Я целую маму в лоб, убеждая себя, что ощутила губами тепло её кожи. А потом я бегу, преследуемая леденящим душу голосом в голове. Этот голос говорит, что даже такая крутая аргоси, как Энна, едва ли выживет после раны, которую я ей нанесла.
Глава 20Тишина
Чувства возвращались одно за другим.
Вкус солёных слёз на губах. Боль в коленях – я упала на пол исповедальни. Запах семи монахинь, окружавших меня, – сирень, чеснок, пот…
Я открыла глаза и увидела старика, матушку Вздох. Самая молодая из женщин – матушка Сплетница – поддерживала его слева, а самая старая – матушка Болтунья – справа.
Сперва мне показалось, что исповедальня погрузилась в тишину, но потом слух вернулся, и до меня донеслись звуки собственных рыданий.
Все настоятельницы выглядели утомлёнными. Возможно, мучая свою жертву, они заодно измучились сами.
Бинто стоял на коленях рядом со мной, неловко поглаживая меня по руке. Другой рукой он изобразил:
– Добрая Собака. Ты Добрая Собака. Ты здесь, со мной, и нигде больше.
– Я Добрая Собака, – заверила я его. – Я здесь, с тобой.
С помощью мальчика я поднялась на ноги. Слёзы всё ещё текли по щекам. Внутренности скрутило от слишком большого горя и стыда. Я сглотнула их и обернулась к настоятельницам монастыря Алых Слов.
– Ваша очередь, – сказала я.
Молодая язвительная матушка Сплетница решила заговорить первой. Изгиб её губ и прищур подсказывали, что она готова разразиться очередной ехидной речью о примитивных аргоси, которые осмеливаются предъявлять требования тем, кто выше их.
Я подняла палец, заставив её замолчать. Если мне хотелось уважить наставления Дюррала и Энны, то, вероятно, следовало ограничить количество монахинь, которых я бью по лицу ежедневно. Так что я обратилась к матушке Протяжности. Она говорила меньше всех, и потому её вид не заставлял мои кулаки сжиматься с такой силой.
– Ты, – сказала я.
На лицах её коллег отразилось возмущение, но матушка Протяжность лишь хмыкнула. Это был глубокий низкий звук, как будто зародившийся у неё в животе – и ему не требовалось достигать рта, чтобы быть услышанным. Мне это внезапно показалось утешительным.
– Ты призналась нам в своём преступлении, Фериус Перфекс. И, да, будет вполне уместно, если мы в ответ признаемся в своих.
Она развела руки с обращёнными ко мне ладонями – неожиданный для этих людей жест покорности.
– С чего нам начать?
У меня была тысяча вопросов, которые я хотела им задать. Как они всего лишь несколькими словами превратили меня в рыдающее ничтожество? Было ли то, что они со мной сделали, какой-то разновидностью Алого Крика? Правда ли, что эти монахини-затворницы и есть настоящие создательницы арта сива? И какие ещё тайные умения они прячут в своём горном монастыре?..
Однако я вспомнила Тинто-Рею и её жителей – добрых и порядочных людей, чьи глаза наполнились ненавистью, а пальцы скрючились словно когти. Вспомнила, как они тянули руки, пытаясь схватить меня. Вспомнила широко разинутые, залитые кровью рты и откушенные языки. Вспомнила безумное шипение… И вспомнила, зачем я здесь.
– Алые Вирши, – сказала я.
Да, Рози велела не произносить эти слова в присутствии монахинь, но сейчас меня не слишком заботили их чувства.
– Это сочетания слов, которые сводят людей с ума. Странница получила их от вас, не так ли?
Матушка Протяжность сложила руки на толстом животе, прикрытом плотной красной тканью. В этом жесте мне почти померещилось раскаяние.
– Мы думаем, что да.
– Она явилась к нам много месяцев назад, – сказала матушка Болтунья и поводила языком по дёснам, будто разыскивая отсутствующие зубы.
Я задавалась вопросом, было ли это заявление таким расплывчатым по причине провала в памяти – или же настоятельница осторожничала, не зная, сколько может мне рассказать.
– Молодая. Молчаливая. Симпатичная, насколько я помню.
Молодая, молчаливая и симпатичная.
– И, я так понимаю, ничего более конкретного? – спросила я.
– Мы почти не обращаем внимания на мелочи, – вступила матушка Сплетница, видимо, решив, что её умный рот совершенно необходим в этом разговоре.
– Да ну? – сказала я.
Вопрос ей не понравился.
– Мы исследователи царства мыслей, аргоси. Мы изучаем дисциплины, настолько чуждые примитивному уму вроде твоего, что давать им названия означало бы исказить их истинное значение. Мы хранители искусств столь могущественных, что узнав о них, любой джен-теп отказался бы от своей магии как от бесполезной детской игрушки.
Истинные слова человека, которому никогда не опаляло брови взрывом огненного заклинания.
– Прекрасно. Тогда, может, напишете слова, которые вылечат людей от Алого Крика? Я возьму их и уйду, более не отрывая вас от важных занятий. А если вы считаете, что туповатая аргоси вроде меня не справится с такой задачей, может быть, одна из вас оседлает коня и поедет со мной?
– Мы не можем, – сказал матушка Шёпот.
Даже в этих алых одеждах он выглядел скорее воином, чем монахом. Выражение его глаз подсказывало мне, что он не привык и не любил чувствовать себя беспомощным.
– Мы не знаем, как работают стихи.
– То есть как – не знаете? Десять минут назад ты заморочил мне голову и заставил…
– Это другое дело, – сказала матушка Болтунья.
– И в чём разница?
Старая женщина подошла ближе, остановившись всего в нескольких дюймах от меня. Её дыхание пахло листьями мяты, которые жевали, чтобы заглушить запах гнили и зловоние медленного разрушения внутренних органов, означающее скорую кончину.
– Могу я показать? – спросила матушка Болтунья.
– Теперь ты решила попросить у меня позволения?
– Раньше мы не знали тебя, дитя. Наши отношения с аргоси… – она оглянулась на матушку Сплетницу, – временами бывают несколько напряжёнными.
Я поймала хмурый взгляд младшей монахини. Я не знала наверняка, но готова была поспорить на все монеты в своём кармане, что эта женщина – одна из причин, которые заставляют Рози держаться подальше от монастыря.
Когда дело будет сделано, Рози, мы с тобой поболтаем о том, какие тайны ты можешь хранить, а какие мне нужно знать.
Хрупкая дрожащая ладонь матушки Болтуньи легла на мою руку.
– Пожалуйста, Фериус Перфекс, позволь мне показать, как работают наши способности. Так ты лучше сумеешь понять, что мы можем, а чего не можем.
Она слишком уж настаивала на моём согласии. Мне это совершенно не понравилось. Однако настоятельница была права: я должна больше узнать о том, как простые слова могут иметь такую власть.
– Ладно, – сказала я наконец.
Мгновение монахиня стояла неподвижно. Пряди редких тонких рыжих волос, торчащих из-под чёрного капюшона, шевельнулись, когда матушка Болтунья сделала медленный глубокий вдох.
Она встретилась со мной взглядом и щёлкнула пальцами семь раз, сопровождая каждый щелчок словом.
– Постель. Синяк. Стыд. Мазь. Болеутоляющее. Завтра. Завтра.
Это было последнее, что я услышала, прежде чем потерять сознание.
Глава 21Локватиум
Открыв глаза, я обнаружила, что смотрю на красиво расписанный потолок. На нём яркими красками были изображены певчие птицы, порхающие среди облаков. Из их клювов вырастали фантастические царства – за́мки, леса, океаны и даже звёзды.
«Воспевание мира», – подумала я, что для меня было довольно поэтично.
Я лежала на полу, жёстком и холодном, но под головой обнаружилась подушка. Этот контраст сбивал с толку.
Первым делом я проверила, нет ли кандалов или ещё каких пут на запястьях и лодыжках. Их не было. А меж тем кандалы бы пригодились, если б я решила врезать старой доброй монахине по носу.
– Она очнулась, – послышалось контральто матушки Протяжности.
В поле зрения вплыли семь лиц в капюшонах. Матушки Сплетница, Болтунья, Вздох, Протяжность, Шёпот, Молва и…
– Добрая Собака, – жестами сказал Бинто, протиснувшись мимо двух монахинь и встав надо мной. – Ты в порядке? Ты уснула!
«Бедный ребёнок, – подумала я. – Он понятия не имеет, что здесь происходит. Сперва он видит, как я разглагольствую и беснуюсь, потом неудержимо рыдаю, а потом теряю сознание прямо у него на глазах. Наверное, он думает, что я рехнулась».
Я села, поборов головокружение, и огляделась по сторонам. Помещение – такое же, как исповедальня, только гораздо больше. Вдобавок, вместо седьмой стены здесь было вытянутое прямоугольное пространство, как будто здание имело форму гигантского ключа. В дальнем конце стояли столы, и я разглядела маленькие фигурки, сидящие за ними.
Неуверенно поднявшись на ноги, я обвела взглядом другие стены. Все они были уставлены дубовыми полками, заполненными книгами и пергаментными свитками.
– Это что, какой-то скрипторий? – спросила я.
– Не совсем, – ответила матушка Протяжность, положив руку мне на плечо. – Мы называем это место локватиумом.
– Никогда о таком не слышала.
– Ты и не должна была, аргоси.
«Серьёзно, сестрёнка? – устало подумала я, оборачиваясь и встречаясь взглядом с матушкой Сплетницей. – Ты так сильно хочешь драчки?»
– Было решено, – проговорила матушка Протяжность, – что внутри этих стен мы сможем наилучшим образом передать тебе знания, которые ты ищешь.
Кажется, пока я валялась в отключке, тут имели место нешуточные дебаты.
– Долго я была без сознания? – знаками спросила я Бинто.
– Почти час, – ответил он. – Монахини строили друг другу сердитые рожи.
Ну, уже кое-что.
Я обернулась к матушке Болтунье.
– Ты меня вырубила, – обвиняющим тоном сказала я хрупкой старушке.
– Я просто произнесла семь слов. Твой разум сам усыпил тебя.
– Но… как такое возможно? Любой может выкрикнуть семь слов – и собеседник рухнет в обморок?
– Это нечто гораздо большее, чем просто крик, моя дорогая, – ответила матушка Болтунья. Она помедлила, снова проведя языком по дёснам. – Интонации. Дикция. Звуковые колебания. И, да, в сочетании с конкретными словами