Вполне очевидно, что супруга Юньсы – злодейка, а потому она больше не может быть частью семьи Юньсы. В истории нашей династии есть множество подобных примеров. По причине того, что супруга Аочжа, цзюньвана Синь, оскорбляла своего мужа, император Шэнцзу приказал ей вернуться к своему роду. Супруга вана Ли была злой и жестокой, поэтому император Нурхаци велел предать ее смертной казни. Особым указом мы велим Юньсы дать жене развод и прогнать ее обратно в дом к ее роду. Также мы повелеваем всем ее родственникам отвести ей отдельный дом с несколькими комнатами, поселить в нем и держать под строгим надзором, не позволяя вести переписку или говорить с кем бы то ни было. Если обнаружится, что ей удавалось передавать и получать письма, тот, кто содействовал ей, будет казнен вместе со всей своей семьей. Если в дальнейшем Юньсы искоренит зло в своем сердце и будет верно служить нам, мы проявим милость. Если же он затаит обиду на нас за необходимость прогнать супругу и будет отказываться выполнять свой долг под предлогом болезни, его жену ждет смерть и его дети будут наказаны за тяжкие преступления.
Мои руки дрожали. Встав перед ним, я спросила:
– Госпожа уже уехала?
– Чего ты хочешь? – спросил Юньсы в ответ, пристально глядя на меня. – Тринадцатый брат приходил ко мне, и я пообещал не допустить, чтобы девятый с Минхуэй творили что вздумается. Так почему же все закончилось именно так?
– Сейчас не время для подобных бесед, – торопливо произнесла я. – Тебе нужно поскорее найти госпожу, иначе может случиться несчастье.
– Несчастье? – холодно усмехнулся он. – Разве ты не видела, что там написано? Ей нельзя «вести переписку или говорить с кем бы то ни было». Если к списку моих преступлений добавится еще и неподчинение императорскому указу, что будет с Минхуэй и Хунваном? Я не хочу вас видеть. Не заставляйте меня вышвыривать вас отсюда.
Я не успела даже рта открыть, как он уже позвал слуг и велел им вытолкать нас взашей. Тринадцатый господин загородил меня собой. Я же со злости схватила одну из стоящих на столе бутылок и вылила ее содержимое на голову Юньсы. Поднявшийся было гвалт мигом стих, и все вытаращились на меня, не веря своим глазам.
– Ты совсем тупица или только сейчас туго соображаешь? – заорала я. – Госпожа столько лет была твоей женой! Ты вообще понимаешь, как сильна ее любовь к тебе?
Юньсы вскочил, и капли вина на его лице засияли в лунном свете, будто драгоценные жемчужины. Сжав трясущиеся руки в кулаки, он мрачно расхохотался.
– Когда я был на краю смерти, лишь она день и ночь сидела у моей постели. Когда все оставили меня, лишь она заботилась обо мне и пыталась утешить. Когда я боролся, она всеми силами поддерживала меня, и, даже когда я велел ей уходить, она безропотно согласилась. Сокровище было совсем рядом, а я продолжал повсюду искать его. Верно! Я тупица! Я тугодум! Все называли десятого брата глупым и наивным, но даже он почти сразу осознал ту истину, к которой я пришел, лишь оставшись один! Есть ли в Поднебесной кто-нибудь глупее меня? В свое время я потратил немало сил, чтобы заполучить ее для своих целей, но никогда не дорожил ею по-настоящему. Я видел лишь ее внешний ум и хитрость, но не понимал ее внутренней нежности.
Юньсы закрыл глаза и тяжело вздохнул, после чего добавил с болью в голосе:
– Хоть я и поздно это понял, мне казалось, еще не все потеряно. Я бы провел с ней остаток своих дней, но почему же Небо оказалось столь жестоким? Я снова и снова уступал, но Его Величество продолжал давить. Я полагал, что осторожность позволит мне пожить спокойно, но лишь сейчас уяснил, что это невозможно! Мой конец давно был предопределен!
– Теперь ты все осознал, но почему же так и не понял, что у нее на сердце? – плача, проговорила я. – Ты думаешь, что отослать ее – наилучшее решение, ведь ты не хочешь, чтобы ее постиг тот же ужасный конец, что и тебя. Но знаешь ли ты, что она не боится ни тюрьмы, ни смерти, ничего, но страшится лишь того, что ты оставишь ее? Ты для нее все. Так как ты можешь собственными руками безжалостно лишить ее всего?
Лицо Юньсы внезапно позеленело. Резким пинком опрокинув стол, он оттолкнул меня и, словно обезумев, выбежал наружу. Мы с тринадцатым неотступно следовали за ним. Домчавшись до ворот, Юньсы увидел запряженную повозку и, с ходу выхватив клинок из ножен одного из стражников, перерезал поводья, после чего вскочил на коня и бешено помчался вперед.
Повторяя за ним, тринадцатый тоже перерезал поводья и вскочил в седло. Затем он подтянул меня следом, и мы понеслись вдогонку за Юньсы.
Прижимаясь к тринадцатому господину, я плакала в его объятиях. Юньсы думал, что так будет лучше – не позволить ей понести наказание вместе с ним. Она же пусть и была не согласна, но не могла ему возразить, ведь это означало бы вынудить его не подчиниться императорскому указу, а она не желала, чтобы он снова страдал по ее вине. О Небо, почему же ты так безжалостно к этим двоим?
Еще не подъехав к отчему дому восьмой госпожи, мы заметили в небе странные красные отсветы. Тринадцатый вдруг задрожал всем телом.
– Что это? – испуганно спросила я.
Он не ответил, лишь торопливо осадил коня и помог мне слезть. Восьмой же, не глядя ни на что кругом, давно вломился внутрь.
Во дворе резиденции царил хаос: люди носились туда-сюда, нося воду и пытаясь потушить пожар. Никто не обратил на нас никакого внимания. Восьмого господина нигде не было видно. Я похолодела от ужаса, мои ноги била крупная дрожь, и тринадцатому пришлось поддержать меня под руку. Мы вдвоем помчались туда, где ярко разгоралось пламя.
– Минхуэй!
Крик, напоминавший отчаянный, негодующий вой волка, потерявшего свою возлюбленную, устремился ввысь вместе с языками пламени, вопрошая: почему же мир так жесток?
Три человека разом удерживали Юньсы, но он продолжал вырываться, отчаянно пытаясь дотянуться до видневшейся в огне неподалеку тонкой фигуры. Изящный силуэт висел в воздухе, озаряемый огненными всполохами, и казался фениксом, пылающим так ярко, что от одного взгляда на него начинали болеть глаза.
Пронзительно завывал ветер, и пламя, ликуя, взметнулось еще выше, насмехаясь над безумием этого мира. Тем временем фигура становилась все меньше. Постепенно палящие огненные языки поглотили ее, оставив лишь лужицу горячей крови змеиться по полу. Юньсы прекратил бороться и застыл, будто заледеневший. Огонь озарял мертвенно-бледное лицо, расцвечивая его жуткими красными пятнами, и даже черные глаза казались алыми точками. Лишь треплющийся на завывающем ветру халат подтверждал, что это человек, а не статуя. Трое, что удерживали его, в ужасе отступили на несколько шагов.
Слезы покатились по его щекам. В свете пламени они казались алыми, словно само его сердце роняло кровавые капли. Я в смятении глядела на Юньсы, который внезапно направился прямо в огонь. Стоящие рядом, испугавшись его лица, не смели пошевелиться. Он подходил все ближе к пламени, волна жара распахнула полы его халата, и теперь тот громко хлопал на ветру.
Внезапно придя в себя, я подбежала к нему и загородила путь. В первое мгновение мне показалось, будто я упала в раскаленную лаву: жар опалял мое тело. Но внутри меня разливался леденящий холод. Юньсы даже не посмотрел на меня – его взгляд был прикован к бушующему пламени. Он небрежно отшвырнул меня, и я, пошатнувшись, отлетела прямо в руки вовремя подоспевшего тринадцатого господина. Окружающие нас слуги тут же вышли из оцепенения и, крича от страха, подскочили к Юньсы, схватили его и оттащили прочь.
Юньсы внезапно обернулся и, с ненавистью глядя на меня, прорычал:
– Она лишь один раз поговорила с тобой, не причинив тебе никакого вреда, а ты что сделала с ней? Ну, теперь ты довольна?
Меня трясло. Крепче обняв меня, тринадцатый заорал на Юньсы:
– Не причинив вреда? Знаешь ли ты, что из-за всего одного разговора с восьмой госпожой Жоси потеряла ребенка? И что теперь она никогда не сможет иметь детей! Да понимали ли вы, как она страдала? Вы раз за разом использовали ее, чтобы навредить царственному брату, но подумали ли вы о ней самой?
Юньсы замер, ошарашенно взглянув на меня, и вдруг, запрокинув голову, испустил полный боли вопль, после чего прокричал:
– Отпустите меня!
Его продолжали держать. Тогда тринадцатый господин в гневе крикнул:
– Отпустите его! Пусть идет, пусть оставит здесь Хунвана, судьба которого висит на волоске. Посмотрим, как он будет объяснять это восьмой невестке!
Юньсы застыл на месте, завороженно глядя на огонь. Те, кто удерживал его, после недолгого колебания разжали руки и отступили на пару шагов назад.
Тем временем огонь постепенно затухал. Повернувшись к старшему брату Минхуэй, Юньсы произнес:
– Оставляю здесь все на тебя.
Старший брат Минхуэй через силу кивнул. Юньсы развернулся и неверной походкой пошел прочь.
Когда мы с тринадцатым господином покинули поместье, снаружи уже ожидал Гао Уюн с целым отрядом. Тринадцатый помог мне забраться в повозку. Я долго сидела в оцепенении, не шелохнувшись, а затем произнесла:
– Что же я наделала?
– Ты здесь ни при чем, – возразил тринадцатый, приобняв меня за плечо.
– И я больше не смогу иметь детей?
На несколько мгновений глубокая печаль омрачила его лицо. Затем он кивнул.
– Царственный брат переживал, что ты можешь не вынести этой новости, поэтому знали лишь мы с придворным лекарем.
Он хотел сказать какие-то слова утешения, но я равнодушно произнесла:
– Ничего страшного, я все равно больше не хочу иметь детей. Зачем? Чтобы моя дочь была вынуждена страдать, живя в Запретном городе?
Дворцовые ворота приближались.
– Прости, – сказала я. – Я втянула тебя в неприятности.
Теперь тринадцатый господин выглядел ошарашенным.
– Я даже не предполагал, что для восьмого брата с невесткой все может закончиться так, – произнес он после долгого молчания.
– Раньше я думала, что жизнь трудна, зато умирать легко, – сказала я лишенным всякого выражения голосом. – Однако оказалось, что и смерть бывает нелегкой. Она не могла быть рядом с ним, и ей не было суждено даже разделить с ним смерть. Сколько же ненависти и обиды накопилось в душе восьмой госпожи, когда она подожгла шелковые занавеси и повесилась на потолочной балке?