманием, лекарь с поклоном сказал:
– Ничего серьезного, будет достаточно наложить повязку и некоторое время не двигать плечом. Скорее всего, прошлой ночью Ваше Величество спали в неудобной позе и плечо оказалось прижато, из-за чего долгое время оставалось без движения.
Стоя в сторонке, я внимательно слушала лекаря. Последние слова заставили меня резко покраснеть: всю прошлую ночь я проспала, используя его предплечье вместо подушки. Глядя на меня с затаенной улыбкой, Иньчжэнь холодно велел лекарю удалиться. Тринадцатый господин взглянул на мое лицо и внезапно что-то осознал. Сконфуженно улыбнувшись, он торопливо схватил чашку, выпрямил спину и принялся сосредоточенно наслаждаться чаем.
Я развернулась, опустила голову и быстро пошла прочь.