— Ты не станешь со мной сражаться, — Вилли сжал челюсти. Он чувствовал себя как ребенок, которого отчитали, и в груди у него кипело возмущение.
— Надеюсь, что нет, но я поступлю так, как должен. Я буду молиться, чтобы тебе хватило здравого смысла отступить, прежде чем дело дойдет до битвы. Мы выедем сразу после службы, и учти, что наши солдаты прекратили поститься, — отец поднялся на ноги, подошел к двери, но помедлил у выхода, держась за ручку двери. — У тебя передо мной преимущество, Вилли, и это несправедливо. Если ты решишь сражаться, я дал тебе несколько часов на подготовку. Надеюсь, ты сделаешь правильный выбор.
Наклонив голову, он открыл дверь и скрылся в потоке холодного воздуха. Вилли смотрел, как засов на двери лег обратно. Какая-то часть его была совершенно бесчувственной, онемевшей, но, если бы он и захотел, это онемение не могло охватить его целиком и заставить вообще ничего не чувствовать. Он представил, как завтра сойдется со своим отцом лицом к лицу на поле боя. Выходит, шуточный турнир во время его брачной церемонии был тренировкой? Репетицией? Сможет ли он поднять меч против отца или взять его в плен, если до этого дойдет? Тошнота усилилась, и ему пришлось нырнуть под койку за тазом. Он склонился над ним, и его рвало, пока горло не заболело, но лучше ему не стало. То, что отец сказал об Альбусе Фирнсе и о Вильгельме де Форе, имело смысл, и это было ужасно. Это не означало, что Иоанн был тут ни при чем, особенно учитывая, что отцом де Фора скорее всего был он. Доказательств не было, только зияющая пустота неуверенности и подозрений.
Вилли присел на край койки и прижал пальцами веки, так что перед глазами появились красные звездочки. Если бы он решил отказаться от Ворчестера, он не смог бы вернуться к Людовику. В лучшем случае его унизили бы и он стал бы посмешищем, а в худшем назвали бы изменником. О том, чтобы вернуться к Иоанну, не могло быть и речи. Это, по крайней мере, было непреложным. Хотел бы он быть на месте Ричарда! Куда легче управлять Лонгевилем, посещать французский двор и время от времени выступать на рыцарских турнирах! Ричард даже не понимал, что для него началась настоящая жизнь, а Вилли хотел бы никогда не появляться на свет.
Он натянул сапоги, встал с постели и нетвердой походкой пошел к двери. Седобородый стражник поднял копье, встретился взглядом с Вилли и отвел глаза в сторону.
— Ты позволил моему отцу войти сюда, а потом уйти, — холодно произнес Вилли.
— Да, милорд. Он был один, и я подумал, что он не представляет опасности.
Вилли кивнул:
— А еще он так известен и почитаем, что ты не осмелился бы поднять на него руку.
— Да, это было бы ниже моего достоинства, сэр.
Вилли умудрился выдавить из себя подобие улыбки.
— Значит, вы с ним одного сорта, — сказал он. — Ступай туда, где ты будешь полезнее, чем здесь. Поднимай людей. К рассвету нас не должно здесь быть.
Стражник уставился на Вилли:
— Отступаем, милорд? А как же город?
Вилли сжал кулаки.
— Может, ты хочешь побывать в моей шкуре, потому что просто выполнять приказы ты явно неспособен, — огрызнулся он.
Стражник покраснел и начал переминаться с ноги на ногу.
— Нет, милорд… Если спросят, куда мы отправляемся?
Вилли пожал плечами:
— Куда угодно… Подальше от битвы. Не к Людовику и не к Иоанну, черт бы их обоих побрал!
Глава 39
Глостер, октябрь 1216 года
Изабель проснулась затемно и какое-то время лежала, прислушиваясь к дыханию Вильгельма. Наконец она протянула руку и раздвинула полог: за высокими окнами забрезжил слабый дневной свет. По стеклам в свинцовых рамах барабанил дождь, принесенный суровым осенним ветром. Она задернула полог, натянула меховое покрывало себе на плечи и снова уютно устроилась в тепле постели. Вильгельм что-то пробормотал и придвинулся к ней ближе, обвив ее талию рукой и уткнувшись носом ей в шею. Изабель тихонько вздохнула и повернулась в его объятьях, приникая к родному теплу его тела.
— Найди мне оправдание, чтобы не вставать и не заниматься делами, — пробормотал он.
Изабель искренне расхохоталась.
— Холодно и дождливо, — поддразнила она, — как только ты встанешь, к тебе кинутся твои писцы и распорядители. Рыцари поспешат к тебе, чтобы отчитаться, а гонцы будут ждать возможности передать новости, ни одна из которых не окажется хорошей.
Он усмехнулся.
— Что ж, первое сойдет за оправдание, а остальное похоже на причины, чтобы встать и приступить к своим обязанностям. У тебя в запасе нет ничего более убедительного? — он поцеловал нежную кожу за ее ухом, и Изабель почувствовала покалывание его утренней щетины, щекотное, но приятное. Она лениво и сладко потянулась, как кошка.
— Насколько убедительной я должна быть? — промурлыкала она. — Ты хочешь только подсмотреть через приоткрытую дверь или провести полный осмотр?
Он плотно закрыл полог постели, отгородившись от серого угрюмого утра, и в теплой темноте крепко поцеловал ее, как может позволить себе целоваться только человек, полностью располагающий своим временем. Кончики его пальцев пробегали по ее телу, пока она не выгнулась дугой и не вскрикнула. Ей было сорок пять, она была по-прежнему в детородном возрасте, хотя в последнее время ее лунные кровотечения стали нерегулярными. Она понимала, что может зачать ребенка, в конце концов, королева Алиенора родила Иоанна примерно в этом же возрасте, но все же ей казалось, что этого больше не произойдет. После рождения Иоанны у нее дважды возникали подозрения, но они оказались ошибочными.
Вильгельм и Изабель занимались любовью медленно, нежно исследуя тела друг друга, отчего ее кожа покрывалась мурашками, дыхание учащалось, а внутренняя поверхность бедер становилась влажной. В конце он взял ее руку и сплел ее пальцы со своими, и почему-то эта крепкая хватка его руки во время пика наслаждения была еще более интимным переживанием, чем ощущение биения его тела внутри нее.
Они лежали посередине постели, тяжело дыша, целуясь и обнимаясь. Изабель хотелось, чтобы муж задремал и поспал еще немного. Пусть бы мир подождал за пологом постели. «Еще несколько мирных мгновений!» — молила она Бога. Рука Вильгельма лежала у нее на груди, его губы нежно шептали что-то ее плечу, все тише, по мере того как его дыхание становилось все размереннее и глубже.
Их обоих разбудил внезапный стук в дверь.
— Милорд, миледи, печальные вести! — закричал Жан Дэрли.
Вильгельм застонал. Перекатившись к краю постели, он раздвинул занавеси. Изабель села в кровати и потянулась за своей сорочкой. Печальные вести могли быть любыми, и надо было вовремя узнать, в какую сторону повернуться, чтобы встретить их лицом к лицу. Видимо, ее молитва до Бога не дошла. Вильгельм натянул штаны и, завязав тесемки на поясе, пошел отворять дверь.
Жан был одет, но его волосы торчали немытыми прядями, а щеки опухли со сна, из чего можно было заключить, что его тоже подняли с постели раньше времени.
— Милорд, король Иоанн умер в Ньюарке от кровотечения. Джек был у его смертного одра и послал гонца, — Жан указал на человека, стоявшего рядом с ним, — вымокшего в дороге, дрожащего, серолицего и, судя по виду, близкого к обмороку.
Сознанию Вильгельма требовалось время, чтобы переварить эти новости, но опыт взял свое:
— Несколько минут ничего не изменят. Дайте этому человеку сухую одежду и ждите меня в нижних покоях. Найдите Вальтера и соберите войско.
Жан поклонился и вышел, за ним засеменил гонец. Вильгельм вернулся в комнату, оставив дверь открытой, чтобы впустить своих оруженосцев и женщин Изабель. Она уже надела сорочку и домашнее платье, укрытая занавесями полога, и сейчас натягивала чулки.
— Ты слышала, что он сказал?
Изабель кивнула.
— Это все меняет, — она не сказала, в лучшую или в худшую сторону. Как и Вильгельм, она была поражена и пыталась переварить новость. Наследник Иоанна был девятилетним ребенком, а его соперник — взрослым мужчиной, которого поддерживало больше половины страны.
Вильгельм уставился в стену, пока оруженосец надевал ему поножи и застегивал их концы резными золотыми крючками. Когда молодой человек принес туфли из мягкой телячьей кожи, Вильгельм махнул рукой.
— Нет, парень, принеси мои сапоги для верховой езды. Так будет быстрее, и к тому же они мне понадобятся.
Изабель подавила свой инстинктивный протест. Он должен был покинуть Глостер, хотя она пока не задумывалась об этом серьезно. Разумеется, должен.
— По крайней мере, у тебя есть новый плотный плащ, — произнесла она храбро, взглянув на залитое дождем окно. — Мы два дня назад закончили его шить.
— Мне также может понадобиться моя кольчуга.
Ее сердце сжалось от ужаса.
— Умоляю тебя…
Вильгельм перебил:
— А я тебя. Кольца страшно ржавеют осенью и зимой. Так что лучше подготовиться заранее.
Он пытался облегчить тяжесть момента, но она видела в его глазах настоящее беспокойство.
Одевшись, Вильгельм с Изабель отстояли службу, в спешке позавтракали хлебом, сыром и элем и поговорили с гонцом Джека. Переодевшись в сухое, этот человек немного оживился и с удовольствием уписывал горячую овсянку. В спешке запихнув в рот последнюю ложку, он поклонился Вильгельму и Изабель и рассказал о смерти Иоанна. Король провел ночь в Линне, жалуясь на боль в животе. Он говорил, что у него «живот крутит». Потом он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы съесть чашку фруктов из местного сада и выпить немного свежего сидра, но за ночь его состояние ухудшилось.
— Потом мы услышали, что обоз с его багажом застрял в болоте у устья Веллстрима во время прилива, — гонец с горечью покачал головой. — Утонули и люди, и лошади, повозки увязли до оглобель, пони затянуло в песок. Пропала половина сундуков с книгами, корона императрицы Матильды, его личная церковная утварь и множество бочонков с серебром.
Голос гонца, окрепший после еды, обрел богатство интонаций прирожденного рассказчика. Изабель обменялась с Вильгельмом обеспокоенными взглядами. В зависимости от того, какова была сумма ущерба, эта потеря была либо мелкой неприятностью, либо полной катастрофой.