— Quid nunc facis? (Что ты сейчас делаешь?)
Очевидно, галлийская речь вылетела у него из головы.
— В-вяж-жу т-тебя, — пояснил Жюльен. — Ве-верёвкой. Вот-вот так эт-это делается.
Другим концом он обвязал свою левую руку.
— Ви-видишь?
Табео кивнул.
Жюльен начал наматывать остаток верёвки на атлатета, для чего ему пришлось спихнуть его на бок. При попытке сделать второй виток и привязать руки к корпусу он споткнулся и упал прямо поперёк Табео.
— С-сам не на-на-намотаешься?
Водный юноша отрицательно помотал головой.
— Я не в воде, — напомнил он Жюльену.
— А-а-а-о-от что… Н-ну это легко ис-исправить! — Легран наконец смог встать и, сильно шатаясь, добраться до бутыли, чтобы вылить её на голову Табео, от чего тот мгновенно активизировался и задёргался, натянув верёвку, а поскольку Жюльен сам же привязал себя к пленнику, то он снова упал на атлатета.
— Т-ты неп-неправильно намотался, дай я теб-тебя перевж-ж-жу…
После того как Жюльен раз пять заехал влажными пальцами в жаберные прорези, которые ввиду своей уязвимости являлись интимным местом русалок и их могли трогать только половые партнёры либо же врачи или палачи, Табео уже не смог себя сдерживать.
Имея возможность просыпаться в своём уютном мягком коконе в проветриваемом и насыщаемым кислородом шатре, надевать свои лучшие туники и тоги, завтракать свежей, обработанной насыщенными солями рыбой с салатом из водорослей и заедать всё желе, принимать воздушный душ, а после обрабатывать кожу слизью моллюсков, пока слуги, бывшие молодыми антресами в отличной форме, которых можно было безо всяких препятствий щупать, бить и кромсать, расчёсывали её густые длинные волосы и удаляли слущивающуюся кутикулу с плавников, Артемида Анасис чувствовала себя, пожалуйста слишком прекрасно для Регины, находящейся в военном лагере на чужой территории. В лагере, где ютящиеся в тесных, затхлых казармах солдаты, бывшие выходцами с третьего яруса, жестоко страдали от жары, солнца и неведомых им кожных болезней. Не говоря о том, что их не выпускали за пределы лагеря во время вне военных действий, а еды им доставалось очень мало. Притом что они были все женщинами, у кого-то дома, во тьме утробы живого города, остались мужья, смотрящие за детьми и пытающиеся хоть на что-то их прокормить в ущерб себе, а кто-то сильно скучал по отцу, под защитой которого было так хорошо и уютно, а теперь они выкинуты в мир в незнакомых водах, где такие же, как они, хотят убивать.
Такова доля антресов: вырастать крепкими, чтобы служить своей архесе, оберегать её детей ценой собственной жизни и здоровья, чтобы в конце концов умереть от ран или истощения. При том, что дочери, едва рождаясь, были уже выше их в иерархии.
Когда Артемида закончила приготовления к новому рабочему дню, который у русалок, как у вампиров, начинался к концу дня светового, к ней в шатёр по приглашению вошла Ахиллея.
— Моя Регина изволила звать меня?
— Да, — лениво зевнула Артемида, перебирая в пальцах нательный крест Мориса. — Мой глупенький сушеходный атлатет не прекращает меня радовать: мы будем изгонять сушеходов с северо-востока. Там как раз находятся поля Трихехо, которые будут раздавлены остовами кораблей и усеяны трупами. — Она откинулась в своём мягком кресле, каркас которого был сделан из створок моллюска тридакны. — Ах, война! Море крови, крики, трагическая смерть, разгул уничтожения! Мы истребим всех, на кого нам укажут, и тогда они перевезут наше оружие на север, где мы обрушим наш гнев на этих изменщиков!
Ахиллея поджала губы и сделала рукой знак говорения. Артемида утвердила его кивком головы.
— Моя Регина, я нахожу эту затею рискованной, в лагерь в наше отсутствие могут напасть, и тогда будет некому управлять оружием. Не лучше ли отказать им? Это ведь всего лишь сушеходы, потомки дикарей, мы сильно унизим себя, если вмешаемся в их войны…
— Вжи-и-и-и-и! — прервала её трещащим свистом Артемида. — Всё, что говоришь, сказала бы моя мать, но, как видишь, именно из-за этого она умерла. Такие речи было бы отрадно слушать моей старшей сестре, которая не менее слабоумна, чем младшая. — Она рывком слетела с кресла и скользнула к Ахиллее, оплыла её вокруг и дёрнула за сизо-голубые волосы. — Очнись, Советница, раскрой свои глаза и уши! Эти дикари неудержимы, их нельзя сломать! Вся их жизнь — иссушающий, пригибающий к земле ад от рождения и до смерти, даже послесмертие также отвратительно, потому что их принимает земля! Поэтому они крепкие — о, да, они крепкие!
Она остановилась прямо напротив Ахиллеи, нарушая правила приличия и вторгаясь в личную зону, что она делала довольно часто.
— Вот почему ты привязалась к той низшей? Почему? Да потому что ни один твой антрес не удовлетворяет тебя, так? — Артемида хитро улыбалась, а лицо Советницы потемнело от смущения и раздражения. — Они робки, слабы, скучны, чувствительны к боли, их члены тонки и вялы… Единственная радость — видеть, как их глаза наполняются страданием, как кровоточащая рана очищается от крови и становятся видны сосуды, узлы и волокна, как на теле разбухают волдыри и лопаются, насыщая воду сладко-солоноватым кровяным гноем. Ты ищешь связи с тем, кто был бы более достоин тебя, и при этом называешь сушеходов дикарями. Да, они дикари, зато какие! Они держат крепко и не отпускают, всё делают сами, кровь их горячая, а плоть упруга, и ещё не забудь, что ноги их способны раздвигаться, и…
Дальнейшие описания впечатлений Артемиды о соитии двух стихий Ахиллея пропустила мимо ушей, стараясь обрести спокойствие. Наезд на её связь — это уже серьёзно. Такими темпами Регина может распознать, что в словах Советницы есть ложь — а это гарантированный допрос с пристрастием и смерть ей и всем её сторонникам. В пытках нужды не будет — Регине нельзя лгать, и ни одна русалка не солжёт, открывая ладони.
— …Он так и не закричал, хотя я почти вырвала ему сосок. А мои сдавались тут же. Так-то, — закончила Артемида своё повествование, усаживаясь в кресло и довольно наблюдая, как багровая краска дошла до ушей Ахиллеи. — Вот почему тебе стоит попробовать. У них там много антресов, можешь выбрать себе любого. Только не забудь, что им надо дышать чистым воздухом.
Снаружи защёлкали языком.
— Регина приглашает! — крикнула Артемида, и в шатёр вплыла загоревшая плечистая русалка в длинной рабочей рубахе из плотной ткани. От неё пахло сажей, железом, ржавчиной и горелым маслом.
— Моя Регина, мы изготовили из металла сушеходов ещё два оружия, они находятся там же, где и все остальные. Требуется ли ещё вооружение и когда следует готовить их к битве?
Артемида закатила глаза, задумавшись.
— А вы как думаете, они долго поработают?
Глаза горелой русалки расширились.
— Из всего, что мы когда-либо изготовляли, этот сплав наиболее совершен по своей прочности к простоте его плавления, пусть температура и высока. Единственный его недостаток в том, что он образует в воде окись. Но с ним мы точно сломаем наших врагов!
Артемида тут же вскочила, на её лице снова была хищная улыбка.
— Изготовьте из него пики, крючья и махайры[4]! Будем колоть, цепляться и рубить! А оружие оставьте на потом и берегите как свои жабры.
Горелая русалка понимающе улыбнулась, сделала жест исполнения-прощания и удалилась.
— Мой сушеход показывал мне их клинки, — пояснила Ахиллее Артемида. — Наши уступают им по прочности, пусть и не ржавеют. Если у нас будут прочные клинки для суши, мы сможем легко убрать враждебных сушеходов, а орудие оставить для Трихехо. И, пожалуй, нам нужно больше кузниц на суше и больше железа. Если мы хотим удержаться в море, нам нужно зацепить и землю.
Ахиллея несколько раз открывала рот, но так ничего не произнесла. Артемида села на кресло боком, откинулась и потянулась, зевая.
— А ты, Советница, раз ничего не посоветовала, передай всем, чтобы выгуливали дельфинов и проверяли доспехи. Хватит играть в сушеходных архес. Мы начинаем игру в латрункули[5].
Уже позднее утро, а брат так и не вернулся. Вечером они должны будут покинуть Аматор. Медлить уже нельзя, надо ковать железо, пока горячо.
Кристина даже и думать не стала, чтобы послать кого-нибудь из слуг. В последнее время их деревянная белая крепость с бамбуковыми половичками, тонкими занавесками и уютным балконом стала совершенно невыносимым местом. Мало того, что под окнами ходил отъявленный предатель и мерзавец со своими новообращёнными приспешниками, так ещё к ней постоянно напрашивались на "выпить вместе с чаю" эти лицемерные альбионцы. А половина из них, между прочим, была жената. Чтобы это общество не превратилось в сброд, отец не покидал дом, и все дела приходилось делать ей.
А Жюльен… Ах, Жюльен! Ах, мелкий пиздюк! Мало того, что самостоятельно он ничего разрулить не может, так и простое дело вроде не самого аккуратного убийства всего лишь рядовой русалки ему не под силу!
И вот она гребёт к их штабу. Ветра нет, какая жалость. Поднялся бы к вечеру, добрались бы быстрее…
Куда ушло детство, когда ей не надо было считать деньги, проверять бумаги, воровать, врать, соблазнять широким вырезом и приподнятым подолом, мыть ножи, готовить раствор сигуатоксина, заводить знакомства с теми, кого она с радостью бы прирезала, и мириться с тем, что её отец извращенец…
Лодка.
На боку.
Мачта сломана. В воде блестит нож Жюльена.
Кристина огляделась в поисках трупа или хотя бы вещей. Обнаружила следы на песке, а затем и сапожок. Дальше — разбитая бутылка рома.
Кто-то из моряков?
Нет, стекло хорошее, это был хороший напиток. Может, даже из их дома.
К шалашу вели следы, полустёртые чем-то, что волокли. Какое счастье! Наверняка Жюльен убил русалку и оттащил её в их штаб! С каким же удовольствием они разделывали там пойманных чаек, держали в садке ящериц, потрошили рыбу… Теперь они повзрослели, настало время заняться настоящим исследованием и изучить внутренности русалки!