Третьему ярусу письма вообще зачастую не доставались, потому что этот пласт населения был неграмотен. Но архесы могли быть уверены, что дома их точно не ждёт ничего хорошего. Помимо смерти или измены мужей и болезней детей на них наверняка навесят долг за еду и жилище.
И для Артемиды есть письмо, от её сестры Аллату. Та пишет о болезни, поразившей поля и рощи, о голоде и начинающемся вымирании, а потому просит сестру вернуть рабочее и головастое население в Анакреон и прекратить войну. Что ответит Артемида? Правильно, попросит отдать ей престол и трезубец. Старшая сестра откажет, и тогда город будет терять биомассу, а Регина терять время и чужое здоровье здесь. Прекрасно… Эта ветвь рода Анасис определённо прогнила насквозь. А больные ветви следует удалять, чтобы гниль не поразила здоровые. Как следует удалить Артемиду и всех её ближайших родственников. Ахиллея займет её место, и ради укоренения она даже согласна понести и родить хоть от какого антреса, пусть ей неприятны и сами их прикосновения, не говоря о склизких тощих членах с маленькими щетинками. Всё равно антресы будут воспитывать детей, даже кормить их собой, если не останется другого выхода. Всё ради Анакреона, всё ради атлатетис Атлантики.
Главное, чтобы с Люмо было всё в порядке. После завершения этого тартара она обеспечит ей достойное место в первом ярусе как героине, благодаря усилиям которой было достигнуто перемирие. Она обещала, что найдёт оружие.
Пусть больной, трясущийся от озноба Жюльен немного просветил Бесник, та всё равно чувствовала себя максимально не на месте. Особенно здесь, в этом огромном доме со множеством позолоты, картин, цветов, снующих людей, душных ароматов, разноцветных тканей мебели, стен, портьер, ковров. Все эти текстуры настолько плотно переплетались в сознании девушки, что только крепкая рука Кристины сумела провести её до нужного места, где надо было отвесить поклон, что-то брякнуть по-иберийски, соблюсти ещё несколько приличий и углубиться в ещё более пестрящее и душное помещение, вся красота которого была добыта из крови десятков и сотен людей, которым не повезло быть не в то время не в том месте. А столько свечей в относительно ранний вечер те же Леграны не могли себе позволить даже в большой праздник.
У хозяина было так много всякой вышивки и кружев на жилете и рукавах, что Бесник целый час провела, рассматривая их и делая вид, что из вежливости не глядит в глаза, благо всё говорила Кристина, сидящая по левую руку. Такие, как этот рыхлый, слащавый модник, завышающий голос и теребящий букли своего громадного парика, для капитана Ринальдино являлись главными злодеями, а потому ей пришлось сцепить пальцы, чтобы не попытаться прирезать его. Но дочь губернатора пообещала, что он и так очень скоро умрёт. Кто он, чем обладает, сколько у него богатств и есть ли сын — да не всё ли равно? Если не они, так русалки точно его грохнут, раз он "изволил путешествовать в гости к вашим соплеменникам на Малые Антилы ещё до того, как произошло это недоразумение" и высказал недовольство тем, что "альбионцы слишком много себе позволяют, в потере фрегата ни в коем случае нет вашей вины".
Хозяин угощал их фруктами и вином, но Кристине пока не удалось подбросить отраву, потому что из-за молчания Бесник иберийский господин не сводил глаз с мадемуазель Легран. Они много говорили, но беседа была вялой: Кристина была не в лучшем состоянии духа, а хозяин…
— Однако позвольте: всё это, несомненно, приятно слышать из таких прекрасных чувственных уст, но не перестало мне, сколько я бы не был добр и благожелателен, говорить с женщиной на равных, уж увольте. Прекрасные создания вроде вас не должны забивать свою чудесную маленькую головку такими вещами. Отчего же молчит ваш смуглый брат?
Бесник сделала короткий вдох-выдох и подняла голову, краем глаза следя за Кристиной. Лицо у той было бледным, несмотря на духоту. Бесник прокашлялась и начала говорить пониженным бархатистым голосом, стараясь не издавать привычных резких звуков: иберийский она неплохо знала из-за войны в Средиземном море.
— Я прошу прощения у достойного сеньора за то, что не смел остановить свою сестру за её дерзкое поведение и прошу простить нас обоих. После смерти моей дорогой матушки старшая сестра стала для меня всем. Но вы правы: я взрослый мужчина и должен сам отвечать за себя. И никакие бабы мне не указ, — последнюю фразу Бесник произнесла ближе к своей обычной манере.
Хозяин поднял выщипанные в ниточку брови на напудренном лице.
— Не ожидал, что вы всё-таки умеете говорить, сеньор Легран. Однако пара резких слов не слишком-то много сказали о вас, чтобы я мог доверить вам мои деньги. Если рыболовство управляется таким человеком как вы, или, не дай господь, вашей сестрой…
Бесник поняла, что они не сдвинулись с мёртвой точки, а потому решила сразу идти ва-банк и быстро встала.
— Взгляните на эту картину! — она указала пальцем на полотно с полуобнажённой женщиной, висевшее на стене и вывезенное, судя по всему, из Флоренции. Полотно, по мнению не разбирающейся в искусстве Бесник, было очень красивым и воздушным, а женщина очень милой, и от этого ей становилась ещё больнее при мысли о том, что она хочет сказать. Кристина и хозяин почти одновременно повернули туда головы. — Эта женщина, клянусь покойной матушкой, не заслуживает того чтобы находиться здесь, даже нарисованной! Посмотрите на её лицо! Да это же глумливая гримаса портовой шл… падшей! — вовремя опомнилась капитан и села на место. — Она не уважает нас, для неё мы все только кошели с деньгами. И что она могла бы дать нам за эти деньги? Любовь? О нет, это не любовь, это только грязь и отсутствие дисциплины! Господь презирает нас за это!
Бесник переводила взгляд с картины на господина, надеясь, что Кристина за это время подсыпет яд. Хозяин недоуменно смотрел на Бесник.
— Я не понимаю, вы мне сейчас дерзите? Считаете, что у меня дурной вкус?
Бесник сглотнула. Провокация пошла не по плану.
— Я… я… нет, у вас замечательный вкус, просто эта картина… Она вас не заслуживает, вот что я хотел сказать. В этом доме много других красивых вещей. Эта картина красива внешне, но дурна в перев… первоначале, si. За внешней красотой не сразу видно душу — истинную красоту или уродство.
Господин перевёл взгляд с картины на Бесник и обратно, после чего неожиданно расхохотался.
— Вот как! Что ж, вы правы! Я не заплатил за неё художнику, я просто взял её, а художника велел заколоть. Теперь я вижу, что картина дурна и что этот паршивец получил слишком лёгкую смерть. Но это не страшно, мне бы хотелось навестить Авзонию ещё раз, и вы теперь кажетесь мне вполне недурной компанией для этого — если, конечно, не дадите мне повод разочароваться в вас.
Хозяин крикнул слуг, те явились почти мгновенно, схватили картину и вынесли её. Послышался треск рвущегося холста. Бесник аж прошиб холодный пот: так легко расправиться с тем, над чем работали годы, просто мигом из-за сомнительного высказывания. Как же сложно понять все эти умные вещи… Орден не учил их такому, и, видимо, зря.
— Думаю, надо выпить за очищение наших вкусов и за смерть всему дурному, — коснулась она своего кубка.
— Согласен! Вы очень зря до этого молчали! — Хозяин осушил свой почти залпом, отчего девушка возликовала: скоро эта мразь сдохнет.
Дальше беседа пошла попроще. Теперь уже Кристина молчала, а Бесник и хозяин говорили то о кораблях ("я считаю, что нет смысла ярко красить остов: если противник заметит нас раньше, чем мы его, то уйти не будет возможности и придётся принять бой, а это лишняя трата боеприпасов и времени, так ещё потом и ремонт"), то о религии ("моя страна полна еретиков, католицизм есть истинная вера, потому я принял её"), то о рыбе. Кристина, бледная и сосредоточенная, ждала, пытаясь сохранить образ самоуверенной красотки-дурочки, а Бесник всё искала темы для разговоров, потому что хозяин всё никак не умирал.
— Ваша сестра сказала, что вы сами командуете судном?
— Разумеется! Это дело для настоящих мужчин!
Господин снисходительно улыбнулся.
— Я бы сказал, что это дело тех, кем командуют ещё более, как вы сказали, настоящие мужчины. Те, кто видит куда дальше своего носа и способен предсказывать грядущие события. Уж вы не обижайтесь на меня, юный сеньор, но что сложного в помыкании этим невежественным стадом? Знай покрикивай на них, пока они помогают ветру толкать корабль.
И вот тут Бесник потеряла грань между маской и правдой.
— Mamma Mia, какая нахуй помощь ветру? Это не ветер, мой сеньор, гонит корабль, это мы заставляем его гнать куда нам нужно, мы ловим его парусами, натянутыми между реями и…
Девушка осеклась, видя, как вытянулось лицо хозяина.
"Наконец-то задыхается!" — обрадовалась она и повернулась на Кристину. Та, оказывается, смотрела на неё, и выражение её лица кричало: "Что ты, сука, наделала?!"
— Вы сказали, — начал господин, медленно багровея от гнева, — mamma Mia?
— Э-э-э, я? — испуганно улыбнулась Бесник. — Нет, вам послышалось, я сказал "мама моя".
— И сквернословие, значит, послышалось, так?! — медленно и грозно произнёс хозяин, вставая из-за стола. — Да вы, юноша, ни разу не галлиец, а самый настоящий макаронник!
В один миг Бесник тоже вскочила на ноги, а Кристина бросилась в другую комнату к окну, так что помещение наполнилось грохотом стульев.
— За макаронника получишь по ебалу, старый иберийский козлоёб! Я авзонец, блядь, авзонец!
"Козлоёб" надулся как жаба и прокричал:
— Охра-а!..
Докричать не успел, Бесник полоснула его ножом по свисавшему подбородку. До горла не добралась: мешало кружевное жабо.
— Крис, какого хуя он не сдох?
— Мало яда, много вина! — послышался хриплый голос девушки.
Она собиралась подать в окно условный знак, чтобы сидящие в засаде "разбойники", которыми стала команда Бесник либо ворвались в дом, либо бежали назад. Если операция прошла успешно, что бывало всегда, она водила свечой сверху вниз. А в случае провала должна была чертить крест. Сейчас она распахнула створки, схватила свечу и уже провела одну диагональ, как её схватили за руки: слуг было много и они дежурили у дверей, поэтому ворвались быстро.