еня, силясь улыбнуться. Я взяла ее за руку, чувствуя сожаление. Она проводила в последний путь мою сестру, а сейчас ей предстоит попрощаться и со мной. Ее душу разъедало сильнейшее горе.
Мои руки слабели, и я уже не могла написать и нескольких иероглифов. Оставались лишь воспоминания. Тоска шла из сердца, расползаясь по всему телу. Днями и ночами только и делала, что непрерывно думала о нем. Лишь покинув его, осознала, какой глубокий след он оставил в моей душе. Я писала иероглифы по образцу, который написал он, пила его любимый чай из фарфоровых чашек с его любимым рисунком, любила цветы, что любил он, ненавидела слишком яркое солнце, обожала моросящий дождь…
На рассвете я увидела Иньчжэня. Одетый в черный халат, он стоял на вершине горы Цзиншань, окруженный пеленой белесого тумана, и взирал на раскинувшийся внизу Запретный город. Вне себя от радости, побежала к нему, на бегу выкрикивая его имя, но Иньчжэнь не оборачивался. Как ни мчалась, у меня никак не выходило к нему приблизиться. Все, что я могла, – это глядеть на его одинокий равнодушный силуэт.
В тревоге и печали я стояла, понимая, что ничего не могу сделать. Цяохуэй легонько потрясла меня за плечо, и я пробудилась ото сна.
– Приснился кошмар? – спросила она, вытирая пот с моего лба.
«Из склонности рождается печаль, из склонности рождается страх; у того, кто освободился от склонности, нет печали, откуда страх? Поэтому не делайте приятного, ибо расставание с приятным – болезненно. Нет уз для тех, у которых нет приятного или неприятного»[109]. Я помнила о том, что нет уз для тех, у которых нет приятного, нет любви; но что насчет ненависти? Не бо́льшие ли она накладывает путы, не заставляет ли испытывать еще более сильное сожаление? Не лишает ли она сердце спокойствия днем и ночью?
Я очень долго пребывала в растерянности, усиленно размышляя. В конце концов велела Цяохуэй:
– Разотри для меня туши.
– Не стоит сегодня упражняться, – с заискивающей улыбкой попробовала уговорить меня Цяохуэй, – подождите до завтра. Вам станет получше, тогда и будете писать.
– Я хочу написать письмо, – объяснила я. – Принеси мне почтовую бумагу.
Чэньсян помогла мне приподняться. С минуту я молча размышляла, а затем взяла кисть и начала писать. Замирала, вновь писала, потом опять останавливалась… Прошло очень много времени, прежде чем я наконец закончила.
Дорогой Иньчжэнь!
Человеческая жизнь – сон, и все вокруг нас меняется так же быстро, как появляются и исчезают облака на небе. Мы поступаем праведно и совершаем ошибки, проявляем доброту и гневаемся, но все это ничтожно пред лицом небес: все исчезнет, не оставив и следа. Воистину глуп тот, кто не находит в себе сил расстаться с прошлым! Когда-то один человек мимоходом бросил слово «желаю» – и я вручила ему ключи от своего сердца. Когда он, отбросив зонт, стоял рядом под дождем, вместе со мной страдал и терпел, я широко раскрыла двери ему навстречу, а когда он защитил меня, своей спиной закрыв от летящей стрелы, я поняла, что никогда не смогу его забыть. После этого происходило многое, но моя любовь становилась лишь сильнее.
После всего, о чем я упомянула, ты еще хочешь спросить что-то о восьмом господине?
Любовь рождает гнев, ненависть, спутанность сознания и заставляет помнить. После нашего расставания я злилась и ненавидела, мои мысли пребывали в беспорядке и я не могла забыть – в конце концов все это превратилось в безграничную тоску. Злишься ли ты на меня сейчас, ненавидишь ли по-прежнему? Гневаешься ли, обижен ли на меня? При свете луны, на холодном ветру Жоси сидит под ветвями глицинии и пишет. В ее сердце нет императора, нет четвертого принца – лишь Иньчжэнь, укравший ее сердце и душу! «Тоскую, думая о вас, но все ж не вместе мы»[110]. «Уж лучше я лишу себя души, чтобы от чувства сердце не устало. Но музыка мне сердце разбивала, пока письмо читал, уткнувшись в стену, и слез пелена глаза мне застилала»[111]. «Когда-то я в изломе темной галереи увидел вас опять, в который раз»[112]. Изо дня в день надеюсь вновь встретиться с господином.
Жоси
Внимательно перечитав письмо, я запечатала его и написала на конверте:
Его Величеству в собственные руки
Цяохуэй с Чэньсян поспешили помочь мне лечь обратно.
– Позовите четырнадцатого господина, – велела я, закрыв глаза.
Едва произнесла это, как занавеска приподнялась и в комнату вошел четырнадцатый. Цяохуэй с Чэньсян торопливо удалились.
Присев на край моей постели, он улыбнулся и мягко спросил:
– Может, хочешь сегодня съесть что-нибудь особенное?
– Нет, – ответила я. – Сгодится самое простое блюдо.
– Разве ты не говорила, что в детстве любила побеги родиолы, растущей у заставы Янгуань? Я уже послал за ней, – произнес четырнадцатый господин. – Точно, еще я приказал найти музыканта, который умеет играть на сатаре[113]. Думаю, завтра-послезавтра он уже будет здесь и ты сможешь попросить его сыграть для тебя любую мелодию, какую захочешь.
Я улыбнулась, показывая, что очень тронута, а затем достала из-под подушки письмо и передала ему со словами:
– Вынуждена затруднить господина просьбой передать это Его Величеству.
Улыбка застыла у четырнадцатого на губах. Он долго глядел на письмо, прежде чем сказал:
– Хорошо.
– Нужно сделать это побыстрее, – попросила я, сжав его руку.
Он кивнул.
– Завтра мне все равно нужно отправить ко двору доклад, так что велю отвезти его вместе с письмом.
С этими словами он поднялся с постели и быстро покинул комнату.
Вздохнув про себя с некоторым облегчением, я принялась считать дни. Отсюда до столицы не больше двухсот пятидесяти ли[114]. Если гнать во весь опор, это расстояние можно преодолеть верхом всего за две-три стражи. Если посланец выехал сейчас, то уже к вечеру он должен прибыть в Запретный город. Даже если он вдруг задержится в дороге, то приедет самое позднее к завтрашнему утру. Иньчжэнь особым указом велел передавать ему докладные записки без малейшего промедления, а значит, он увидит мое письмо уже завтра-послезавтра. Если добавить еще день на обратный путь, то получается, что я смогу увидеть его через три дня. Три дня!
На рассвете четвертого дня я попросила Цяохуэй помочь мне облачиться в одно из старых платьев, села у окна и застыла, глядя на улицу со смесью печали и радости в душе. Когда четырнадцатый господин зашел проведать меня, я выпроводила его под предлогом, что мне нужно отдохнуть.
Солнце медленно поднялось, застыло в зените, потом опустилось к западу, и все это время я понемногу мрачнела. Вскоре последний солнечный луч блеснул над землей, и мир погрузился во тьму вместе с моей душой.
Цяохуэй, заметив, что я, не шевелясь, сижу, устремив неподвижный взгляд за окно, шепотом спросила:
– Барышня ждет Его Величество, да?
– Он не желает меня видеть, не желает простить меня, – пробормотала я. – Оказывается, он ненавидит меня так сильно, что даже не хочет в последний раз увидеться. Нет! Наверное, это даже не ненависть – он просто посчитал это неуместным, ему безразлично, все равно, только и всего.
Цяохуэй зажала мне рот ладонью и, утирая мои слезы, предположила:
– Наверное, его что-нибудь задержало. Сложно сказать, что такого произошло при дворе, что ему не удалось вырваться, но Его Величество не может не увидеться с барышней.
Мое сердце пропустило удар, и в душе вдруг заалел огонек надежды.
– Он же еще может приехать, верно? – спросила я, схватив Цяохуэй за руку.
Та что есть сил закивала головой:
– Конечно, он обязательно приедет.
Прошел еще один день утомительного ожидания. Мгновения текли чересчур медленно. Мне ужасно хотелось, чтобы время шло быстрее, позволив ему поскорее появиться. Затем же мне начало казаться, что время летит слишком быстро: как же так, он еще не приехал, а уже дело к вечеру? Помедленнее, помедленнее, чтобы он успел добраться.
Надежда загорелась было во мне, но вновь потухла вместе с последними лучами солнца.
– Он не приедет! – со вздохом сказала я.
В душе я, однако, не сдалась. Третий день ожидания провела с равнодушным выражением лица, делая вид, что мне все равно, но тайком продолжала надеяться. Когда же солнце вновь стало опускаться за горизонт, повернулась к Цяохуэй и с улыбкой сказала:
– Он не приедет.
Цяохуэй обняла меня, беззвучно роняя слезы мне на платье.
Больше меня ничто не держало на этом свете. Пришло время совершить последние приготовления.
– Я расскажу тебе кое-что, – с улыбкой обратилась я к Цяохуэй, – но ты непременно должна это запомнить.
– Расскажете потом, – плача, отозвалась девушка, – сегодня вам нужно отдохнуть.
Покачав головой, я начала говорить. Я рассказала ей о том, что произошло с Люйу. Цяохуэй только кивала, роняя слезы. В конце концов она, всхлипывая, спросила:
– А что мне делать, если тринадцатый господин не приедет?
– Тринадцатый господин обязательно приедет, – улыбнулась я.
Когда же я отдала ей все необходимые распоряжения, Цяохуэй помогла мне приготовиться ко сну.
Я спала так сладко, как мне уже давно не приходилось. Когда проснулась, было уже совсем светло. Видя, как спокойно я сплю, Цяохуэй заметно расслабилась и теперь почти радостно спросила, что бы я желала надеть.
– То серебристо-голубое платье, у которого рукава расшиты магнолиями, – ответила я.
Достав его из сундука, Цяохуэй помогла мне в него облачиться, после чего воткнула в мою прическу шпильку с цветком магнолии и вдела в уши серьги. Я придирчиво оглядела себя в зеркале. Из-за того, что мое лицо сильно похудело, глаза выглядели огромными, а чересчур бледная кожа делала их чернее ночи. Цяохуэй, видя, что я нахмурила брови, торопливо нанесла мне на щеки румяна, но лучше не стало.