— Всё будет хорошо… — вслух повторил Морис, вздохнул и вернулся во мрак утробы "Гумилитии".
Он не слышал плеска за бортом.
1. Лукреция Борджиа — сестра знаменосца церкви Чезаре Борджиа и незаконнорожденная дочь Папы Римского Александра VI. Её образ в литературе и кинематографе довольно неоднозначен, однако считается, что она была всего лишь пешкой в руках своих брата и отца.
2. Гумилития — римско-католическая святая, основала ряд монастырей.
3. Всеми пятью пальцами крестятся католики.
4. Линь — тонкий трос, обычно из пеньки. Короткий отрез такого троса с узлом на конце и называли линьком, он использовался для телесных наказаний матросов.
Глава 3. Следы зубов
Чтобы наловить рыбы, команде "Гумилитии" требовалось три дня: день на то, чтобы добраться до места, день на ловлю и день на возвращение.
Снялись с якоря рано с утра. Чайник пытался было учить Мориса лазать по реям и вантам, но быстро выяснилось, что пусть и худой, однако привыкший к сидячему обращу жизни молодой человек на такие трюки категорически не способен: всего на высоте двух метров над палубой он начинал истошно вопить. Со снастями тоже ничего не вышло: Чайник сам их не знал, действуя скорее интуитивно, и после шести часов плавания Морис всё ещё не отличал шкот от галса, а кливер от марселя, заработав второе прозвище — Балласт. Ему ещё повезло, что он не страдал морской болезнью, иначе его унижали бы ещё больше. Сам того не желая, он способствовал продвижению Чайника — Бесник через Кхецо произвела его в матросы, а на Мориса велела сгрузить всю грязную работу, которой до этого занимался Чайник.
Чистя от грязи "тело святой", Морис с восхищением смотрел на Бесник, которая наверху ловко перебиралась по брусьям и реям, точно птица с ветки на ветку, прячась за парусной кроной высоких прямых деревьев. Птица, которая так больно его клевала. Насмешки команды раздирали уже нанесённые раны и добавляли новых, и Морис чувствовал, что светлое полотно его души превращается в грязное решето.
— Эй, Сопляк! Хорош глазеть на капитана! — боцман Фил Хрипун пнул нового юнгу, когда тот сидел на корточках, драя щёткой палубу возле борта, и тот упал на колени.
— Ай, моё колено! — сморщился от боли Морис.
— Потом коленца будешь выкидывать, Балласт! Драй, чтобы огнём горела! Тебя этот корабль кормить и поить будет! — Голос у Фила действительно был хриплый, поэтому он лишний раз кричать не любил. Морис так и не понял из объяснений Чайника, где и как Хрипун его сорвал.
— Спасибо, уже сыт по горло, — еле слышно пробормотал Сопляк-Балласт, за что следующий пинок боцмана дал ему возможность разглядеть грязь на палубе получше.
Морис понимал, почему надо, например, мыть посуду, штопать парусину (точнее, штопала Хэм, а Морис держал куски материи, подавал ей нитки и обрезал их, сам бы он исколол все пальцы), смолить деревянные части корпуса, но для него оставалось загадкой: на кой чёрт ему надо чистить пушки, точить пики, ножи и прочее холодное оружие, проверять узлы на абордажных крюках и рассыпать порох по кулькам, если они собираются ловить рыбу? Или же они будут брать на абордаж иберийские корабли?
— Меньше слов, больше дела, пороховая мартышка[1], — огрызнулся на это канонир Ламарк.
— Я ж вроде юнга, — заискивающе улыбнулся ему Морис.
— Мартышка ты, а не юнга. Юнга станет мужиком, а ты так и останешься сопляком. Здесь тебе юридическое образование как пятая лапа.
Но вот наступил вечер, они благополучно приближались к точке, и ад для Мориса большей частью закончился.
Он был настолько вымотан, что не смог с первого раза залезть в свой гамак, спровоцировав волну смеха со стороны команды, а когда залез, то не мог уснуть: болело всё тело. Ворочаться тоже не мог, потому что тогда кто-нибудь да начинал ругаться, что ему не даёт поспать криворукий балласт.
Ему всё чудилось, что вокруг корабля кто-то плавает, но были ли то акулы, большие рыбы или же сами русалки, неясно: голова тоже плохо соображала, и проще всего было окончательно уйти в тупую прострацию и действовать как животное, без мыслей и эмоций.
О борт что-то ударилось. Лёгкая на подъём часть команды проснулась и вопросительно смотрела друг на друга. Начались перешёптывания, в которые Морис не вслушивался, пока наверху не свистнула Бесник.
К "Гумилитии" течением несло лодку, но была ли она пустой или гребец спал, в темноте оставалось непонятным. Однако, когда лодку притянули поближе и посветили фонарём, от увиденного в ней всех охватил ужас.
Чайник завизжал и бросился прочь. Матросы испуганно зашептались, кто-то сплюнул через плечо и постучал по фальшборту, кто-то помянул морского дьявола. Бесник произнесла "С нами благословение божье!" и осенила себя крестом. Кхецо тоже вознёс к небесам молитву. Хэм прошептала что-то про злых духов в обличье плоти. Даже Морис, решивший ни на что не реагировать, побледнел и почувствовал приступ дурноты.
— За борт, не на палубу, сам мыть будешь! — Бесник рывком придала Морису нужное положение в нужном месте, и тот порадовался, что наконец его бьёт не грубый мужчина, а девушка.
Человек в лодке был мало того что мёртв — он был частично съеден. Конечности прежде, чем обглодать до костей, вырвали из суставов и потом положили рядом. Голову расковыряли, вытащив глазные яблоки и мозг. Верхней одежды не было, оружия, бумаг, кошелька и прочих предметов тоже, даже серьга из уха была вынута. Хладнокровный Йорек — единственный, кто, по крайне мере внешне, не ужаснулся от увиденного, задрал несчастному рубашку: половой член был вырван, печень и сердце вытащили, вспоров живот, остальное не тронули. Ламарк, в прошлом врач, определил, что, когда над человеком из лодки совершились все эти мытарства, он ещё был жив, то есть его не придушили и не дали захлебнуться в море прежде чем разорвать.
Кем бы ни являлся убийца, он обладал разумом человека. Причём никто из команды не желал бы с ним столкнуться.
Шлюпка поначалу шла под парусом, но затем ветер изменился, и пришлось помогать себе вёслами. Жюльен плыл от Аматора на север к небольшой группе маленьких рифовых островков. Между ними часто был чуть ли брод, и даже средний корабль сильно поцарапал бы днище. А на маленькой шлюпке легко лавировать.
Вот вдали уже показался их штаб — маленькая хижина, сложенная из досок, веток и парусины. Не самая прочная постройка, но тем не менее ей уже лет восемь. Раньше они с сестрой часто бывали здесь вместе, когда им хотелось отдохнуть от постоянных визитов в доме отца и грязи улочек Аматора. Тогда они были ещё юны и взрослые скучные игры их не интересовали, пусть их активно посвящали в дела. Им было хорошо вдвоём, они купались, ловили ярких рифовых рыбок, коптили над маленьким костерком куски свинины и потом совершенно безо всяких манер и этикетов хрустели ими вприкуску с сухарями. Иногда они объедались апельсинами, иногда всерьёз ловили рыбу, и сестра, обнаружив, что Жюльен быстро реагирует на отравленную рыбу, давала сначала ему кусочек пожевать — но не глотать! Едва у него начинал опухать язык, они швыряли рыбу в воду акулам — они были маленькие, серовато-зелёного цвета и смешно тыкались носами. Иногда дети ловили черепах, чтобы смотреть, как она шлёпает по песку обратно к воде. Они подмечали, где черепахи откладывают яйца, и потом отбивали черепашат от прожорливых чаек. По ночам они смотрели на звёзды через телескоп, который раздобыл для них отец. Их интересовало всё: море, девственные заросли, небеса и сама суша. Уже потом, повзрослев, Кристина и Жюльен начали читать книги, написанные умными людьми, и стали мечтать о поступлении в университет в далёкой Европе, чтобы наконец понять, как устроен этот мир.
Но нельзя только восхищаться Карибами — надо ещё выжить.
Кристина прониклась в сложные взаимодействия слов на бумаге и слов живых людей. Она тренировалась метать ножи сначала в деревянный столб, а потом ей удалось пригвоздить к нему человека. Она придумала, как отравлять людей ядом из рыбы, она научилась носить на своём лице маску развратной дурочки, а потом срывать её, когда обманутому было уже поздно принимать контрмеры. Сестра была старше и всегда заботилась о Жюльене после смерти матери, и потому тот не считал зазорным делать то, что она говорит, однако ему были не то чтобы противны все эти интриги, а скорее казались чем-то лишним, ненужным во взаимоотношениях между людьми. Почему нельзя жить в этом мире честно по правилам? Почему правила не работают? И почему, раз все такие умные, в мире столько зла, и как господь допустил это? Кто-то находил на это ответы в Библии, но самому Жюльену изучение Библии принесло лишь очередное чувство горечи за несовершенство человека по сравнению с природой.
Когда они коротали дни в этой хижине, мир казался им прекрасным. Жаль, это время уже не вернуть: он будет в хижине один. Уже который раз…
Если бы Жюльен не был так поглощён воспоминаниями, а смотрел по сторонам, он бы не так спешил определять своё ближайшее будущее.
Шлюпка качнулась, Жюльена бросило назад, но он не ударился спиной о кормовую часть, а коснулся лопатками чего-то мягкого, упругого, мокрого…
Его грубо подняли за волосы, напротив его горла зависло зазубренное лезвие. Когда Жюльен взглянул вперёд, то обнаружил, что теперь в шлюпке их трое: он, его подушка с сюрпризом и странная женщина, сидящая напротив. У неё была бледная, местами точно обожжённая солнцем кожа, мокрые волосы неестественного цвета — то ли фуксии, то ли лаванды — были частично собраны в два пучка возле макушки, а частично рассыпаны по широким плечам. Сама она казалась одновременно костистой и разбухшей, но больше разбухшей. Из одежды на ней был серый сарафан. Переведя взгляд ниже, Жюльен едва не потерял сознание: ног у женщины не было. Они слиплись в некое подобие то ли рыбьего, то ли дельфиньего хвоста.
Значит, перед ним русалка, и он уже покойник.
Русалка в свою очередь разглядывала Жюльена, и лицо её становилась всё более хмурым. Подушка за спиной фыркала, точно пыталась чихнуть, и от этого её грудная клетка часто поднималась, касаясь спины Жюльена.