Тринадцатый господин бросил на меня короткий взгляд, желая что-то сказать, но лишь вздохнул и беспомощно проговорил:
– Жоси, ты странный человек. Любая другая женщина, узнав, что не сможет иметь детей, испытала бы сильнейшее потрясение, но ты осталась совершенно равнодушной. Однако даже если тебе все равно, ты не можешь игнорировать чувства царственного брата. Ты была без сознания, потому не видела выражение его лица, когда лекарь сказал, что отныне ты бездетна. Это лицо, полное отчаяния и страдания невероятной силы, навсегда запечатлелось в моей памяти. Хотя я и надеялся, что царственный брат простит восьмую невестку, я все же прекрасно понимаю, почему он так поступил. Борьба царственного брата с восьмым, девятым и десятым – это дворцовая война мужчин, и он прилагал все силы, чтобы оградить тебя от нее. Они же продолжали снова и снова втягивать тебя в эту борьбу, поэтому в том, что царственный брат разгневался, нет ничего удивительного.
Я бездумно прислонилась к стенке повозки. Мне казалось, что мой голос доносится откуда-то издалека, когда я спросила безжизненным, пустым тоном:
– Мы все сделали правильно. Кто же тогда совершил ошибку?
Тринадцатый господин долго молчал, а потом проговорил:
– Мир жесток, и жизнь любого существа в нем не стоит ничего.
Когда повозка остановилась у ворот, Гао Уюн помог мне сойти с нее, после чего мы с тринадцатым вместе прошли в покои. Иньчжэнь был внутри, обедая в одиночестве. Прислуживающий ему евнух, увидев нас, торопливо поприветствовал нас поклоном и сразу же тихо удалился. Тринадцатый поздоровался с Иньчжэнем, и тот спокойно произнес:
– Боюсь, из-за всей этой беготни вы не успели поесть. Садитесь, пообедаем вместе!
Тринадцатый ответил кротким «Слушаюсь!» и сел справа от Иньчжэня. Видя, что я продолжаю стоять не шелохнувшись, он нахмурился и бросил на меня пристальный взгляд.
Тогда я подошла к столу и тоже села. Гао Уюн мигом подал нам приборы. Взяв палочки, окинула глазами расставленные на столе блюда и поняла, что у меня совсем нет аппетита. После недолгого колебания я отложила палочки и произнесла:
– Я не голодна.
Иньчжэнь же, не обратив на меня никакого внимания, обратился к тринадцатому господину:
– Мы уже отправили посланца, чтобы тот объявил Наше высочайшее повеление: лишить цзюньвана Дунь его титула, перевести обратно в столицу и пожизненно заключить под стражу.
Палочки задрожали в пальцах тринадцатого господина. Посмотрев в мою сторону, он вновь повернулся к Иньчжэню и, умоляюще глядя на него, протянул:
– Царственный брат…
Иньчжэнь и бровью не повел. Улыбнувшись тринадцатому господину, он положил ему на тарелку пару кусков со словами:
– Попробуй, очень вкусно.
Я тихо сидела за столом, чувствуя, что в мыслях творится полная неразбериха. Неужели мои познания в истории ошибочны? Или же сама история неправильна? Я всегда думала, что беды восьмого, девятого и десятого принцев начнутся на четвертый год эры Юнчжэна. Но сейчас же только второй! Учитывая хаос в моей голове, я не могла припомнить никаких происшествий, связанных с десятым принцем: его фигура смутно мелькала где-то за спинами восьмого и четырнадцатого.
Опустив голову, я горько рассмеялась, а затем велела Гао Уюну:
– Принеси кувшин вина.
Гао Уюн бросил осторожный взгляд на Иньчжэня и, потупившись, быстро удалился.
Сияя улыбкой, я наполнила вином две чаши и сказала тринадцатому господину:
– Не знаю, захочешь ли ты в дальнейшем пить со мной, но не составишь ли мне компанию сегодня?
Он изумленно вытаращился. Я поставила чашу перед ним и продолжила:
– Помнишь первый раз, когда мы вместе выпивали? Можно сказать, что вино заложило начало нашей дружбы.
С этими словами я опрокинула в себя чашу вина.
– Помню, – кивнул тринадцатый с едва заметной улыбкой. – До этого я никогда не встречал девушки, которая бы так хорошо умела пить, что легко перепила бы и меня.
Договорив, он тоже осушил свою чашу.
– И сегодня наша дружба тоже закончится за чашей вина, – проговорила я.
Больше не глядя на тринадцатого, я повернулась к Иньчжэню, что все это время молча наблюдал за нами, и произнесла:
– Ты думал, что восьмая госпожа погубила нашего ребенка, но это не так. Это была я.
Я отвернулась и, улыбнувшись самой себе, ненадолго задумалась, после чего вновь заговорила:
– С чего же начать? Как давно все это началось? Должно быть, на сорок восьмой год эры Канси. В один из дней я говорила с господином восьмым бэйлэ, тогда еще моим зятем, и бросила пару фраз о том, что ему стоит остерегаться четвертого принца, Лонкодо, Нянь Гэнъяо и других.
Резко побледнев, тринадцатый господин вскричал:
– Жоси, просить о снисхождении не значит пытаться взять всю вину на себя! Это никак не поможет делу! Как ты могла знать обо всем этом еще в сорок восьмом году?
Прикусив губу, я бросила взгляд на Иньчжэня, неподвижно сидящего с каменным лицом, и ответила:
– Это правда. Девятый и четырнадцатый господа знают об этом, можешь послать к ним кого-нибудь, чтобы они подтвердили мои слова.
Затем я повернулась к тринадцатому и воскликнула:
– Прости меня! Тем человеком, из-за которого ты десять лет провел взаперти, оказался твой друг, твоя родственная душа, с которой ты был так искренен. Если бы я тогда не предупредила восьмого господина, он бы не стал ничего замышлять против четвертого брата, а значит, и ты бы не оказался в это втянут.
Я говорила, и слезы, что с таким трудом пыталась сдержать, все-таки побежали по моим щекам. Я опустила голову, вытирая их, и некоторое время сидела так, не поднимая глаз. Затем обратилась к Иньчжэню:
– Лишь я одна виновна во всех страданиях тринадцатого господина и наказании, что ему пришлось понести. Состояние моего здоровья ухудшилось – это я сама себя наказала, и вина за гибель ребенка также лежит на мне. Все эти годы ты ненавидел не того…
– Замолчи! – с яростью крикнул Иньчжэнь.
На его кулаке, который он опустил на стол, набухли вены. Твердо глядя мне в глаза, Иньчжэнь произнес:
– Уходи! Я больше не желаю тебя видеть!
– Царственный брат! – воскликнул тринадцатый.
Иньчжэнь резко взмахнул рукой, сметая тарелки со стола, и глухо крикнул:
– Убирайся!
Отвесив ему легкий поклон, я быстро покинула покои. За дверью остановилась, прижав руку к груди. Боль в душе была столь сильна, что ноги не слушались меня. Казалось, мою грудь пронзили кинжалом, – я даже провела по ней ладонью, чтобы убедиться, что крови нет. С недоумением покосившись на свою ладонь, хихикнула: оказывается, я давно лишилась сердца. Неудивительно, что мне почудилось, будто кто-то вытащил его из моей груди и унес прочь.
Я стояла в потемках, растерянно думая о том, куда же мне идти. Где мой дом, моя семья? У всех есть семья, а у меня? Папа, мама, сестра… сестра…
Я бормотала себе под нос ее имя и, пошатываясь, бродила, разыскивая ее повсюду. Я искала ее и здесь и там, но везде находила одну лишь темноту. Душу затопили тревога и страх. Сестра, где же ты?
– Барышня!
Цяохуэй бросилась ко мне и, легонько приобняв меня за плечи, мягко проговорила:
– Пойдемте домой.
Я долго глядела на нее и вдруг спросила:
– Почему ты совсем не такая, как раньше? И где моя сестра? Я должна ее найти.
– Госпожа ждет вас в покоях, – ответила Цяохуэй. – Послушайтесь и идите за мной, тогда вы сможете увидеть ее.
Она взяла меня под руку и повела домой. Я чувствовала радость, сходную с той, когда в кромешной тьме вдруг вспыхивает огонек лампы.
Глядя на Мэйсян, что шла впереди и несла фонарь, я спросила:
– А где Дунъюнь? Почему поменяли служанку?
– Дунъюнь вышла замуж, а это новая, – объяснила Цяохуэй.
Вслед за Цяохуэй я шагнула за порог. Фонарь вдруг вспыхнул ярко, будто молния, и в тот же миг я вспомнила, что у меня нет никого. Ни сестры, ни Юйтань, ни ребенка, ни друзей, ни Иньчжэня – у меня нет никого! В следующее мгновение вспышка света погасла, и вслед за ней мое тело покинули все силы. Обмякнув, я лишилась чувств и упала на руки Цяохуэй.
Мое тело, легкое, будто пух, дрейфовало в водах темной реки, и я плыла, не ощущая ни боли, ни печали, ни радости. Я хотела унестись вдаль по волнам, но чей-то голос продолжал упорно звать меня, раз за разом крича «Жоси!» и «Мы все еще друзья!». Находясь в забытьи, я все же осознала, что не могу уйти вот так, мне нужно было узнать, кто это…
– Жоси!
Я беспомощно открывала рот, но из него не вырывалось ни звука.
– Почему ты такая глупая? – воскликнул тринадцатый господин, крепко сжав мою руку. – Став близкими друзьями однажды, мы будем ими всегда! В произошедшем нет твоей вины, и я ни в чем тебя не упрекаю. Если я что-то и ненавижу, так это превратности судьбы.
Слезы покатились по моим щекам, и тринадцатый, достав платок, вытер их, добавив:
– Пообещай, что не опустишь руки. Жоси, так много потерь я вынести не смогу.
Я сжала губы, не проронив ни слова. Мой лоб покрылся холодным потом.
– Не волнуйся, – поспешно сказал тринадцатый. – Мы можем поговорить позже. У тебя много дней сохранялся жар, и твоему горлу нужно еще немного отдохнуть.
Подняв дрожащую руку, я стала рисовать в воздухе. Тринадцатый протянул ладонь, поднеся ее к моей руке, и тогда я указательным пальцем написала на ней: «Очень рада!» Тринадцатый господин кивнул.
– Я тоже всегда радовался тому, что могу быть твоим близким другом.
Я попыталась улыбнуться, но не смогла, а потому продолжила писать: «Четырнадцатый, хочу…»
Написала всего несколько иероглифов, а сил уже не осталось.
Тринадцатый господин на миг остолбенел, а затем наклонился к самому моему уху и прошептал:
– Ты хочешь, чтобы я сообщил четырнадцатому брату?
Я едва заметно кивнула. Тринадцатый долго молча разглядывал меня. Внезапно решившись, он шепотом спросил: