Мэйсян поклонилась и молча вышла.
Занавесь приподнялась, и в комнату вошел тринадцатый господин.
– Вот и мне ты дала от ворот поворот, – улыбнулся он. – Теперь не одному царственному брату чувствовать себя неловко.
Я резко развернулась лицом к стене и попыталась заснуть.
Тринадцатый немного постоял молча, а затем спросил Цяохуэй:
– В чем дело?
Девушка не смогла ответить. Слезы побежали по ее щекам, и она все плакала и плакала, так и не сумев сказать ни слова.
– Жоси, – снова заговорил тринадцатый, – если я сделал что-то не так, скажи прямо. Разве есть что-то, о чем мы не можем сказать друг другу?
Сердце будто полоснули ножом, и все тело била дрожь. Развернувшись, я принялась приподниматься, и Цяохуэй торопливо положила мне под спину подушку.
Я махнула ей рукой, и девушка, поклонившись тринадцатому, тут же удалилась.
– Это не ты сделал что-то не так, а я!
Тринадцатый господин опешил. Подтянув к себе табурет, он сел у кровати и спросил:
– И как это понимать?
Я внимательно взглянула на него. Исхудавшее тело, волосы с проседью, на лице следы пережитых горестей, глубокая скорбь в глазах да еще и недуг в придачу… Не выдержав, я тихонько заплакала.
– Жоси, да что с тобой такое? – воскликнул тринадцатый. – Своими слезами ты мучаешь сразу троих. Один из них – тот, кто любит тебя всем сердцем, а другой – твой будущий ребенок. Как ты можешь быть такой жестокой?
– Сегодня я виделась с восьмой госпожой, – сказала я.
– И что она тебе сказала? – сразу напрягся тринадцатый.
Я вытерла слезы и ответила:
– Она передала мне слова девятого господина: «Половину от всех горестей, что выпадут на нашу долю, заберете себе вы».
Тринадцатый господин немного помолчал, а затем спросил:
– Девятый брат знает о вас с восьмым?
Я кивнула.
– Лучше всех знает четырнадцатый господин, но я думаю, что восьмой не скрывал это и от девятого. Лишь десятый брат, с его невнимательностью, не очень понимал, в чем дело, но думаю, и он в душе обо всем догадывался.
Некоторое время тринадцатый колебался, потом спросил, потупившись:
– До чего тогда дошли ваши с восьмым братом отношения? У вас была… близость?
Я замерла, и в моей памяти мгновенно пронеслись картины прошлого, где мы с ним, взявшись за руки, бродили по степи, обнимали и целовали друг друга. Душа застыла, словно промерзшая насквозь. Вслух же я недовольно произнесла:
– Это так важно?
Он побледнел и вскинул на меня глаза.
– Они не осмелятся распространяться об этом. Если император разгневается, первым пострадает восьмой, так что без крайней необходимости они не будут использовать это, чтобы навредить царственному брату. Кроме того, я полагаю, что это наверняка замысел девятого брата. Зная нрав восьмого, думаю, он бы никогда не дал согласия на подобные действия. Я могу поговорить с ним. Если это то, что тебя тревожит, то будь спокойна, ты можешь на меня положиться.
Меня снова и снова накрывали волны печали. Подушка была уже мокрой от слез. Тринадцатый господин, я не заслуживаю твоей доброты! Внезапно я почувствовала приступ ноющей боли в животе. В глазах потемнело, и я обмякла, не в силах шевельнуться. Тринадцатый в испуге схватил меня за плечи, крича:
– Жоси, Жоси!
Затем он повернулся к двери и заорал:
– Пошлите за лекарем, скорее!
В комнату ворвалась Цяохуэй. Подбежав к моей постели, она смертельно побледнела и испустила крик ужаса:
– Нет!
Она стремительно упала на колени и принялась что есть мочи отбивать земные поклоны, со слезами на глазах умоляя:
– Великий Будда, молю тебя! Ты уже забрал дитя моей госпожи, так пощади же барышню! Цяохуэй готова пройти через любые тяготы и в будущем обещает каждый день поститься до полудня и возжигать благовония.
Тринадцатый господин, такой же мертвенно-бледный, кричал не переставая, подгоняя слуг, чтобы те скорее привели лекаря. Я лишь широко открывала рот, хватая воздух. Через какое-то время я, плача, смогла проговорить:
– Ребенка не спасти!
Тринадцатый резко сдернул тонкое одеяло и увидел, что вся моя юбка уже стала красной. Его руки задрожали.
– Где лекарь? – проревел он.
Его крик еще звучал у меня в ушах, когда в комнату, обгоняя друг друга, ворвались Иньчжэнь с лекарем. Тринадцатый тут же посторонился, давая дорогу. Иньчжэнь обхватил меня руками и гневно спросил у тринадцатого господина:
– В чем дело? Я велел тебе прийти и поговорить с ней, успокоить. Как же ты ее успокаивал?
Не дожидаясь ответа, Иньчжэнь поспешно приказал лекарю Хэ:
– Делай что хочешь, но с ней все должно быть хорошо!
Послушав мой пульс, лекарь Хэ побледнел, не в состоянии унять дрожь в руках.
– И с матерью, и с ребенком непременно должно быть все хорошо, – проговорил Иньчжэнь, выделяя голосом каждое слово. – Иначе я вас всех похороню заживо вместе с ней!
Затем он повернулся к тринадцатому господину и добавил:
– Мы взволнованы, поэтому просим…
– Я понимаю, – быстро ответил тринадцатый.
Он умышленно сказал «я», а не «ваш брат». Иньчжэнь едва заметно кивнул и замолчал. Теперь они оба смотрели только на лекаря.
Лекарь Хэ дрожащим голосом отдал распоряжения о том, какие лекарства приготовить, а затем внезапно повернулся к Иньчжэню и, коснувшись лбом пола, проговорил:
– Ваш подданный может спасти лишь мать.
Когда я услышала его слова, весь воздух, что вдыхала с таким трудом, вышел из моих легких, и я тут же лишилась чувств.
Бескрайняя изумрудная степь, голубое безоблачное небо. Откуда-то налетела целая куча красивых пузырей. Солнечный свет, попадая внутрь, делал пузыри разноцветными: внутри каждого жила маленькая радуга, и их яркость слепила глаза. Их красота казалась нереальной. Они плыли в воздухе, то взлетая к небесам, то опускаясь к самой земле, и я, весело смеясь, гонялась за этими прекрасными пузырями. Прыжок – и я вдруг взлетела, мое тело оказалось таким же легким, как эти пузыри. Хохоча, я забавлялась с окружающими меня пузырьками, которые были словно живые: уносились прочь, когда я гналась за ними, а когда останавливалась, подплывали ближе, дразня меня. Мой смех заполнял все пространство между небом и землей.
Время будто навечно застыло в этом мгновении, без начала и конца. Когда я уставала играть с пузырями, ложилась на один из них и спала, а проснувшись, снова летала среди радужных пузырей, прыгая вверх-вниз. Казалось, моя жизнь началась именно так и завершиться должна была так же.
Внезапно смех застрял у меня в горле. Пузыри, с которыми я забавлялась, внезапно начали лопаться один за другим под лучами палящего солнца. Объятая страхом, я наблюдала, как пузыри, которые были со мной с самого моего появления здесь, погибали, забирая с собой яркую радугу внутри. Я кричала, пытаясь удержать их, но они лопались у меня в ладонях, оставляя после себя лишь клочья липкой пленки. Мои руки дрожали. Солнце, что было таким теплым и ласковым, стало беспощадным. Я испытывала ужасную боль, словно много-много невидимых рук тянули меня в разные стороны, и мне казалось, будто сейчас и я лопну, как те пузыри, разорвавшись на тысячи кусков. Когда же последний пузырь лопнул на моей ладони, я испустила истошный крик и начала падать куда-то вниз…
– Очнулась, очнулась!
Кажется, кто-то бросился к моей постели и хотел уже коснуться меня, но человек, воткнувший в меня иглу, остановил его:
– Ваше Величество, ее нельзя трогать.
Становилось все больнее. Человеческий силуэт же, мелькавший передо мной, приобретал все более четкие контуры. Я глядела на Иньчжэня, словно он явился ко мне во сне. Мы снова свиделись, но теперь твое лицо покрыто грязью, а виски белые, будто тронутые инеем. Мы нежно глядели друг на друга с бесконечной любовью и жалостью.
Лекарь Хэ поставил зажженные благовония рядом с изголовьем моей постели. Иньчжэнь открыл было рот, но тот предупреждающе произнес:
– Ваше Величество!
И Иньчжэнь торопливо сомкнул губы. Некоторое время я смотрела на него измученным, усталым взглядом, а потом мои веки медленно опустились и я, вдохнув теплый запах бензойной смолы, вновь провалилась в глубокий сон.
Я засыпала и просыпалась, а проснувшись, вновь засыпала. Все, что было у меня перед глазами, казалось сном. Когда же мой разум немного прояснился, ко мне вернулся страх. Резко распахнув веки, я крикнула:
– Цяохуэй!
– Ваша покорная служанка здесь, – ответили откуда-то сбоку, и я вздохнула с облегчением.
Затем Цяохуэй радостно добавила:
– Барышня, вы правда очнулись!
Я взглянула на ее ужасно изможденное лицо и жалостливо сказала:
– Тебе пришлось многое пережить.
Цяохуэй не успела ничего ответить. По ее лицу потекли слезы, но она быстро вытерла их и произнесла:
– Цяохуэй совершила ужасную ошибку и заслуживает смерти, но даже она не искупит вины. Я уж слишком волновалась за барышню, иначе бы давно ушла просить прощения у хозяйки и у вашей матушки.
Я знаком велела ей держать язык за зубами. Цяохуэй тут же перешла на шепот:
– Мэйсян с Цзюйюнь готовят лекарство, а Его Величество отправился на утреннюю аудиенцию. Все это время Его Величество был здесь, отлучаясь лишь на аудиенции, и даже спал тут же.
Я ненадолго задумалась, а затем спросила:
– А кто подал мне воды, когда ночью в забытьи мне захотелось пить?
– Мы все были снаружи, – ответила Цяохуэй, – внутри находился лишь Его Величество.
– А Его Величество уже проводил расследование?
В то же мгновение на лице Цяохуэй отразилась смесь ненависти и страха.
– Не знаю, – потупилась она.
– Из всех, кто рядом со мной, ты самый близкий человек. Неужели и ты теперь будешь обманывать меня? – проговорила я. – Зачем тогда мне оставлять тебя при себе?
– Я передала просьбу восьмой госпожи и погубила маленькую гэгэ, – плача, сказала Цяохуэй. – Я…
Усилием воли пытаясь справиться с душевной болью, я протянула руку и закрыла ей рот ладонью.